давно не играла женщинами, сохранилась только одна простыня по мотивам розы марена, извините
Вместе со страхом неизменно приходит вина и особая, глубинная, направленная исключительно на себя злость. Элси часто и мелко дышит, чувствуя пальцы Беллами на своем горле — пока еще расслабленные, он слишком занят, читая ей нотации, — и смотрит чуть правее его уха, на противоположную стену. Встретиться с мужем взглядом — наказание похуже любой пощечины; двух пощечин, даже трех. В светло-серых глазах Беллами нет ровным счетом никакого намека на сочувствие; он глядит на нее и одновременно сквозь нее. Как будто Элси — домашнее животное, которому априори отказано в самосознании.
По щекам текут слезы, и ей приходится постоянно моргать. Элси не считает себя плаксивой дурочкой — даже утонувшему в "Титанике" Ди Каприо не удалось ее впечатлить, — но Беллами доводит ее в считанные секунды, любой своей придиркой. Стоит ему чуть изменить тон, и она уже рыдает, как ребенок, тщетно пытаясь не выпускать из горла протяжные подвывания. Элси знает, что ей следует держать себя в руках; Элси вообще много чего знает: например, она уж точно догадывается, чем кончится встреча Беллами с валяющимся на полу кухни керамическим осколком, но все равно забывает ликвидировать следы собственной неряшливости. Если бы только она не поленилась и отодвинула стул, вместо того, чтобы наспех махнуть под ним щеткой — все бы сложилось иначе. Но она этого не сделала, а Беллами, привыкший ходить по дому босиком, наступил прямо на острый кусок тарелки, которую Элси сама и разбила с утра. Его гнев закономерен и очевиден, вот только легче ей от этого не становится.
По начищенному паркету за ним тянется уродливый след: маленькие пятна на темном дереве отмечают каждый шаг Беллами, подсказывают траекторию его движения. Элси знает, что ей нужно будет вытереть кровь, как только он ее выпустит, иначе все станет намного хуже; он не сможет есть в грязной кухне, а оставлять мужа голодным — значит, спровоцировать продолжение скандала. Прибраться и скрыться, чтобы Беллами успел поужинать и немного успокоиться. Потом, когда он примет душ и придет в себя после рабочего дня, все будет в полном порядке. Элси держит этот план в голове, постоянно повторяя нехитрую последовательность, и кивает в такт каждому его слову, но дальнейшие события разворачиваются совсем не так, как она предполагает.
Вместо того, чтобы пару раз ударить ее и остыть — такое случается чаще всего, когда ее проступок не кажется Беллами серьезным, — он лишь толкает ее в сторону. Элси сдавленно охает, наткнувшись на угол стола; из груди моментально выбивает весь воздух, и несколько секунд она вовсе не может вдохнуть, только беспомощно открывает рот, словно уродливая рыба. Беллами наблюдает за ней как и всегда, без видимого удовлетворения или интереса, отстраненно-сосредоточенно, и вдруг приказывает убраться прочь. Собрать вещи и катиться к чертовой матери (опционально, к своей, собственной — разница, по его словам, невелика). Элси круглыми растерянными глазами пялится на Беллами и не может понять, что он имеет в виду. Ни разу за три года он не выгонял ее дальше, чем за дверь спальни, когда хотел остаться в одиночестве. Куда она может пойти теперь, из своего дома? От своего мужа?
Беллами повторяет, чтобы она забирала свое шмотье, и Элси, очнувшись, рывком поднимается на ноги. Она знает, что в любой момент он может передумать и вытолкать ее на крыльцо в одном лишь хлопковом сарафане, без обуви и денег на такси. Тогда придется либо мерзнуть под окнами в надежде, что его настроение поменяется достаточно быстро, либо обращаться за помощью к соседям — такой жест при любом раскладе лишь обозлит Беллами окончательно. Поэтому она быстро, насколько позволяют ушибленные ребра, идет к шкафу и бестолково набивает сумку всем, что попадается под руку: платьями, нижним бельем, содержимым увесистой косметички. Терпение Беллами заканчивается в тот момент, когда Элси застегивает молнию на джинсах; практичную футболку ей приходится надевать уже на ходу, времени возиться со шнуровкой кед тоже не хватает. Напоследок он отбирает у нее ключи — почему-то именно этот простой хозяйский жест убеждает ее, что все кончено. Она больше не вернется. Наверняка, через пару дней или недель Беллами через адвоката пришлет ей бумаги на развод; подумав об этом, Элси начинает плакать с удвоенной силой и только на улице прикрывает рот ладонью — привлекать внимание соседей ей по-прежнему не хочется.
Левый бок болит, пока она идет к оживленной трассе, чтобы поймать такси, но к тому моменту, как автомобиль останавливается перед родительским домом, лишь тихонько ноет. В небольшом кошельке лежат несколько купюр общим достоинством в пятьдесят долларов — вся наличка, которой располагает Элси, не имеющая ни личного счета в банке, ни собственной кpедитной карты. Больше половины, к тому же, уходит на оплату поездки; водитель недовольно наблюдает за тем, как она бережно забирает всю сдачу до последнего цента, но ничего не говорит — видимо, жадные пассажирки, не привыкшие оставлять на чай, попадаются ему далеко не впервые. Элси лишь жалко и нервно улыбается, бросая последний взгляд в зеркальце заднего вида. Опухшее бледное лицо и покрасневшие глаза — хорошенькое, должно быть, она производит впечатление. Будь здесь Беллами, он бы уже провалился под землю от стыда за то, что это чучело носит на пальце два его кольца, символизирующие помолвку и брак. К счастью (или к сожалению, тут она определиться не может), его рядом нет.
