Окей — слово, которое должно было в полной мере показывать мое существование сейчас. Окей. Я объяснил Форду свой поступок. Окей. Он принял это, поверил и даже не стал продолжать меня ненавидеть. Окей. Занятия истории проходили спокойно без лишних слов, эмоций и проблем. Окей. У меня все окей.

Ни хрена у меня не было окей, но это к делу не относилось. То, что я не мог отпустить это и по сей день — это только мои проблемы, которые можно было бы списать на  природную тупость и непонимание того, что жизнь изменилась. Но нет. У меня все было бы окей, если бы я мог справиться с тем, что и сейчас не мог разглядеть смысла происходящего.

Моя жизнь снова перевернулась. Все эти два года я пытался смириться с собственным предательством, все эти два года я учил херову историю и даже не мог сказать, зачем она мне нужна, потому что меня мотало от эмоции к эмоции, и я не знал, что именно послужило причиной. Ярлыков было так много, что я не мог выбрать какой-то один. Только теперь, в одночасье, все ярлыки исчезли. И я не мог найти ни одного, чтобы бережно навесить его на мою жизнь, успокоиться и больше не пытаться разобраться в хитросплетении собственных страхов, проблем, чувств. Дайте мне хоть один гребаный ярлык, я использую его. Но ярлыков не было. Теперь у меня не было причин заниматься историей, но выбор уже был сделан и приговор обжалованию не подлежал.

Я мог бы, конечно, просто плюнуть, закрыть эту книгу и начать новую. Мог бы. Только жизнь — не книга. Нельзя просто взять и выкинуть мусор за ненадобностью, вырвать страницы и сделать вид, что все так и было. Даже если бы я забрал документы, перевелся бы на другой факультет — эта история осталась бы со мной. И я не мог ничего изменить. Поэтому и только поэтому я продолжал ходить на занятия, учится и узнавать (нет) что-то новое.

Но время текло своим чередом. Менялись дни, проходили все новые и новые пары, не думая давать передышку запутавшемуся мне. И оставалось лишь приспосабливаться. Я все так же не участвовал в общении с другими студентами, удобно устраиваясь в нише постоянного игнора. Мне было комфортно, что никто не лезет ко мне в душу, девчонки не заигрывают, а парни не лезут в мое личное пространство, стремясь завоевать лидерство. После занятий я шел домой, учил домашнее задание, готовил работы, а потом смотрел все в то же окно, увитое зеленым плющом. И мне казалось, что весь я уже покрылся этим плющом, который не позволял выбраться на свет.

Форд вел себя обычно. Стоило отдать ему должное: он ничем меня не выделял, объяснял все ровно столько же, что и остальным, уделял мне ровно столько же времени, как и остальным капитанам команд, на которые мы разделились. Тема была выбрана, остальные студенты готовили свои части работ, кто быстро, кто ни шатко, ни валко, но у меня получалось координировать их действия. Особенно действия того ублюдка, что вытолкнул меня в качестве капитана. Злости на него не осталось, потому что в конечном итоге это помогло мне добиться желаемого, но скапливающаяся на неудовлетворенность моего положения злость искала выход. И находила его в этом.

Сегодня Форд и еще несколько студентов вместе со мной отправились в Дублин на конференцию. Здесь мне предстояло добыть ту информацию, которую сложно было найти в библиотеке Килкенни и в интернете. Поэтому я ухватился за возможность и не стал возражать, когда меня пригласили. И теперь в рюкзаке лежал планшет и бумажные принадлежности. Я законспектирую и сфотографирую все, что мне понадобиться. В конце концов, если делать что-то, то делать это нужно на сто процентов. И если я должен был потом представить работу всей команды студентов, я это сделаю на отлично. В этом был весь  я. И Форд это знал когда-то. Если любить — то любить на все сто. Отдавать себя — отдавать полностью. Учиться — значит учиться так, чтобы быть примером для других. Хотя бы это во мне не изменилось за эти два года.

---

На конференции было шумно. Слишком много народу, который давил на меня, мешал сосредоточиться на экспонатах, мешал оставаться в зоне комфорта. И, побродив в замешательстве и ощущении полной невостребованности, я нашел уединенное спокойное место. Которое уже было занято. Фордом. Хорошо, пять минут, чтобы не показалось, что я сбегаю, а потом я уйду. Вот только уйти мне не дали. Форд не стал делать вид, что меня тут нет. Он же не выделял меня.

- Здесь слишком много народу.

Раньше я никогда не боялся скоплений людей. И Форд это знал. Я был экстравертом на столько, на сколько это было возможно. Я жил в толпе. Я общался в толпе, я привык действовать в толпе. Это был один из тех нюансов моей жизни, которые слишком сильно поменялись. Теперь толпа душила меня. Неудивительно, что Форд взглянул удивленно. Но не остановился с неудобными вопросами.

Почему история? Месяц назад я бы нашел тысячу и одну причину для этого, но теперь, я уже говорил, просто не мог найти ни одной. Почему? Почему, черт подери, я продолжал тянуть эту лямку, хоть и отпустил ситуацию. Как мне это казалось.

- Сложный вопрос. Давайте будем считать это провидением, мистер Форд.

Я провел рукой по подоконнику, складывая рюкзак на него. Форд уже не в той категории людей, с которыми я мог быть откровенным в своих порывах и стремлениях. По правде, в этой категории людей теперь и вовсе не значилось.

- Почему Килкенни? Мне показалось, Дублин вам пришелся по душе больше.

Вопрос я задал. И только потом понял, что он слишком личный. Так же, как и вопрос про историю. Но сказанного не воротишь, и оставалось только смягчить пилюлю.

- Можете не отвечать, если я был неуместен.

Я был обычным? Нет. Я никогда не разговаривал так с людьми. Даже в семейном кругу рядом с аристократами вплоть до седьмого поколения я оставался наглым и не слишком воспитанным молодым человеком. Мне делали замечания, меня ругали родители, но я всегда оставался собой. Теперь? О, теперь я первоклассно представлял из себя продукт моих родителей. Фальшивый насквозь. С учтивыми нотами в голосе и приклеенной вежливой улыбкой на губах. Оставалось надеяться, что это не оскорбит Форда, потому что вот уже последние два года я не могу общаться с людьми, показывая себя самого.

Моих губ коснулась легкая усмешка, вовремя скрытая рукавом. Кто бы сомневался, что Форд ответит ровно в том же стиле, что это сделал я — неискренне.

Вообще это было ожидаемо, но я лишь понял, что все наши попытки вести себя, как ни в чем не бывало, просто лишены всякого смысла. Это была лишь видимость, за которой скрывалась история. Говорят, историю. Пишут победители. И знаете? Я был готов отдать ему летопись наших совместных дней, высеченных на душе раскаленным топором, но… Проблема была лишь в том, что в этой войне обе стороны вышли проигравшими. Сначала я бы сказал «битве», но потом мысленно поправил себя. Битва — часть войны. Наше противостояние, нужда и потребность друг в друге закончились. Все. Песня допета. Книга дочитана, закрыта и поставлена на полку, чтобы никогда больше не быть упомянутой. Только… Что ж, сука, так тяжело? Тяжело вести диалог, находясь с ним рядом наедине. Почему тяжело поднимать глаза и смотреть на его лицо. Такое… Такое знакомое. До каждой черточки, исключая легкие морщинки, появившиеся за эти два года. Когда-то я… Когда-то я просто лежал и смотрел на его лицо, пользуясь тем, что он спит и не видит моего пристального внимания. Его всегда удивляло, что я так привязался к нему. Но…

Я редко к кому-то прикипаю душой. Редко, но так, что потом эту привязанность нельзя выкинуть, прополоть, выжечь напалмом. Но меня не ставили перед выбором. Мне выдали результат. Я не принимал таких решений, я его не покидал! Так как же, черт возьми, сделать это теперь, когда все мысли об этом покрылись двухлетним слоем пыли? Закопались в самый дальний ящик даже не сознания, далеко за ним. Все эти воспоминания, мысли, боль — они законсервировались, спрятались, вгрызаясь ядовитыми щупальцами куда-то очень глубоко, туда, куда хозяин даже не заглядывает. Как теперь это достать? Где найти, чтобы вытащить на свет, протереть от пыли, хорошенько рассмотреть, починить, а потом отдать кому-то другому? Как это сделать?!

И эта ядовитость сидит, прячется, сука, от меня. И я ничего не могу с этим поделать. И все так же опускаю глаза, стараясь не вспоминать о том, какова его красноватого оттенка кожа на ощупь. Как мягко обволакивает его рот мочку уха. Как пружинит моя кожа от его шлепка по ягодице.

«Стоп, блядь. Остановись, Эдвин!» Я коротко вздохнул и поспешил уйти в указанном направлении, чтобы он не видел меня. Чтобы сломать этот поток эмоций, которые начали душить меня, чтобы просто переключиться на что-то другое. И да, блядь, моя нога, коснувшаяся его колена очень мне в этом помогла! Черт.

---

Выступления участников навевали сонливость. Но я не сдавался. И в то время, как Форд в первую половину сидел и просто постукивал пальцами по колену, отвлекая меня от собственного занятия, я усердно все записывал. Делал фотографии слайдов, просто отключился от всего, чтобы выполнить задание, от которого зависел не только я.

Неожиданно вспомнилась лекция по пожарной безопасности в школе, когда он… Когда я сидел и не мог сосредоточиться ни на чем, кроме безумно мучающего жжения в низу живота. Кроме ноющей боли, которая сдавливала член, а казалось — будто мозги.

Тогда он смотрел на меня, но сидел далеко. Теперь… теперь он был очень рядом, но при этом  невообразимо отдален от меня бетонными стенами, которые мы укладывали каждый со своей стороны. Нельзя об этом думать. Нельзя. Надо сосредоточиться на конференции.

---

Отель оставлял желать лучшего. Отвратительный сервис, отчаянно кокетничающие горничные, лишь завидевшие меня в фойе. Я не стал выпендриваться и уезжать в другое место, снимая более подходящий для моего статуса люкс. Не стал, и уже успел об этом пожалеть, потому что здесь мне не нравилось. А еще не нравилось то, что моя комната находилась ровно напротив номера Форда. И… и… И его-то я и увидел, одиноко стоящего в коридоре с… Блядь.

