Ему снится лицо матери и плач маленькой сестренки, а в сознание ледяной глыбой врезается мысль о том, что их снова разъединяют. С н о в а. Чистой воды сюрреализм. Ему больно и страшно, и, кажется, это ощущается физически, он тянется руками к кричащему свертку, но не может коснуться даже края розоватого одеяльца, а затем обстановка резко сменяется: пыль, грязь, крики и металлический скрежет, так неприятно разрывающий барабанные перепонки. Тело реагирует быстрее сознания, а кулак уже пробивает тяжелую стальную коробку, заставляя одного из ботов медленно завалиться назад, прямо под огонь подоспевшего второго. Он всегда видит их как в замедленной съемке, проживает жизнь всегда быстрее и думает о последствиях только в последний момент. Картинка меняется, становится спокойнее, парень оглядывается, давит отдышку, стараясь удостовериться в том, что все в порядке. Люди теснятся на хеликарриере – это все, кого они сумели вытащить, спасенные жизни, которые хоть как-то облегчат боль от сотворенного с родной республикой, а затем в воздух поднимается столб пыли, заставляющий Бога, Солдата и людей в форме кинуться в разные стороны. Следующим звуком была отнюдь не пулеметная очередь с проносившегося над их головами истребителя, а сухой, хриплый вдох сквозь зубы того, кто вознамерился укрыть мальчишку своим телом.
- Что… зрение подводит?.. – Пьетро из последних сил улыбается Клинту, прежде чем рухнуть и сделать последний глоток, глоток такой родной заковианской пыли.

Он распахивает глаза слишком резко и ударяется о прочное стекло, прежде чем осесть на пол и сжать пальцами ткань рубашки. Все тело горело, голова кружилось и что самое страшное – ему было больно как тогда, во время экспериментов. Каждая мышца была пронизана тончайшей ниточкой боли, вибрирующей под кожей и от того заставляющей тело дергаться словно в припадке, влача с собой по всему помещению подключенные провода и трубочки. Наконец, перестав метаться, Максиммоф разлепляет глаза и фокусируется. Первое, что он видит – койка с белоснежным бельем на ней и – он готов поклясться, - под телом оно умопомрачительно хрустит; далее в поле зрения попадаются комья проводов и разбитых приборов, а затем и поваленная капельница, лежащая в перебинтованных ногах. Паренек касается бинтов тонкими бледными пальцами, давит несильно и тут же сдавленно стонет, резко откидывая голову, жмурясь и сцепляя зубы. Он знает свое тело и его возможности, но почему тогда так больно?
И, что немаловажно, где он?
«Все закончилось не здесь», - даже мысли его звучат шелестом листьев на ветру, а это уже отдает всей беспомощностью положения молодого мутанта. Пьетро Максимофф не любил быть беспомощным, ему чуждо это, он никогда не позволит себе этого, ради собственной гордости, ради сестры. Сестра… Ванда.
- Ва… - седовласый заходится кашлем и валится на бок, с силой вжимая ладонь в грудную клетку, будто пытаясь удержать ребра на месте и не давать им прорываться сквозь тонкую кожу. Пульсирует и рвет, болит и сжимается, за всю свою жизнь он испытывал подобное лишь однажды и от того, что сейчас все повторяется, становится страшно. Он должен найти сестру и узнать, в чем дело.
Питер лежит на полу еще несколько минут, собирает силы и усмиряет внутреннюю бурю, прежде чем медленно, опираясь на трясущуюся руку, другой вырывая катетеры, привстать, после опереться на колени и, придерживаясь за уже встреченное ранее недружелюбное стекло, подняться на ноги. Он бы мог сейчас оббежать все здание и разведать обстановку, но понимает, что это не так. Он бы мог тогда просто убрать пули с пути Клинта и мальчика, но вместо этого в который раз отключает мозги и сам подставляется. Он прекрасно знает, что большинство ранений проходят легче для его усиленной выносливости, но отчетливо помнит каждую пулю, что вонзалась в тело и оставалась в нем, а с таким «букетом» не живут. Даже мутанты, за исключением только некоторых счастливчиков. И как тогда он смог? Нет, не так: кто помог ему?

В отражениях Максимофф видит, как нелепо смотрится в этой больничного типа рубашке, но внешний вид волнует его мало, так же как и наличие бинтов по всему телу. Он едва-едва вертит головой и оглядывается, то и дело зовя кого-нибудь, и сознание его постепенно приобретало ясность, если, конечно, не считать сильного гула в ушах. Башня Старка, нет, Мстителей. Они с Вандой были здесь единожды и не на долго, но успели осмотреться, ну а Пьетро в принципе отличался неплохой памятью, даже в таком расхлябанном состоянии, так что выдох облегчения, сорвавшийся с пересушенных губ, был поистине его второй самой искренней эмоцией после пробуждения. Когда мальчишка натыкается на лучницу, то первичные инстинкты, потребность самозащиты, взяли верх на долю секунды, заставляя седовласого немного пригнуться и податься вперед, будто тот готовился снести девушку с ног, но теперь тело его прибывало в равной степени покоя, нормального и человеческого, а это значит, что на обдумывание действий у него были вовсе не миллисекунды. Старший Максимофф оглядывает незнакомку с ног до головы: темные и несколько растрепанные волосы, упрямо поджатые губы и сосредоточенный взгляд, и стрела, которая, кажется, нацелена ему прямо в нос. Чтобы не повалиться снова, он опять опирается на стену и издает хриплый смешок.