Сара открывает после третьего настойчивого звонка, и Элси тут же начинает сбивчиво что-то бормотать; рассказывает, что разошлась с мужем, просит пустить ее на пару дней — просто переночевать, большего ей не нужно, — но мать не дослушивает. Единожды поставившая свои условия, Сара явно не намеревается идти на попятную и мириться. Движет ей обида (все-таки, за три года Элси дала о себе знать лишь единожды, да и то, когда ей потребовалась помощь) или жесткие принципы, Элси не знает. Дверь закрывается. Сара сухо обещает вызвать полицию, если кто-нибудь еще побеспокоит их поздним вечером.
Почти час Элси тихо сидит на ступеньках, до последнего надеясь, что родители сжалятся и дадут ей шанс. Чуда не происходит; когда в окнах второго этажа гаснет свет, она понимает: рассчитывать на Сару также глупо, как верить в то, что Беллами позволит ей вернуться, если прямо сейчас Элси поймает машину и назовет прежний адрес. Она никому из них больше не нужна. Она их разочаровала. Мистер и миссис Аткинс забрали ее из приюта — и Элси не сумела стать им хорошей дочерью. Муж привел ее в свой дом и дал новую фамилию — Элси прокололась и здесь, оказавшись отвратительной супругой. От осознания того, насколько глубока собственноручно вырытая яма, ей хочется разрыдаться в голос, но слезы кончаются, и она выдавливает из себя хриплый сдавленный стон, после чего, наконец, поднимается и уходит.
Идею обратиться к первому попавшемуся полицейскому за советом Элси отметает моментально: Сакраменто, может, и большой город, но и Беллами в нем — далеко не последний человек. Что, если ее запомнят? Какие слухи пойдут в участке после того, как копы опознают в выброшенной на улицу девчонке жену уважаемого, готовящегося к повышению Комстока? Беллами станет мишенью для практикующихся в остроумии, и в этом будет виновата только она. Нетрудно догадаться, каким окажется его "спасибо" за испорченную репутацию. Элси решает, что к подобному она морально не готова, и до поры, до времени ей стоит сохранять максимальную анонимность. То есть, держаться подальше от людей в форме.
Она проходит несколько кварталов, лишь бы не оставаться на одном месте; иллюзия упорядоченного маршрута позволяет ненадолго обмануть истеричный внутренний голос и сделать вид, будто все в порядке — будто она действительно знает, куда и зачем бредет. Элси старательно держится хорошо освещенных улиц, хотя — и от этого ей тоже ужасно не по себе, — в спальном районе в такое время суток тротуары совсем обезлюдели, и лишь машины на невысокой скорости проезжают мимо. Городу нет дела до Элси и ее проблем. Никому во всем Сакраменто (и за его пределами, если смотреть на вещи объективно) нет дела.
Когда силы ее покидают, Элси решает поискать поблизости любой захудалый мотель. Денег должно хватить как минимум на одну ночь, а завтра, возможно, у нее появятся идеи, как протянуть еще немножко. Если повезет, она пристроится горничной или кухаркой в обмен на завтрак и постель.
Элси старается не думать о том, что "везет" — слово не ее лексикона. Равно как и о том, что она, судя по всему, окончательно и бесповоротно заблудилась, а телефон остался дома, забытый и отчаянно необходимый. Без интернета или номера справочной службы она может шататься по городу до бесконечности — и остаться ни с чем. Замечательная перспектива. В самый раз для ее положения.
Ее отчаяние достигает предела в тот момент, когда Элси замечает идущего напротив мужчину, засунувшего руки в карманы. Даже на внушительном расстоянии он выглядит высоким и физически крепким — это ее очень пугает, но выбирать не приходится; не тормозить же машину, рискуя быть принятой за шлюху. Невольно ускорив шаг, она продумывает, как сформулирует вопрос, и все равно, стоит только поравняться с незнакомцем, как все правильные слова улетучиваются. Элси застывает, панически прижимая к себе сумку; мужчина, уставившись в асфальт, проходит мимо, а она все так же стоит, как вкопанная, и только спустя полминуты, опомнившись, кидается следом.
— Подождите, пожалуйста! Мистер... Можно вас спросить? — кричит Элси и удивляется тому, каким громким, оказывается, может быть ее голос.
— Простите, извините, я... в общем... — она разворачивается так, чтобы разглядеть его лицо, и делает несколько шагов спиной вперед. Потом мужчина останавливается; Элси тоже тормозит, разом теряя появившуюся было на мгновение уверенность. Теперь она скорее лепечет, чем говорит; приходится откашляться, прежде чем продолжить.
— Вы, случайно, не знаете, где я могу найти мотель? Поблизости. Мне нужен мотель, да, — сбивчиво интересуется Элси, вспыхивая от ключиц до корней волос.
ХОЧУ ИГРАТЬ! 