Он был невообразимо сексуален. Белая рубашка, закатанная до локтей, как в моменты нашей с ним близости в его кабинете в школе. Немного растрепанные волосы. И нет. Это не желание все вернуть. Это память, которая играла со мной в странные сюрпризы.

Он выглядел немного раздосадован, и я, наверно, должен был просто зайти в мой номер и закрыть дверь, но я не смог, спросил, что случилось.

Замок заклинило, а служащие не спешили расторопничать. Однако крайне не вовремя появилась горничная, предлагая Форду ужин, который даже негде было съесть. Однако он не стал ее отправлять с тележкой куда-подальше. Открыл блюдо и… предложил мне. О… Ну окей. Это простая вежливость? Не проще ли было просто сделать вид, что меня тут не существует?

- Голоден, - честно ответил я, но тут же подумал, что нужно было просто пожать плечами и все же пойти в свой чертов номер.

- Эм… спасибо, но…

О боже… Это была простая вежливость. Ну не есть же человеку в коридоре, пропускающем каждым день несколько десятков человек?

- Номер. Мой. Этот. Там есть чайник.

Господи, что я вообще нес, черт подери?

Надо было перестать смущаться и чувствовать себя идиотом. Надо было перестать воспринимать его не так, как других преподавателей. И другому преподавателю я бы предложил зайти к себе в номер, чтобы не стоять в коридоре, так что, черт подери, я должен был сейчас делать? А?

Открыл дверь ключом и оглянулся на Форда, надеясь, что он не станет отягощать эту неловкость и просто… согласится. Потому что взять и невежливо закрыть перед ним дверь я не смогу.

- Можно оставить дверь открытой, чтобы услышать ремонтника, - растерянно прошептал я и кинул на пол прихожей в номере рюкзак.

Мне казалось, это будет легко. Просто взять и сделать вид, что ничего такого не произошло. Подумаешь, пригласил своего преподавателя переждать проблематичную ситуацию у себя. Но реальность оказалось куда более неловкой, чем ожидание. Я стоял и не знал, куда деть руки, в какую позу встать, что будет нормально, а что ни черта не будет нормально. Оказалось, что ни черта не получалось сделать нормальным. Начиная с того, что я по привычке разорвал чайный пакетик зубами, а показалось, будто презерватив готовлю.

Коротко выдохнув, я помялся и налил чертов чай, даже не представляя, что сейчас буду делать. Сел на кровать и покраснел. Черт. Я. Покраснел. Уткнулся в свой надкусанный мини-бургер и замолчал, хотя до этого был уверен, что найду тему для разговора. В итоге, нам обоим было проще молчать и жевать еду, прикрывая ею неловкую тишину. Когда-то такого не было. Когда-то мы не молчали. А если и молчали, то не видели в этом ничего плохого, напрочь забываясь друг в друге и той страсти, что между нами была.

Теперь же… То ли страсть пропала, то ли мы изменились, то ли… мы просто оказались в другом мире, где не могли ничем заполнить минуты, которые вынужденно проводили вместе. Пусть даже и с открытой дверью.

Преувеличенно бодро я открыл рот, чтобы начать говорить, но не успел сказать ни слова. Я не знал, что говорить. Какой была конференция? В моей тетради и ноутбуке теперь были забиты тысячи слов на тему, но ни одним из них нельзя было ответить на такой простой вопрос. Я не знал, как мне была конференция.

- Я не люблю такие сборища людей…

Ага. С какого времени ты, Эдвин Миллер такое не любишь? Все изменилось за эти два года, и едва ли я мог объяснить Форду, почему конкретно меня напрягло такое огромное количество народу, потому что раньше меня это не смущало.

Следовало собраться, выдать хоть какую-то нормальную мысль, не порождающую новые вопросы. Я уже не тот, который сначала болтает, а потом задумывается, что же успел за это время наболтать…

- Я услышал много интересных фактов на тему, которая меня интересует. Сначала мне показалось, что все крутится вокруг учебников и тех книг, что я уже успел изучить, но потом стало интересней. Даже удалось отвлечься от неудобства и духоты.

Ага. Неудобства. С учетом того, что мне пришлось почти всю конференцию следить за тем, чтобы не коснуться своим коленом его ноги. Слишком много ощущений от одного неловкого движения заставили меня думать об этом.

- А что вы думаете по поводу конференции? И вообще, что вы думаете о теме? Потому что хоть вы и наш преподаватель, вашего мнения мы не слышали ни на одном занятии.

Услышать его мнение мне и сейчас не удалось, потому что пока он думал, что ответить, со стороны коридора послышался шум, и Форд вышел, чтобы узнать, что к чему.

Я облегченно вздохнул и пошел в сторону коридора, узнать, нужен ли еще мой номер, напомнить о еде и закрыть за ним дверь… но…

Твою мать. Я не рассчитал и наткнулся почти на него, собираясь почти сразу отступить, потереть затылок и неловко улыбнуться, принося извинения, но ничего из этого не вышло.

Я как-то моментально попал в ловушку его глаз, глядя прямо в глубину. Его взгляд не отпускал меня, притягивал, на дне ледяных зрачков что-то горело, а я… Я был слишком слаб, чтобы противостоять этому.

Он всегда действовал на меня вот так. Всегда заставлял замирать, ожидая его реакции, его поведения, его действий. Черт… Я так надеялся, что за эти два года что-то изменилось, но не изменилось ни черта.

Меня все так же колотило от его рук на мне. И сейчас, когда его пальцы касались моего живота, дышать стало сложно. Шаг назад… Еще один шаг.  И еще — но я лишь добился того, что он шел след в след за мной, так и не позволяя избежать его взгляда. Прийти в себя перестать чувствовать себя загнанным зверем перед охотником.

Моя спина столкнулась со стеной, лопатки уперлись в твердую поверхность, и я понял, что бежать больше некуда. Нервно облизнул губы, совершенно не отдавая себе в этом отчета, но… В следующее мгновение он коснулся моего лба своим и все полетело по пизде. Самообладание, которого и так не было, рухнуло совершенно. Я судорожно всхиплнул от разрывающей боли от предвкушения в груди, провел пальцами по воротнику его белой рубашки и сдался его губам. Таким… Невозможным… Неправильным. Ядовитым.

Мои ноги подогнулись, и если бы не стена, наверняка я бы просто осел на пол. В первые мгновения я не отвечал на поцелуй, прислушиваясь к чему-то… в нем? Внутри себя? Но… где была моя выдержка, когда рядом оказывался он? Правильно, еще два года назад она просто объявляла капитуляцию и сваливала куда подальше. Хоть в этом мир оказался абсолютно неизменным, черт подери…

Спустя несколько секунд, я громко выдохнул, обхватывая его шею ладонями, проводя кончиками пальцев по его волосам, и ответил ему. Сжал губами его нижнюю, провел языком по его языку… и блядь. Наверно, в этот момент я просто был готов кончиться. Как человек, как личность. Внутри все буквально жгло от нехватки кислорода и ужасного чувства предвкушения. Лопатками оттолкнулся от стены и вжался в него, снимая с его губ такой знакомый вкус… Знакомый и забытый, воспоминание о котором тут же пронеслось в голове подобно вспышке.

- Форд… - протяжно простонал я, ухватываясь за его рубашку еще сильнее. И я знал, что это потом меня разрушит…

Думал ли я о том, что мое, казалось бы, простое вежливое приглашение обернется таким пиздецом? Нет, не думал. Я был уверен в том, что любой мой однокурсник, видя в таком положении преподавателя, предложит то же самое. В самом деле. Легко ли было представить, что эта… как там ее… Шона Уильямс берет и с очаровательной улыбкой приглашает Форда к себе в номер, обещая угостить чаем? И… Блин. Почему сейчас, прижимаясь к нему, было так легко забыть, что на девушек он внимания не обращает и… начать ревновать?

Господи, как это тупо. Тупо. Тупо. Тупо. Немыслимо!

Прошло гребаных два года. Два года боли, разочарования в самом себе, обиды на стечение обстоятельств и жизнь, которая окружала меня с рождения. Два года постоянной горячей точки на территории собственного дома. Два года злости отца, издевательств и оскорблений в  горячо, блядь, любимой семье. Два года… Так много для того, чтобы забыть знакомый запах. И так ничтожно мало, чтобы тут же его вспомнить.

Я прижимался к нему, отчаянно вдавливал свои пальцы в воротник его белой рубашки, неимоверно желал оттолкнуть и в то же время притянуть еще ближе. Почувствовать его тело, его дыхание, его волосы, касающиеся моего лица. Близко… Близко, еще ближе. Так близко, чтобы снова почувствовать этот яд, который иссушал меня, заставлял исходить болезненной пеной в период максимального воздействия. Я ведь помнил. Я все, сука, помнил. И даже если убрать тот случай двухлетней давности, я знал, что эта страсть ни к чему хорошему меня не привела. Я был сломлен. Растоптан. Я стал продолжением этого человека, думал им, жил им, дышал им и принимал свои решения, исходя из его желаний. Он занял тогда все, что во мне было. Он стал чем-то гораздо большим, чем тот, кто лишил меня анальной девственности. И пусть сначала его действия были продиктованы злостью и желанием проучить, потом я видел то, что ему все это доставляет удовольствие ничуть не меньшее, чем мне самому. Одно проклятье, разделенное на двоих, так ведь?

И теперь это проклятье снова дало о себе знать. Болезненным желанием срастись, почувствовать еще больше, стянуть одежду, проникнуть под кожу, ногтями впиваясь в душу, желая заставить ощутить то самое забытое за два года ощущение, что нас обоих сейчас разорвет от желания. Потому что сейчас, именно в эту минуту, меня как раз разрывало от него. И требовало, требовало, требовало удовлетворить голодный блеск в своих иллюзорных глазах, смотрящих на меня из вгляда Форда.