- А, ты та самая непризнанная внучка Бартона, которая отстреливает плохих парней, не желая наслаждаться… - Питер запинается, чтобы перевести дух и облизать губы, -… наслаждаться «Космополитеном», нежась у бассейна?

Что творила Адриана тогда - это не передать словами. Она сводила меня с ума. Неужели она совсем не понимала, как сложно подростку от её действий? От того, как она прижимается к спине, от тихого шепота в шею. Тогда я еле сдержался, замерев и вытянувшись в струну. Но остаток для и правда прошел вполне себе спокойно. Правда я начал замечать, что не мне одному нужен секс. Либо у меня проблемы с восприятием, либо Адриана тоже хотела от меня чего-то подобного. И было бы совсем не правильно, если бы мы хотела оба секса друг от друга. Мораль - это что-то по типу левостороннего движения. Но я буду придерживаться отрицанию инцеста в нашей семье. Самое важное - это моральный выбор. Помимо добра должно быть и зло, иначе не будет морального выбора. Жизнью движет непрерывная борьба моральных противоположностей. Но я смотрю на голую спину Адри и в голове совершенно другие мысли пляшут. Вот поэтому-то мне подчас и кажется, что кому-то выгодно это слюнотечение добродетели, кто-то играет на флейте религии, морали, долга, честности, а мы, глупые, распускаем слюни. Не пора ли бросить весь этот старый хлам и перестать плясать под дудку старой морали?
После такого бурного мероприятия, я первым делом поехал к Эрику. Он не понимал, что со мной случилось, но многочасовой секс ему понравился. Как же сложно, когда твоя фантазия бурно развита.
А потом наступили эти шесть долгих месяцев. Я до безумия скучал по любимой сестре, постоянно вспоминая о том, что почувствовал тогда к ней в сауне. Я долго анализировал свою реакцию и пришел к выводу, что для того, что бы понять всё окончательно, нам просто нужно встретиться ещё пару раз. Иногда я даже думал, что хорошо бы мы все вправду онемели, заразились афазией, раз набралось столько вещей, о которых всё равно не стоит говорить.
За пол года, что отсутствовала Адри, я попробовал пару раз переспать с девушкой. И, честно, они были хуже Эрика. Но я не унимался. Понимал прекрасно, что сойду с ума, если моя тяга к Адриане не пропадёт и я всё-таки не попробую с ней.
С нетерпением я ждал, пока время наконец-то пролетит и наступят долгожданные весенние каникулы, что бы моя сестра приехала и всей семьёй мы отправились в Клируотер. Ничто не доставляет такое удовольствие, как возможность купить будущее. Бывают дни, месяцы, когда тебе вроде все понятно, и вещи аккуратно разложены по полочкам. А бывает время, когда болит, и ничего с этим не поделаешь. Наша жизнь все больше замыкается на воспоминаниях и ожиданиях, поскольку прошлое становится источником идентичности, а будущее - надеждой на спасение, на самореализацию в той или иной форме. Но все это иллюзии.
Наконец-то настал тот самый день и поездка на море. Всего несколько часов на машине и вот, мы на месте. Тут неплохо. Наши семьи снимают домик на целые выходные. Три семьи, пятеро детей. Но сейчас моё внимание привлекала только Адри. Кроме того, все очень быстро куда-то разбежались. Скай ушел в неизвестном направлением вместе с Вайлетт, а остальные занимались своими делами. Я же быстро переоделся, нацепил солнечные очки и, прихватив полотенце и защитный крем, быстрым шагом направился в сторону лежаков. Дома мне уже сказали о том, что Адри убежала раньше всех купаться. Ну, что и требовалось доказать. Она мирно плескалась на волнах в гордом одиночестве, что вызвало во мне улыбку. Я невольно засмотрелся. Только вот медлить не было никакого смысла.
Бросив свои немногочисленные вещи на лежак, что стоял рядом с лежаком сестры, я махнул ей рукой в ответ, а потом быстро оказался в воде. Тёплая и прекрасная, а белый песок под ногами радовал ещё больше.
Адриана не видит меня, поэтому я пользуюсь моментом и ложусь рядом с ней, целуя девушку в уголок губ. Когда та открывает глаза, я хитро улыбаюсь, а потом легко надавливаю ей на плечи и вот, старшая уже идёт на дно. Я не мог не намочить её целиком. Смеясь, я уплываю от гневных воплей Адри, но это не на долго. Всё-таки не могу просто так оставить её там кричать одну. Поэтому возвращаюсь и, встав, крепко обнимаю девушку, которая даже визжать перестаёт.