Его пальцы на моей коже. Блядь! Простые, сука, человеческие пальцы, покрытые кожей с отметинами отпечатков, мышцами, состоящие из обычных человеческих костей, увитые обычными, стандартно построенными сосудами и нервами. Все это было у каждого. У каждого, имеющего руки человека. Так какого же хрена меня сейчас ломало от конкретно его? Почему ни одни другие пальцы, прикасавшиеся ко мне за эти два года не дарили того же ощущения? Или это просто… банальный недотрах? Мне хотелось в это верить. Но я вспоминал события двухлетней давности и снова задавался вопросом: почему, когда он только начал меня ломать своими прикосновениями, губами, поцелуями, я велся? Почему позволял ему все это делать с собой? И я знал ответ на этот вопрос, но воспринимать не желал и по сей день. Все, что он со мной делал, мне нравилось. И сейчас… Тоже.

Пусть я знал, что это сделает мне больно потом, пусть я знал, что мы оба, ОБА, совершаем ошибку, пусть я знал, что ни к чему хорошему это не приведет, и завтра меня снова будет корчить от того, что спустя два года наркотик попал в кровь, но не расползся по венам. Я хотел, хотел, чтобы все это происходило сейчас. И в тот момент, когда он сделал попытку отстраниться от меня, я не позволил. Сам вцепился пальцами в его волосы, сам впился губами в его рот, сам вжался бедрами в его пах, сам сделал все это. И я знал, что он опять винит во всем себя, но… Но история показывала, что моего участия во всем этом было ничуть не меньше. И если бы я сам не делал всего этого и два года назад тоже, можно было бы еще сказать, что это он, только он меня растлил. Но факты говорили о том, что пока он растлевал меня, а растлевал его не меньше. Проник внутрь. Сделал больно. Заставил думать о себе два года его жизни. Спорим, для Форда, который не привык к тому, что его что-то настолько цепляет, это было настоящим откровением? Я. Я был его откровением. Допущением на его губах, хотя он никогда не делал себе поблажек. Всему виной была не его больная озабоченность своим учеником. Всему виной был я. Я с ним это делал в то время, как его рука проникала в мои трусы. Может, он и трахал мое тело, но душу и мозги мы трахали друг другу обоюдно.

И сейчас я снова чувствовал, как этот яд проникает в мое тело. Наркотик, который заставляет хотеть большего и впадать в блаженство, когда получается достать полноценную дозу. И я был уверен, что завтра захочу еще. Может, Форд и думал, что все это закончится с последним касанием губ к губам, я был уверен в том, что это снова означало конец борьбы силы воли с самим собой. По крайней мере для меня это было именно так. И я за это себя ненавидел.

Со стороны коридора послышался шум и голос ремонтника. Форд быстро отстранился от меня, и… ушел. А я стоял у стены и безумно улыбался ему вслед. Потому что я знал, что именно так все и будет.

Раз за разом. Будет уходить он, буду уходить я, но снова увидев друг друга мы станем тянуться в сторону своих допущений, своих накротиков, своего желания и понимания, что все это нас разорвет. И если два года назад я верил в то, что у этих отношений есть будущее… Теперь… Я знал, что это не так. Не говоря уже о том, что никаких отношений и не было.

Чуть позже я лежал в кровати на мягких белых простынях, и…  И чувствовал, как все расплывается. Как мир тает, как сливочное масло на раскаленном ноже. Я смеялся, зажимая ноющими пальцами собственный рот, пытаясь сжевать подушку, чтобы не позволить выскользнуть изо рта хоть одному звуку. А потом… потом я рыдал. На этот раз заглушая собственные слезы тем, что кусал пальцы и запястья. Кажется, знающие люди называют это истерикой. О… Фигня. Два года назад это было моим нормальным состоянием. Все путем. Плавали, знаем.

---

Я вышел из собственного номера прямо за точное время, за которое надеялся добраться до колледжа. У нас были свободные часы, но я… не смог заставить себя встать с кровати раньше, чем прозвенел будильник. О, это вообще странно. Знаете? Я мог подыхать, корчиться от боли и просто лежать в прострации, как мертвый. До звонка будильника. По звонку я подскакивал, натягивал на свое лицо спокойствие и шел по делам. И лишь дома, там, где меня никто не видит, я снова оказывался слаб. Достало так жить. Но по-другому не представлялось возможным. Боль надо прятать. Никому она не нужна, наша боль. У каждого своей, хоть жопой ешь.

И вот теперь, закрывая дверь и надеясь спокойно добраться до колледжа, я встретил его. Форда. Который поправил свои волосы и коротко поприветствовал меня, тут же направляясь к выходу. Пришлось даже поправить шнурки, чтобы лишить его такого напрягающего моего общества. Прокаженный. Я всего лишь прокаженный. Подумаешь.

---

Я стоял на автобусной остановке. Можно было, конечно, вызвать такси, но мне не хотелось. При монотонном перебирании ногами мне казалось, что все встает на свои места, постепенно ил опускается, и вода становится прозрачной. Забудь о плавании, ходи, гуляй, все образуется… Ага. Ни хуя не образовалось. Потому чо возле меня остановилось такси и я посмотрел прямо в глаза Форда. Прокаженный? Определенно, но сейчас фаза сменилась.

Его ладонь коснулась моих замерзших пальцев, а я вздрогнул. Вцепился своими пальцами в его и не отпускал всю дорогу до колледжа. И за это я буду презирать себя еще больше. Свои слабости показывать нельзя. Но я все равно раз за разом это делал. Наверно, горбатого исправит только могила. Моих губ коснулась легкая улыбка, и я сделал вид, что все идет так, как и должно идти. Вот только какого хрена мы будем делать в колледже, когда приедем на полчаса раньше намеченного срока? Такси, хоть и торчало на тех же дорогах, ехало все равно быстрее…

Я же… Я тем временем гладил своими пальцами эту красноватого оттенка кожу. Гладил, проводил по линиям черточек на фалангах, касался линии роста ногтей. Вел по скадочкам на запястье. И не хотел, не хотел, не хотел отпускать. Форд смотрел в одно окно. Я смотрел в другое. Мы молчали, не общались и вообще были не рядом… И ни один из нас не сделал попытки убрать руку.

Рука на руке - это было неловко. Это было очень и очень неловко, потому что... Да, все это было ужасно романтично и какие-то дамы, читающие подобное в своих женских романах, наверняка умилились бы, но бессмысленность ситуации не смогла бы заставить умилиться и меня. Я предпочитал мыслить практически в этом отношении. Простое касание руки к руке... Это было признание? Нет. Это было принятие? Нет. Это было обещание на будущее? Опять же нет. Ни черта не меняла его ладонь на моих пальцах, лишь доставляла еще больше боли. Больше, больше, больше боли, словно ее и без этого было мало.

Бессмысленность ситуации подтвердилось лишь тем, что выйдя из такси, я просто пошел в сторону входных дверей здания, а Форда задержал мужчина. Знал ли я, что это его знакомый? Нет. О Форде я не знал ничего, кроме того, как именно стоит двигать своим языком по его члену, чтобы ему было хорошо. Ах, нет. Еще я знал о том, как меняется его лицо во время оргазма.

Хотел ли я знать, какое мороженое он предпочитает? Какую зубную пасту любит? Кто есть в его семье и какие отношения их связывают? Как он относится к истории правления королевы Виктории? Нет, то, как он умеет доводить меня до оргазма под мои сбивчивые ответы на вопросы про то, в каком году она родилась, я знал прекрасно. Знал и о том, как хищно он усмехается, когда я говорю, что ее муж трахал ее лучше, чем она меня, потому что у них было аж девять детей. Помниться, в его кабинете тогда я что-то подобное и говорил, злясь на то, что меня оставили без удовлетворения. Но по сути, что он думает про то, как именно Виктория правила, я не знал. Хотел ли я знать, какую еду он вообще предпочитает? Какие ботинки предпочитает покупать? Тогда, два года назад, я очень хотел это знать. Теперь? Теперь я понимал, что все это осталось в прошлом. И мне пора развернуться лицом к настоящему. Нельзя жить прошлым, каким бы прекрасным оно ни казалось. Как бы мне ни нравилось вспоминать, как я доводил его до белого каления, а он доводил меня до слез от возбуждения, какими бы прекрасными ни были те дни, которые я проводил в его квартире, обнимая, ведя руками по каждой линии на его теле - все это было в прошлом. И как бы мне не хотелось вернуть все это в настоящее - я не мог. Это было не в человеческих силах, а значит, следовало смириться, отпустить, помахать на прощание рукой своему прошлому, и идти к настоящему.

Об этом я думал, когда шла конференция, а Шона Уильямс (или как там ее) удивлялась тому, как я успеваю записывать нужные данные. Скажу я вам, ничего удивительного, с учетом того, что я пялился на выступающих, а она пялилась на меня. Вообще забавно. С чего бы вдруг она решила, что я захочу с ней общаться? Но когда закончились выступления и я хотел вернуться в отель, меня просто ухватили за руку и потащили в город. Ладно, у меня есть свободное время. И я должен, должен отпустить свое прошлое. Именно поэтому я не сопротивлялся, и позволил затащить меня в кафе, где пил вкусный кофе и смотрел на своих одногруппников, которые непонятно как разжились пивом.

Они были веселые. Танцевали и пели, Шона Уильямс старательно оказывала мне знаки внимания. А я... Я думал о Форде. Что мне мешало быть таким же веселым и беззаботным? Что заставляло меня оставаться угрюмым и не обращать внимания на из кожи вон старающуюся девчонку? Я знал, что. Мистер Стивен Форд, который уехал в отель. И... меня осенило. Я не мог отринуть прошлое, потому что не прощался с ним. Не было прощальных слов, не было прощального секса, прощального касания рук... Что если... Что если все это будет? Может, тогда я смогу, наконец, перестать эту пустоту внутри и заполню свое настоящее чем-то действительно нужным? Той же Шоной. Почему нет? Почему я не мог обратить внимание на симпатичную девушку, если был одинаково расположен и к девушкам, и к мужчинам?

Далеко за полночь, когда кафе сменилось на ночной клуб, я сдался. Не мог отринуть себя и свои мысли. Не мог не думать о Форде, который наверняка лег спать. Я понял, чего хочу. Я хочу получить прощание. Натянув на себя куртку, я благополучно отделался от Шоны и других и вызывал такси.

Такси везло меня по ярко освещенным улицам, мимо памятников архитектуры и веселых компаний, которые проводили весело время. И я надеялся, что когда-нибудь смогу вести себя точно так же. Мне было девятнадцать лет. И все то время после школы я вел себя настоящим стариком, оставшимся без пары. На что я оглянусь потом, когда мне будет шестьдесят? На то, что страдал по учителю, история с которым должна была закончиться, но не закончилась? Нет, так не должно было быть. Поэтому я получу свои прощальные традиции, а потом посмотрю в настоящее.

Решительным шагом я поднялся на третий этаж и пошел в свой номер. Принял душ, одел на себя чистую одежду и отправился к Форду. Один стук. Второй... Мне захотелось убежать, но я не позволил себе. Просто стоял и стучал, пока он не открыл мне дверь. Заспанный, с растрепанными волосами. В одних боксерах. Я закусил губу и толкнул его в номер, закрывая дверь.

- Я хочу, чтобы ты...

Договорить мне не дали. Смерили тяжелым взглядом с какой-то решительностью, а потом просто прижали к двери.

Воздух вырвался из легких, а я поддался его губам. И целовал, целовал, целовал. Позволял к себе прикасаться, позволял его телу снова подавлять меня. И я был готов позволить все, что угодно. Для него. Здесь и сейчас. Только, чтобы получить свое освобождение от всей этой истории.

Касание его губ. Отнюдь не скромное. Горячее, срывающее маски. Его руки. Его тело. Его дыхание и этот чертов невозможный запах. Чего я хотел? Какого-то освобождения? Плевать на освобождение. Прямо сейчас я готов был сам просить, что все это, все, что было для меня рядом с ним, обхватило меня своими щупальцами и больше никогда не отпускало.

Из горла вылетел стон, когда я почувствовал прикосновение его бедер к собственному паху, и вырвал свои руки из его хватки, кладя их на его шею и притягивая к себе еще ближе. Я изменился за то время, что мы не виделись. Я больше не был всего лишь наблюдателем.

Знаете, что было самым смешным во всей этой ситуации? Нет? О, я вам с удовольствием расскажу. Самым смешным, до бреда, до истерики, до полного сумасшествия смешным во всем этом было то, что каких-то десять минут назад я был преисполнен четкого желания все закончить.

Я чертовски сильно ошибался. Кажется, это вообще стало моим херовым жизненным кредом — ошибаться раз за разом, если дело касалось Форда. Я не знал даже, как мне стоит к нему относится. Мое наваждение, моя единственная страсть, при других обстоятельствах ставшая бы мне настоящей парой? Моральный урод, который ловил меня каждый раз в свои сети, как паук, неважно, каким молодым и глупым я был. Тогда мне было шестнадцать. Теперь, черт подери, девятнадцать, но я все равно велся.

Прошло сраных десять минут, но я уже не хотел прощаться. Хотел вцепиться в него, что есть силы, обхватить руками и ногами, сдирать руки в кровь, если кто-то попытается меня отодрать от него, срывать ногти, приговаривая «мое, мое». Ни хера не мое.

Я не знаю, чьим он был. Порой мне даже казалось, что он даже не являлся своим собственным. Потому что каждый раз я видел в его глазах двойственность. Он не знал, что ему нужно. И я не мог решить это за него. Но каждый раз, глядя в его такие двойственные глаза, я тонул. Тонул и сейчас, понимая, что вся моя решительность закончить отнюдь не является точкой. Еще одной сраной запятой, многоточием, после которого предложение продолжается с маленькой буквы.

Наверно, он был мне действительно так необходим. Раньше я думал, что это связано с его редкими попытками стать со мной нежным. Теперь? Да блядь, давайте не будем заниматься самообманом! Все эти нежные моменты были связаны только с сексом. Я не знал, не видел, ни разу, сука, не видел, чтобы он был бережным по отношению ко мне, к моей душе, моим желаниям, моим эмоциям. Ни разу он не показал, что это для него действительно важно. О, ну да. Успокоил после истерики? Прижал тогда к себе, обнимая и тихонько прижимаясь губами к зацелованной им же до засосов шеи? Честно? Теперь я был уверен, что все это делалось исключительно для того, чтобы меня приручить, чтобы я не пошел и не начал рассказывать о нашей связи направо и налево. Тонкий расчет — вот, что всегда было характерно для Форда. И никогда, никогда, никогда простого желания сделать меня счастливым.

Так какого же хуя я так нуждался в нем? Может, все это время я просто его любил? Любовь зла, как известно. Что, если это все действительно было так? Потому что сейчас я чувствовал презрение вперемешку с отчаянным желанием быть рядом с ним как можно больше, не хотел терять его, не хотел забывать этого ощущения прикосновения к его красноватой коже и волосам оттенка благородной меди. Сука. Ненавижу. Боготворю. Нуждаюсь.

Нуждаюсь в его прикосновениях, именно таких, как сейчас. Нуждаюсь в ощущении его горячих выдохов на моей разгоряченной коже. Нуждаюсь в его раскаленных пальцах, которые обжигают, плавят, ломают… Блядь!

- Пожалуйста, больше…

Я ощущал щекой прохладную поверхность двери, держал руки поднятыми, потому что он так попросил. Потому что я хотел быть только с ним. Все это чертово время… Все два года без него — все это слилось в одно темное пятно. Никому и никогда я не позволял прикасаться к себе вот так, подчинять меня, кроме него. Никому. Никогда. Если я бывал с мужчинами, я всегда занимал положение актива. Если я бывал с женщинами, они опускались передо мной на колени. Не я. Никогда. Не со мной.

И только с Фордом я позволял себе становиться слабым, подавляемым, разрешал командовать собой и трахать меня. Грязно, пошло, с силой, до боли. Все для него. Как угодно, где угодно, лишь бы он был рядом. Грязная шлюха Эдвин Миллер… Вот только шлюхой я был исключительно рядом с Фордом. Парадокс…

Его губы, его руки — все это заставляло меня закрывать глаза и уплывать в какое-то херово подобие рая на земле. Мое тело не слушалось меня, а разум… Разум вообще помахал рукой и оставил меня лишь наслаждаться его касаниями. Такими настоящими, такими… правильными. Забытыми и припомненными в одно мгновение.

Он сказал подойти. И я пошел, касаясь пальцами его вытянутой ладони, словно он звал меня за собой. Звал. В безумие, но я шел, как привязанный. Куда угодно, как угодно, для чего угодно. Только с ним.

Коснулся рукой его члена через тонкую ткань боксеров. Опустился на колени, заглядывая в его глаза снизу вверх. Все, что угодно можно отдать, только чтобы видеть перед собой его. Его взгляд, устремленный в мои глаза. Его рука, стянувшая мои волосы…

Я коснулся носом его живота, полностью растворяясь в тонком аромате его кожи, смешанным с запахом отельного мыла. Остановился губами над кромкой резинки белья и замер. Я не хотел торопиться, хотя больше всего на свете мечтал снова почувствовать его. Нет. Я хотел проникнуться каждым моментом близости с ним. И такого не было раньше. Я знал, что все это исчезнет. Знал, что ничто не вечно. И если бы у меня была возможность записать на подкорке каждое его движение, я бы незамедлительно сделал это. Если бы у меня была хотя бы возможность снять чертово видео, я бы сделал это, потому что так был шанс, что глядя на соитие, я вспоминал бы все свои ощущения от этого…

Мягкая крайняя плоть, коснувшаяся моих губ… Медленное движение внутрь, когда губами я мог почувствовать каждым миллиметр его тела, оказавшегося во мне. Прекрасно… Ни с чем не сравнимо… Невозможно. А потом нетерпеливый стон Форда, и вот уже он обхватывает мою голову и движет ею так, как это нужно ему. Всегда… Он всегда так делал. И мне это ужасно нравилось. Почему? Потому что в такие моменты я точно знал, что он теряет контроль из-за меня. Я на него так действую.

Мои руки обхватили его бедра, прижимали его все теснее. И я не обращал внимания, когда он оказывался слишком глубоко во мне, врывался в расслабленное для него горло, вызывал рвотный рефлекс. Неважно. Все это было неважно, когда он был со мной. Вот так пронзительно рядом со мной...

Рядом с Фордом я всегда менялся. Становился мягче, спокойнее, рассудительнее. Это появилось тогда, когда наши отношения с ним перестали ломать и начали строить что-то новое во мне. Но в начале… В начале было совсем не так. Я был волчонком, который не позволял к себе прикасаться и в то же время наслаждался каждым поглаживанием вдоль шерсти, пусть и старался тут же оскалиться. Это было, когда я привыкал к нему.

Сейчас… Я был разрушен. Во мне ничего не осталось от той нежности, убивающей ядовитой нежности и мягкости, которую поселил во мне Форд. Во мне ничего не осталось. И если он думал, что этот волчонок пропал… Что ж.

Если бы мое стремление получить прощальный подарок было на месте… Уверяю, я бы остался нежным маленьким мальчиком, который умоляет дать ему больше. Но все мои желания как-то совершенно неожиданно для меня поменялись. Я смотрел в глаза Форда и видел в них слабость. Он ведь… Он ведь знает, что уже не сможет взять и отказаться? Знает, что оказался слишком слаб перед этой подавляющей зависимостью? Он знает, что уже не сможет смотреть на меня в аудитории так, словно ничего не происходило. О, это, конечно, не значило, что наши отношения станут достоянием общественности. Но если я смогу хотя бы периодически получать его для себя, я готов буду даже перед ним изображать, что угодно.