-Я скучал. Пообещай мне, что ты, стерва, больше не бросишь меня так на долго.
Я подхватываю Адри на руки и несусь в сторону глубины, погружаясь вместе с ней. Я никогда не мог вести себя нормально на пляже, поэтому вечно вытворял что-то подобное. И всё-таки тут чертовски хорошо. Я понимаю это окончательно, когда ложусь на лежак рядом с Адри и осторожно переплетаю свои пальцы с её. Те, кто начинает новый день со встречи с морем, не могут быть злыми или несчастными. И какое это море летнее или зимнее, не имеет значения. Когда видишь, как просыпается солнце, как мягко потягивается вода, жмурясь от первых лучей, понимаешь, что совершенно не важно, на чём спать, что у тебя есть и куда нужно спешить после того, как проснёшься. Главное - дождаться утра, чтобы открыть глаза и обнять взглядом море.
Для себя я успокаиваюсь и понимаю, что веду себя совсем не правильно с ней. Ведь у Адри мог быть уже молодой человек. А я вёл себя совершенно неестественно.
-Расскажи мне, как прошли эти пол года.
Я сажусь, а потом беру солнцезащитный спрей. Мне всегда нравилось, как он пахнет. Улыбнувшись Адри, я кивнул ей головой, мол, сядь, я тебя намажу. И пока сестра начинает рассказ, я распределяю спрей по её спине, мягко водя по ней руками, распределяя его равномерно по всей коже. Понимаю, что я почти её не слушаю, задерживая руки на бёдрах девушки. В мысли закрадываются одни пошлости, поэтому я тихо делаю выдох, стараясь успокоиться.
А вот Адри, судя по всему, очень увлеклась рассказом, поэтому мне совершенно ничего не стоило обнаглеть и кивком попросить её лечь на спину для того, что бы растереть крем. Я начал с ног, втирая вкусно пахнущую жидкость, сосредоточенно наблюдая за своими действиями. После, перешил на живот, с наслаждением водя ладонями по её телу, изучая каждый изгиб. А затем, добравшись до груди, остановился, с долью разочарования посмотрев на Адри, понимая, что не имею права. Я не её парень, а вообще её брат. Наверное братьям всё-таки нельзя лапать сиськи своих сестёр. Или...? В любом случае, чувство стыда просто запретило мне это сделать и я отложил спрей, выразительно смотря на девушку.

Последние несколько месяцев, посвященные сначала переезду, а затем обустройству на новом месте, Дэн  жил с родителями, и снова незаметно привык, что продукты в холодильнике и средства гигиены в ванной комнате появляются сами собой, словно по волшебству.
Свобода отдельного проживания в университетском кампусе одарила подзабытыми ощущениями неприятных сюрпризов, когда то зубная паста совершенно неожиданно заканчивалась, то еда не желала готовиться сама собой.
Питаться Салливан по большей части предпочитал в кафе – и безопасней для здоровья, своего и окружающих, и не так обидно, а то бывало половина сотворенной по случаю хорошего настроения лазаньи исчезала в желудках соседей. (В большой семье, как говорится, клювом не щелкают).
Но такие мелочи как кофе, чай, хлопья для завтрака, хлебцы и йогурты все равно для себя приобретал. На сегодня маг даже составил список покупок и неторопливо двигался вдоль рядов супермаркета, не забывая иногда посматривать по сторонам, чтобы не сбить кого. Куртку он снял и пристроил на ручку тележки, оставшись в темном джемпере и черных джинсах.  Один раз, без внутреннего протеста, дело за много лет привычное, помог пожилой женщине достать коробку с верхней полки.
- Молодой человек, вы высокий, помогите пожалуйста?
Ну да, не маленький, идем дальше.
Носки, тоже вещь в некотором роде культовая и зачарованная, то появляются в самых неожиданных местах, то прячутся, так что парный никак не найдешь, их долго не выбирал, закинул черные и серые упаковками по полдюжины в свою корзину, сверился с криво нацарапанным листком бумаги, покрутил и так и эдак, удивляясь, как у него умудрялась списывать в младшей школе Люси Тройс, если он сам ничего не может разобрать, и пошел дальше.
Сделал стойку перед витриной батончиков, входящих в тренерский черный список запрещенных к употреблению продуктов, проявил чудеса силы воли, ничего не взял, прокатился на тележке, как на самокате, и остановился перед стендом с новинками чая.
Вкус маракуи, фенхуа, папайи - фруктовый микс какой-то, а не чай. Консерватор внутри него заставил Салливана присесть и достать с самой нижней полки пачку черного без ароматизаторов и добавок.
Почти весь список, остался один пункт.
Салливан протянул руку и понял, что он не единственный претендент именно на эту упаковку. Помедлил, глядя на темноволосую девушку, ожидая, что та проявит свойственную женскому полу деликатность и уступит мужику. Вон сколько еще всяких расставлено – с хлопьями, с кусочками чего-то там, обезжиренных, девушки же любят на диетах сидеть.
Посмотрел в глаза выжидательно, не убирая руки с упаковки, но и на себя не тянул.