Когда-то я стремился к тому, чтобы он был моим. Стремился к любви, признанию, ласке. Принятию. Да, это было. Теперь? Боже, да какая любовь? По глазам Форда было ясно, как божий день, что ни о какой любви речи даже не идет. Это страсть. Убивающая, поглощающая — неважно. Она есть, и от этого он никуда не может деться. Так же, ровно точно так же, как и я. Так что, если для удовлетворения этой страсти мне нужно стать приходящим свободным любовником — я могу поиграть и в это.

Привык видеть во мне покладистую кису, в которую по мановению волшебной палочки превратился волчонок? Хрен тебе. Не такой уж твой член и волшебный. Эм… Нет, он, конечно, волшебный, но это к делу не относится. Ведь я знаю, что именно толкало тебя на глупости. На безумства, когда ты закрывал дверь в свой кабинет, зажимал мой рот своей рукой и трогал меня против моей на то воли. О, я сдавался слабости, получал удовольствие, но едва ли это значило, что я действительно хотел. И если я снова смогу довести тебя до безумства, возможно, для меня не все еще и потеряно…

Облизнув его член, я отстранился и взглянул в его глаза. Пошло, похотливо, выпуская самую развратную улыбку, на которую был когда-то способен. Я знал, что его это заводит. Знал, как сильно он потом хочет схватить меня за волосы и стереть эту похоть, заставляя выгибать губы в мучительной предоргазменной букве «о».

На моих губах повисла ниточка слюны, и я знал, это ему тоже нравится. Нравится осознавать, что он делает со мной. Как заставляет истекать смазкой в ожидании, когда он даст мне то, чего я хочу. И оказавшись у кровати, упираясь руками в мягкий матрас, я сполна улыбнулся, понимая, что сам Форд сходит от этого с ума ничуть не меньше моего. Он меня хочет. Спустя два года. Спустя два года после того, как я стал казаться ему преданным малышом. Спустя два года после нежеланного предательства. Он все еще меня хочет. Невозможно передать, как же приятно это понимать. Приятно, черт подери, осознавать, что кто-то помнит, как изгибаются мои губы, как я провожу языком по чужому члену. Приятно знать, что, возможно, кто-то дрочил, вспоминая о том, как изгибается моя спина, когда в меня входят. Ты вспоминал об этом, Форд, за те два года, что меня не было рядом?

И как бы мне ни хотелось продолжить об этом думать, все мысли благополучно покинули мою голову, когда язык Форда прошелся по тугому кольцу мышц, которое… Уже давно никто не растягивал своими пальцами. На секунду я замер. Сердце пропустило свой ход, дыхание вырвалось тяжелым протяжным стоном, тело покрылось мурашками. Болезненными. Казалось, тронь меня, и я тут же взорвусь. Закусив губу, я на секунду отдался ощущениям, но голос Форда снова дал мне возможность прийти в себя, чтобы вспомнить про чертову игру.

И оказавшись на его коленях, я криво
улыбнулся, глядя в его глаза. Знаю, мои зрачки были расширены, как у безумного. Знаю, мое тело вопило об удовольствии, когда его руки снова коснулись моего члена. Знаю, я с готовностью обхватил его пальцы ртом, языком проводя по шершавой коже. Знаю, все мое существо предавало меня, но я улыбался.

Нагло, гадко, прямо как тогда, когда два года назад говорил ему о том, что не выучил урок. Мягко наклонившись к его уху, я обхватил мочку губами и тихо прошептал:

- Когда ты стал таким нерешительным, Форд? Ты решил вернуть себе девственность? Спешу огорчить, девственную плеву сейчас восстанавливать научились только у женщин. Обратно подростком стать не получится.

Я двинул бедрами, потираясь своим членом о его. Закусил губу, сдерживая стон. Двинулся резче, поддаваясь его рукам, которые он вдавил в мои бедра. Двинулся еще раз, почти привставая, чтобы его напряженный член уткнулся в мою промежность и отозвался тягуче сладкой болью. Да, он знал, что я его хочу. Но и я прекрасно был осведомлен, как действую на него. И дожидаясь, когда до его затуманенного похотью разума дойдет, что на самом деле я только что показал ему непокорность, я думал лишь о том, что нужно продержаться еще чуть-чуть. Не кончить сразу, как юный скромный девственник. Давай, Форд, очнись, покажи, как тебя это заводит. Три. Два. Один...

Я сидел на коленях Форда, ощущая, как с каждым новым проявлением сучонка Эдвина неуловимо меняется его настроение. Одна улыбка — легкое удивление. Предложение — отголосок злости. Вся моя фраза и наглое выражение лица — ярость. Та самая, которой и яростью-то было не назвать. Скорее, это был тот огонь, который я в нем раздувал осторожными касаниями легких выдохов. Боже, как давно этого не было, как же чертовски давно я не чувствовал этого непередаваемого кайфа от понимания того, что я заставляю его гореть. Гореть желанием страсти, гореть необходимостью поставить меня на место, проучить, наказать, поощрить. Блядь. Это было моим наркотиком.

Вспоминая все моменты прошлого, я с уверенностью мог сказать, что самыми яркими моментами нашей близости были те, когда он горел. Когда я его дразнил, когда он использовал свой чертов голос, от которого у меня колени поджимались. Не тот обычный, которым он вещал на занятиях. А особенный, тот, которым он шептал мне на ухо столько безумных пошлостей и обещаний, что мне тут же хотелось распласться перед ним и умолять, чтобы он скорее меня трахнул. Между нами редко вообще случались занятия любовью. Если он был со мной рядом — он меня трахал, имел, пялил, драл — все самые пошлые эпитеты физической близости. Думаете, мне это не нравилось? Да ну… Это было идеальным. И я каждый раз заставлял себя замолкать, чтобы не просить его тут же меня выебать, как дешевую шлюху, с силой вгоняя свой член в мой рот или зад. Пожалуй, в самом начале мне и были противны такие ситуации, но… Я не даром говорил, что он меня ломал и отстраивал заново, создавая меня по своему подобию. Мой гребаный бог. Который учил меня посредством траха. Высококлассного нереального траха, после которого соседи идут курить, а твои ноги разъезжаются в разные стороны по паркету, когда ты пытаешься добраться до душа.

Ему это нравилось. Мне это нравилось. В любом нашем сексе не было и доли привычки. Каждый раз все по новому кругу. Раз за разом. Безумие - первозданное, сдобренное адреналином и похотью. И я ужасно сильно забыл, каково это — заново испытать себя вот таким желанным, когда разум отрицает все свои установки и моральные ценности, оставляя лишь голые животные инстинкты.

И когда он притянул меня к себе, разом наполняя собой, не жалея меня и мой нерастянутый зад… было больно, но настолько же сильно плевать. Закусив губу я лишь выпустил из горла болезненный всхлип, а потом с силой укусил Форда за плечо, показывая, что он совсем охренел.

Не охренел. Потому что я хотел этого так же, как и он сам. До боли. Чтобы, блядь, все мое существо признало, что снова находится в ЕГО руках. И, раскрыв губы, я пошло громко простонал, заставляя себя скорее привыкнуть к его члену. Максимально расслабился, чтобы принять его полностью, потому что проникновение вышло почти на сухую. Больно. Да, больно. И я знал, что следующие пару дней мне будет тяжело ходить. Впрочем… Конференция подошла к концу. Мы получили свои сертификаты и могли отправиться в Килкенни. Впереди были выходные, и теперь я мог со спокойной совестью дать своему заду возможность прийти в норму. Плевать.

И игнорируя собственную боль, я двигался навстречу Форду, видя, как понимание того, что я делаю это через боль, его заводит. И я наклонился к его уху, чтобы провести кромками зубов по коже.

- Однако, как был ты козлом, так и остался. Пидор.

И я позволял ему себя целовать в ответ, почти кусать, бешено наращивая темп, когда наши бедра соприкасались с безумно пошлыми звуками.

Дыхание хрипло вырывалось из саднящего, пересохшего горла. Но и этого было мало. Мало. Мне всегда было мало Форда, как бы сильно он не делал мне больно, как бы сильно он не возбуждал меня, когда оставалось лишь плакать и всхлипывать, умоляя помочь мне. Не трахнуть, не разжечь еще больше огня, а просто помочь, получая разрядку.

И в тот момент, когда он опрокинул меня на кровать, я предательски вспомнил тот давний случай, когда он использовал на мне игрушку и заставил отсидеть так всю лекцию по пожарной безопасности. Тогда я даже не смог снять ее с себя потом в туалете. И исходя испариной, кое-как дополз до его кабинета. И это был первый раз, когда вместо волчонка проявился тот Эдвин, который сидел в самом дальнем уголке.

По телу пробежала дрожь от воспоминаний, добавляя еще больше ощущений его близости, и я даже не стал кусать его пальцы, обводя их языком. Смотрел прямо в его глаза, и медленно вел губами по его коже. И… Я уверен, в моем взгляде читалось все, что он мог бы со мной сделать. Что мне хотелось, чтобы он сделал.

- Показать тебе? Я подумаю.

Увидев тень улыбки на его лице и ощущая его руку, двигающуюся в такт его члену во мне, я медленно закрыл глаза, уплывая в какое-то состояние полуяви, чувствую толчки по простате и руки, обводящие венки. Постепенно губы раскрылись, я спина выгнулась еще сильнее, чтобы ощущать правильный угол наклона при каждом его движении. В голове собирались звезды, готовые обрушиться в самый грандиозный фейерверк, но… Форд остановился, заставив меня разочарованно простонать, искривить губы и раскрыть глаза, направляя возмущенный взгляд на его лицо.

Продолжить самому… Дух противоречия тут же заставил улыбнуться, но Форд сравнял счет, попросту останавливаясь.

- Сука, - протяжно прошипел я, сжимая губы и обхватывая свой член рукой, начиная двигать. Форд возобновил движения не сразу, но когда сделал это, хватило буквально нескольких толчков, чтобы в моей башке начался гребаный звездопад.

Выгнувшееся дугой тело, давно не испытывающее ничего подобного, затуманенный взгляд, искривленные от наслаждения губы, сжавшиеся на его коже пальцы — он это хотел увидеть? Он увидел это сполна. А еще почувствовал, как сокращаются мышцы ануса.

Приходя сюда, я не думал о том, что будет после. Не думал, как буду уходить от него, не думал, как буду смотреть на него. Я видел только цель - избавиться от прошлого. И теперь цель стерлась, потому что избавляться от Форда и его близости мне теперь совсем не хотелось, но... На место мыслей о цели пришли другие. Как я буду уходить отсюда? Как буду смотреть на него, как смогу оторвать руки от него. Изменилось что-то за эти два года? Я повзрослел, но все, что касалось Форда - навряд ли. Вести подушечками пальцев даже не насаживаясь на его член, по-прежнему было прекрасно. И теперь, когда я импульсивно двигал пальцами по собственному члену, я начинал задумываться о том, как, черт подери, я уйду отсюда? Смогу ли вообще? Или буду ползать перед ним на коленях, лишь бы только он позволил мне обнимать себя? Самое отвратное - я просто не знал. Не знал, как поведу себя. И тут же пытался снизить скорость собственных движений, чтобы позорно и трусливо отдалить окончание этих прекрасных моментов.

Все мои попытки замедлить неизбежное провалились с треском, когда Форд сдавил мое горло рукой. Блядь. Если бы я был в своем доме, где нет соседей, где окно увито зеленым плющом, а в комнату проникает чуть заметный свет - я бы заорал сейчас. Кричал бы, задыхаясь от этого невероятного ощущения. Самая гадкая проделка судьбы - не иначе. Мне не должно было. Не должно, не должно, не должно, но мне нравилось чувствовать себя, принадлежащим ему. Ни любви, ни признания, ни нежности, одна только страсть, но даже она заставляла меня желать быть его. С потрохами. Боже, да я бы все отдал, если бы он заклеймил меня, притащил к себе домой и трахал бы так часто, как ему только захочется. Наверно, я совершенно больной на голову и мне нужно сходить к психиатру. Но его рука на моем горле подлила масла в и без того не погасающий огонь.

А потом снова злость. На него. На все, что он привносил в мою жизнь, на все прикосновения, которыми он касался меня. Боже... Как можно так сильно хотеть человека и в то же время так же сильно его ненавидеть? Даже не его, а всю охапку ощущений, которые он приносил вместе с собой, словно ворох позапрошлогодних желтых листьев.

И разум снова сдается, подстегивается этой его рукой, большой палец которой давит между ножками боковой мышцы шеи*, поглаживая кожу. И все... Просто все! Тело выгибается, из горла выходит какой-то то ли стон, то ли всхлип, то ли просто хрип. В голове все взрывается фейерверком, и перед глазами пляшут темные пятна.

Мне слишком хорошо. Так хорошо, что я не могу прийти в себя, собрать свои вещи и просто уйти. Нужно, очень, наверно, нужно, чтобы избавить его и себя от неловкости, от тягостного молчания и незнания, куда деть взгляды. Наверно, нужно сбежать. И я не могу. Потому что колени дрожат, потому что голова касается подушки, и мне тут же хочется закрыть глаза и провалиться в сон...

Неловкости почему-то нет. Со стороны Форда ее нет точно, про себя сказать не получается. Он проводит губами по моему животу, снимает языком мою сперму с груди и целует в губы, а я... отвечаю. Немного лениво. Немного испуганно. Немного скованно. Ужасно горячо. Ненавижу его. Хочу его. Хочу быть его. И ненавижу все равно.

Он задает вопрос, а я... Знаете? Больше всего на свете хочется просто кивнуть головой, распластаться вдоль его тела и водить, водить пальцами по его коже, проводить носом вдоль шеи, вдыхая неуловимый аромат тела. Целовать каждый миллиметр, теребить пальцами его волосы оттенка меди, губами вести по дорожке волос от пупка к члену, по дорожке, которую называют "блядской" и в отношении Форда это имеет просто какое-то сакральное значение. Я хочу быть рядом. Хочу чувствовать гостиничное белье в его номере, а не моем. Хочу... Так много всего хочу, боже. И не будь мое лицо зарыто в подушки, он наверняка увидел бы отчаянное желание согласиться, но я качаю головой из стороны в сторону, не теряя соприкосновения с подушкой, и глухо отвечаю через ткань:

- Мне не стоит оставаться.

Если бы он приказал, я бы скорее всего либо согласился, либо ответил в духе подросткового противоречия. Послал бы его, собрал свои вещи, и свалил. Но он спрашивал. И я не смог не ответить нормально.

Поднимаю голову, встречаясь с его взглядом, провожу рукой по щеке, снимая каплю пота и слизывая языком с пальца.

- Нет. Но ты приедешь в воскресенье в мой дом и попробуешь меня выебать так, чтобы еще несколько дней после этого я ходил кое-как. Если ты, конечно, справишься.

С этими словами, я криво улыбаюсь, приподнимаюсь на локтях, проводя губами по ключице Форда, встаю, натягиваю на себя одежду, криво, косо, кое-как застегивая пуговицы, путаясь в собственных пальцах, на дрожащих коленях. Нет, я не тороплюсь. Нет той ожидаемой спешки, чтобы скорее сбежать, испугавшись произошедшего. Тогда, два года назад, может, все так и было. Но не сейчас.

В конце концов, это ведь мой выбор. Я сам стучал в его дверь час назад, и глупо сейчас делать вид, что меня суда силой затащили. Улыбаюсь ему, глядя на его голову на подушке. И выдаю:

- А ты стареешь, Форд.

С этими словами я чуть не показываю ему язык, и выхожу из его номера, предварительно удостоверившись, что никто меня не увидит.

* - грудино-ключично-сосцевидная мышца (я знаю, что тебе это все равно ни о чем не говорит, но я ж не могу, ты знаешь))))

Отредактировано Edwin Miller (2018-06-03 11:03:08)

Почему я не остался? Почему я не остался?! Мне хотелось орать от злости на самого себя и бессилия, хотя выбор сделал сам. Закрыв дверь гостиничного номера за собственной спиной, я задрал голову к потолку и закусил губы от злости, которая хотела вырваться из меня. А еще от несправедливости. Он сам предложил. И я мог, мог, мог, черт подери, согласиться. Остаться. И в этот самый момент засыпать рядом с ним, лениво изучая его тело, немного изменившееся за эти два года. Я так много забыл. И хотел изучить его всего заново, вылизывая каждый участок его тела. И я мог это сделать. Но не стал.

Почему? Я и сам не мог точно ответить на вопрос. Точнее, тут была целая масса причин, которые сложились в такой сложный и замысловатый букет, что я и сам не мог выцепить каждый оттенок собственных эмоций.

Наверно, самой важным составляющим было мое нежелание снова чувствовать свою зависимость от него. Я перелопатил всего себя тогда. И в итоге остался ни с чем. Сломанный, искореженный, виноватый. Я больше не хотел. А еще я не был уверен в том, что происходит. Эта была разовая акция физического благотворительного поступка? Или мы снова окунаемся в омут этой страсти? Кроме всего прочего, мне было страшно. Страшно, что я опять растворюсь в нем, привыкну, растаю, стану податливым, теплым и мягким. А потом окажусь в бездне собственной боли. Так уже было. И больше я не хочу. А еще я даже не был уверен в том, что чувствую. Я его хотел. Это однозначно. Буду хотеть и после возвращения в Килкенни. Но все остальное? Чего я хотел? Хотел ли я, чтобы это закончилось? Нет. И зная Форда, в этот раз я решил держаться до конца, оставаясь таким же язвительным, каким ему нравилось меня видеть. Это его возбуждало. И как бы он ни хотел убедить себя, что мой возраст два года назад не сыграл никакой роли — он лгал самому себе. Сыграл. Я был ребенком. Наглым, беспардонным, невежливым. И это его возбуждало. Мало зрелых людей, которые ведут себя подобным образом. Большая часть рано или поздно учится вести себя в обществе так, чтобы не привлекать слишком уж большого внимания. Всякие, конечно, были исключения, но я к ним не относился. Мало, кто относился. И потому сложно было найти вот такого наглеца среди ровесников. Так что этот козел тот еще любитель малолеток. И… Раз уж я не хотел, чтобы он остывал, мне требовалось держать его от себя на расстоянии. Подпуская и обламывая. Чтобы вызвать в нем желание трахнуть меня во что бы то ни стало. Я поймал себя на четком желании заставить его хотеть меня до боли в яйцах. Чтобы он фактически насиловал меня, дорываясь до контакта. И мне… я был уверен, что поплачусь за это. Но если так он будет гореть, если так наша с ним связь не прервется как можно дольше — то я хочу это сделать.

Тем более, если быть уж совсем откровенным… разве мне не нравилось, когда он был груб со мной? Нравилось. И теперь… Я больше не буду ждать от него нежности. Прошло. Я больше не хотел привязываться. Не хотел, но знал, что это неминуемо случиться. И значит, мне оставалось лишь отдалять этот момент так долго, как только смогу.

И я не буду думать о том, каково моей душе при этом. Я просто представлю, что ее нет.

---

Дом в Килкенни встретил меня тишиной и полутьмой с зеленым оттенком плюща. Задница после автобуса немилосердно болела, и я жалел, что все же поехал из Дублина вместе со всеми, а не остался подольше. Передвигался я довольно осторожно, примерно, как в первый раз два года назад. Только тогда Форд казался нежнее. Но я все равно получал от этого какое-то мазохистское удовольствие. Это было вещественным доказательством того, что это мне не приснилось.

Первый день я вовсе не пошел на занятия. Второй день был не слишком долгий, и я почти восстановился. А третий день… Третий день был тем самым, когда у нас было занятие по истории. И я пришел… Сел на задний ряд, украдкой изучая лицо Форда и его мимику, когда он меня заметил. О чем была чертова лекция? А… С учетом того, что я на автомате записывал все, что он говорил, мои конспекты по праву можно было считать лучшими на курсе. Вот только я с трудом мог вспомнить, о чем писал, потому что вспоминал, как он меня трахал в номере отеля. И хотел, хотел, хотел повторить это снова.

Наверно, не я один хотел. Потому что, как только лекция закончилась, Форд окликнул меня, сказав, что у него есть вопрос. Шона Уильямс разочарованно собрала свою сумку и свалила из аудитории, а я подошел к Форду.

Блядь. Его близость тут же заставила короткие волоски на руках встать дыбом. А уж когда он меня прижал к столу, заключая в ловушку из собственных рук…

Голос вышел из горла, дав петуха, словно у подростка с гормональной перестройкой. Блин.

- Это… аудитория, Форд. Отойди. Зайдут и увидят.

Это была хреновая попытка его убедить. Хреновая, потому что мне самому стало совершенно на это плевать. Его тело, вжимающееся в мое. Его губы на моем ухе. Его руки, удерживающие меня на месте… Я хотел держать его на расстоянии? Зачем? Напомните, пожалуйста…

- Перестань.

«Не переставай...»

Шумно сглотнув, когда он провел языком по моей шее, нащупывая пульс, я закрыл глаза, выгибая шею, чтобы позволить ему еще больше. Сам вытянулся в струнку, потираясь о его пах. Закушенная губа. Закрытые глаза. Он видел, что я хочу его, так же отчетливо, как и то, что время года сейчас осень.

Еще немного слабости. Прижаться к нему, что есть силы, коротко простонать, почувствовав его прикосновение. И…

- Все остальное сделаешь в воскресенье, Форд.

С этими словами я вырвался из ловушки и покинул аудиторию, напоследок оглянувшись и увидев его потемневший взгляд.

В воскресенье я проснулся от солнечного света, что так редко заглядывал в мою комнату из-за плюща. Солнечные лучи бродили по моему лицу, повинуясь движению тонкой органзы, обрамляющей окно.

Лежать было неудобно, потому что ночью мне снились ужасно пошлые сны, и это мешало… Мешало просыпаться так, словно я не молодой мужчина, который хочет секса. Проведя по паху, я поправил вставший член и хмыкнул. Нет, сегодня я не стану помогать себе. Приду в норму так.

В субботу на телефон Форда пришло короткое смс-сообщение с адресом, но сегодня у меня еще были планы, поэтому оглядев свою жилище и не заметив вещей, лежащих не на своих местах, я встал, приводя себя в порядок. В порядок, который подразумевал сегодня интересную встречу.

Да, мне было интересно. Я вообще не был уверен, что Форд придет. Не был уверен, что приедет на своем привычном серебристом автомобиле, оставит его на парковке возле дома, позвонит в домофон и поднимется на мой этаж, оглядывая взглядом место, которое можно было теперь назвать моим домом. Я не был в этом уверен, и от того мне было интересней вдвойне. Не говоря уже о том, что я не представлял, как эта встреча пройдет. Что он скажет, что он сделает. И что сделаю я. Мне казалось, к тому времени, когда (и если) он все же придет, я буду в том состоянии, что просто накинусь на него голодным зверенышем, требующим свою долю.

Но об этом было рано думать. Сначала я хотел посетить библиотеку, чтобы спокойно, не толкаясь среди других студентов, выбрать литературу, которая была мне нужна. Поэтому, одевшись, я пошел к университету. Где библиотека работала даже в воскресный день. Удобно… Это было удобно.

Вот только я не предполагал, что встречу Форда в коридорах здания, когда буду нести книги в руках и бегло просматривать первую из четырех книг, которые взял на дом. Еще больше я не ожидал того, что он кивнет в сторону своего кабинета. Ну… ладно, Форд. Посмотрим, что ты имеешь.

В его кабинете на столе лежали бумаги, а кофе, которое он нес с собой, было отставлено подальше. Я смотрел на него, пытаясь разглядеть в лице любые перемены в спокойном настроении. Ни черта. Ноль. Глухо. Я не представлял, что он скажет и что сделает. Перехватил книги поудобнее, не желая расставаться с импровизированным щитом от самого себя. Потому что знал: стоит Форду поманить пальцем, мне тут же захочется подойти. Хрен. Хрен тебе, Форд. Не буду. Не стану. Ну… позови.

Но он заговорил совсем не об этом. Вытащил ключ от машины и подошел ко мне. Странно. Сегодня он не спросил меня ни о чем. Ничего не сказал, кроме как коротких приказов. И на моих губах появилась усмешка, которая должна была сказать, что не все так просто. Хочешь, чтобы я подчинялся — приручи. Ему нравилось приручать. Так что, Форд? Ты хочешь приручить меня?

Я подхватил ключи, протянутые мне, и собрался выходить, не представляя даже, что бы сделать такого, чтобы разозлить его до такой степени, чтобы он вытащил меня сегодня из-под земли, чтобы заставить себя слушать, но… Ладонь Форда легла на ручку, не позволяя мне выйти. И ощутив короткое касание к собственной шее, я услышал слова, которые меня испугали и заинтересовали одновременно. Что он задумал?

Хмыкнув, я все же не поддался искушению выгнуть шею, закрыть кабинет и опуститься перед ним на колени. Нет. Нельзя.

- Посмотрим, Форд.

С этими словами, я вышел из помещения, пряча короткую ухмылку на своем лице. Мне нравилось называть его по фамилии. Словно этакое желание отдалить его от себя, показать дистанцию. Которую можно было бы считать надуманной, если не полное отсутствие контакта за пределам сексуальной тематики.

Взять себя в руки, перестать улыбаться и пойти на стоянку. Я смогу. Я смог.

На стоянке было пусто. В воздухе оставалась влажная дымка после ночного дождя, а солнечные лучи отражались от асфальтового покрытия и слепили глаза.

Помнится, раньше у него было что-то из германской классики. Впрочем, он не изменил своим предпочтениям. И на стоянке мигнул фарами выключающейся сигнализации серебристый мерседес.

Прохладная кожа сидений… темные стекла. И на секунду представилось, как он сидит за рулем, а я делаю ему минет прямо на светофоре. Когда-то я любил делать ему минет. Вылизывать его член так, чтобы он весь блестел. Чтобы венки под кожей вздувались, рассказывая больше самого Форда о том, как же сильно он хочет в этот момент развернуть меня и трахнуть. Мне это нравилось. Я помнил вкус. И я знал, что сейчас это будет ровно точно так же. Мне все будет нравится. Потому что в нем мне нравилось все. Не знал почему, но… Мне надоело копаться в собственных эмоциях.

На заднем сидении действительно лежал коричневый бумажный пакет без опознавательных знаков. Небольшой, словно подсказывающий, что там не следует ждать чего-то действительно крупного. И, разорвав склеенные края, я почувствовал, как на губах появляется дурацкая улыбка. Внутри было кольцо и маленький пульт управления. Как тогда…

Окей. Ладно. Тот, кто знаком с моей историей будет очень удивлен. В шестнадцать лет Эдвин Миллер был удивительно испорченным подростком. Он привык получать от жизни все. Ему были интересны пошлости. Игрушки. БДСМ. Все это ему было действительно интересно. И он успел попробовать многое. Два года назад, увидев кольцо в руках Форда, тот Эдвин Миллер был заинтересован. Но… Время ушло. И сегодня Эдвин Миллер сам себе порой казался затворником. Представить, что сейчас я опущу ширинку, вытащу член и натяну на себя кольцо? Я не мог. Не мог этого сделать. Не с Фордом. Не смогу.

Мне было стыдно. Я играл другую роль рядом с ним. Я играл человека, который не хочет, но подается его рукам. Его губам. Его телу. Самолично надеть кольцо означало бы, что мне все это на самом деле доставляло удовольствие. Да, черт возьми, доставляло. Да, я хотел. Да, мне было интересно, изменятся ли мои ощущения. Да. Да. Да! Но я не могу надеть это на себя. Потому что иначе признал бы, что вся эта игра — не более, чем фарс, призванный раззадорить Форда. Не могу. Не стану. Блядь.

Форд подошел со стороны пассажирского сидения и коротко постучал по стеклу. Я глубоко вздохнул, натягивая на себя наглую усмешку и нажал на кнопку. Затемненное стекло медленно поехало вниз, а Форд уже поинтересовался, хорошо ли я справился с заданием. Ну ладно. Ты сможешь, Эдвин, не показать своих настоящих эмоций.

- Почему бы тебе самому не справиться с заданием? А я погляжу, как твой член будет чувствовать себя в этом кольце. Может, даже сделаю минет, пока ты сидишь за рулем… А вдруг?

Больше уверенности в себе. Больше ленивых движений в руках, не показывающих, что на самом деле я нервничал. Больше Эдвина Миллера, который служит затычкой в любой бочке.

На моих губах заиграла улыбка, и я с интересом посмотрел на Форда, ожидая его ответного хода. Ну давай. Выйди из себя, Форд. Покажи вредному мальчишке, кто здесь хозяин положения.

Выйди из машины…

Форд, неужели ты думаешь, что я не знаю, для чего это? Враки. Мы оба это знали. Он знал, что я знаю. Но я все равно вышел, потому что хотел этого. Потому что он хотел этого. Потому что в этом было что-то особенное, что связывало нас воедино. То, что делало нас нами. Игра. Игра, в которой победитель и побежденный известны заранее, но ведь главное не результат, а процесс. И я, конечно, вышел. Опустил ноги на выщербленный асфальт, распрямляясь и с вызовом глядя на него.

- Определись уже, Форд. Чего ты хочешь? Чтобы я сидел в твоей машине, или чтобы я стоял рядом?

Подначка мимоходом, оставшаяся будто без внимания, но добавившая улыбку на мое лицо, с его же — стершая. Закусив губу, я смотрел на то, как меняется его взгляд. Взгляд, который был многообещающий, темный, сулящий мне наслаждение, граничащее с пыткой. Взгляд, который означал, что он этого хочет.

Моя спина прижалась к серебристому боку машины, от чего я почти лег на обтекаемые формы автомобиля, а Форд… Он, конечно, этим воспользовался, прижался ко мне, неожиданно врываясь поцелуем в мой рот. Обводя губы, закусывая нижнюю. Мы еще никогда не целовались, находясь в открытом пространстве. Никогда не рисковали быть увиденными. Никогда не трогали друг друга в коридорах школы. Хотя… Видит бог. Иногда мне хотелось отвести его в тематический клуб и сделать минет на виду у всех. Потому что… Где-то подспудно сидела мысль, что именно это ему и нужно. Увидеть, что он ничем не отличается от других. Что он такой же человек, который просто иногда расслабляется и хочет получить удовольствие. И если это удовольствие заключается в виде мальчишки, самозабвенно сосущим его член, то в этом нет ничего постыдного.

Мы никогда не говорили об этом. Никогда не поднимали эту тему, но по мельчайшим признакам его поведения я уже давно понял, что его семья не поддержала его, если вообще знала о том, кого он предпочитает любить в темных комнатах, пропахшим запахом жаркого пошлого секса. Ты не один, Форд. В этом ты не одинок.

Наверно, именно поэтому нас обоих обдало жаром от того, что поцелуй произошел на за закрытыми дверями. И я… я захотел еще больше показать ему, что снаружи мир уже совсем не тот, что был тогда, когда Форд был моего возраста. Да, в мире до сих пор оставалась гомофобия, и были целые кучи людей, которые воспринимали это негативно, но сейчас. Живя в Европе, уже никого не удивит увидеть целующихся мужчин. А мы вдвоем будто застряли в вакууме наших с ним страхов. Его страхов, потому что у меня страхов больше не оставалось. Во всяком случае, не этих. Единственная проблема заключалась в том, что я до сих пор не был совершеннолетним, а возраст согласия не является аргументом в суде, если обвиняется заинтересованный человек. Учитель. Наставник. Тот, кто должен воспитывать, а не трахать. И бля, ну попробуй объясни, что мы с Фордом такие больные, что воспитание лучше доходит до меня через задний проход. Особенно, когда головка его члена долбится в простату, заставляя меня выгибать спину и просить большего. Мы же проходили это уже. Так? Уже было. Я уже показал, что становился лучше, когда был рядом с ним. Сделай меня идеальным, Форд…

И оставив себе зарубку на памяти, я улыбнулся на его слова и чуть заметно изогнул шею, позволяя ему находится к себе ближе.

- Тебя не привлекает «просто», Форд. Меня не привлекает «просто». «Просто» никого не привлекает. Разве что хороших мальчиков и хороших дяденек. Скучно. У тебя были хорошие мальчики, Форд? Ты пялил хороших парней, с которыми просто? Имел их, держа за горло? Тогда почему ты сейчас здесь? Со своим студентом, которого надо держать за горло, чтобы он подчинился? Почему в этом пакете кольцо? Наверно, потому что этот студент орет благим матом, ругается, но все равно тает в твоих руках. Только от тебя. В предвкушении, что ты выебешь его где угодно, как угодно, но обязательно качественно.

Коротко простонав от его руки на своем животе, я выгнулся ему навстречу, запрокидывая голову на крышу машины, ощущая его пальцы, пробирающиеся к члену. Я знал, что за этим последует. Но это была видимость борьбы. Я хотел, чтобы он это сделал. Хотел снова ощутить силикон, охватывающий основание. А потом хотел смотреть на него, когда он будет держать чертову кнопку нажатой.

- Ты уже не шантажируешь меня. Но я здесь. Сейчас. С тобой. Потому что мне нравится, что ты из себя представляешь. Нравится твоя опасная ухмылка. Нравится, когда ты держишь меня за волосы и трахаешь мой рот.

Я бы многое отдал, чтобы иметь возможность сказать «нравится» и про что-то другое, помимо секса. Мне хотелось бы сказать, что мне нравится его сонная улыбка на лице, когда солнечные лучи его будят. Мне хотелось бы сказать, что мне нравится его привычка сосредоточенно читать статью по истории в попытке поймать логику поступков людей несколько веков назад. Мне хотелось бы сказать, что мне нравится его руки, лежащие на руле машины, когда мы едем не ко мне домой, чтобы он мог меня трахнуть, а когда мы вместе выезжаем куда-то отдохнуть. Я всего этого хотел.

Прошло два года, казалось, все улетучилось. Но я снова поймал себя на мысли, что хочу от него большего, довольствуясь малым ради того, чтобы он просто не уходил от меня. Я не знал, как он все это видит. Не знал, что он думает на этот счет. Не знал, чего он боится, на что надеется, на что претендует. Но он уже два года назад показал, что не был готов к серьезности в этом трахе ради траха. И если он хотел не напрягающих встреч, я хотел того же. Потому что не собирался раскрываться тому, кто не желает меня в одежде. Это был пройденный этап. И я больше не хотел вставать на одни и те же грабли.

И лишь довольно улыбнулся, когда Форду надоело слушать мои словоизлияния, и он сжал пальцами руки мои щеки, заставляя смотреть на себя. Одна секунда, вторая, третья. Его взгляд. Темный, обещающий. И я был уверен, что мои зрачки в ответ на это расширяются, показывая то предвкушение, которое поселилось внутри. Дыхание сбилось, губы, сжатые пальцами, впустили язык, и я провел им по его большому пальцу, которым он касался моего рта.

Мы оба знали, для чего все это. Чтобы он надел чертово кольцо из силикона. Такое же, что два года назад заставило меня, чуть не рыдая, просить его мне помочь. Тогда он помог руками. Теперь в плане стояло кое-что другое. И мы оба это знали.

---

Мне казалось, или мы ехали к моему дому всеми известными длинными дорогами? Обычно, чтобы добраться до университета, у меня уходило пятнадцать минут пешком. Сейчас мы то и дело останавливались на светофорах, и Форд с садистской ухмылкой нажимал на пульт, заставляя меня дергаться. Как же тут не дернутся, если только успокоившийся член снова пронзала вибрация, и хотелось воткнуть ногти в кожу Форда, показывая ему, какой же он мудак. Но в моем распоряжении была лишь кожа сидений в его машине.

Я матерился. Сквозь зубы, тихо, называя Форда так, как называл его только в моменты самой настоящей злобы. Блядь. Я добровольно согласился на это? Какого хрена? О чем я думал?

Пальцы на ногах сжимались от судорог, дыхание вырывалось из груди так, словно я марафон пробежал. Над губой собирались капельки пота, которые я то и дело слизывал, вымученно выпуская из горла стоны. Короткие, тихие, больше похожие на тяжелое дыхание, чтобы не сдаться уже окончательно.

И… не помогало. Последний светофор, последний приступ острой боли в паху. Да… Да. Да! Предвкушение... Боже. Боже... Сейчас это закончится. Я с нетерпением посмотрел на Форда и коротко сказал:

- Выходи.

Отредактировано Edwin Miller (2018-06-09 16:46:34)

Предвкушение исчезло шорохом осенней листвы под ногами. Рассыпалось в прах, стоило только Форду сказать свое первое слово. Терпение... Это был его излюбленный метод довести меня до белого каления. Терпение... У меня не было терпения. Это было слово, которое не соответствовало мне совершенно. Все, из чего я состоял, все, чем я дышал, особенно в те моменты, когда он был рядом, было совершенно далеко от терпения. Время - та субстанция, которой у меня без него было предостаточно. Два года. Два гребаных года без него. Без его даже не рук. Взгляда. Вот этого. Темного, словно у черной части тебя, имя которому Искушение.

Посмотрите на него. Что в нем было такого особенного? Мне даже никогда не нравились такие внешности. С изрядной долей скандинавских кровей, с медным оттенком волос, очень светлой, красноватой кожей, словно кол проглотивших. Мне никогда не нравились такие люди. Все в нем говорило о том, что он законсервирован, закрыт на все пуговицы. И, надо сказать, за то время, что длилась наша связь, я прекрасно это понял. Порой казалось, что за всеми этими пуговицами и нет ничего. Но я знал, что это была видимость. Редкие моменты, когда я добивался от него каких-то чувств и эмоций за исключением сексуального желания - они были прекрасны. Он был прекрасен. Смотреть на него в те моменты, когда он не думал обо мне. Или даже думал, но не собирался прямо сейчас трахнуть - смотреть на него в такие моменты было прекрасно.

Да, все наши отношения были построены на сексе. Животном, темном, вырывающим демонов наружу сексе. Грязном, пошлом, стыдном... Да, все это было. И если бы кто-то посмотрел на это со стороны, он решил бы, что видит озабоченных придурков. Разве нет? Все наши встречи так или иначе заканчивались сексом. И казалось, что всего остального за этим нет. Нам самим так казалось. И что это значило? Это значило неправду. Потому что для меня в равной степени стало бы наградой просто быть рядом с ним, сидеть на одном диване, водить кончиками пальцев на ногах по его штанине, читать книгу, пить крепкий кофе и иметь простую возможность прикоснуться к нему губами, не скрываясь, не делая вид, что мне это не приятно. Ха-ха, несбыточная мечта.

Наверно потому, услышав еще немного слов, сказанных его вкрадчивым голосом, я злобно оскалился. Бесит! В основном бесил, потому что был прав. Мне действительно нравилось, когда он так делал, когда хватал меня за волосы и трахал меня в рот, потому что так я видел, что действительно завожу его. Что я в этот момент центр его вселенной. Я хотел быть центром его вселенной. Хотел, чтобы он смотрел на курс и видел только меня. Хотел, чтобы думал только обо мне. Это тоже было одно из несбыточных желаний.

И когда он вплел свои пальцы в мои волосы в сочетании с его гребаным голосом... Еще немного, и я бы кончил, постыдно обляпав себя собственной спермой. Потому что даже то, как он это говорил, было похоже на первоклассный секс. Вслушаться в этот его голос. Понять каждое слово, которое он говорит, прочувствовать, посмаковать. Представить... Коротко вздохнув, я послушно потянулся к нему, позволяя ему касаться меня своими губами. Мои губы раскрылись, и... Форд почти сразу надавил на мой затылок, заставляя опустить голову. Ладно. Хорошо. Это мне самому нравится. Я провел носом по его стволу вверх, коснулся головки губами, осторожно пропустил в свой рот. Немного, совсем чуть-чуть. А потом с силой насадился до конца, зная, что от этого Форд будет готов перестать строить из себя холодную рыбину. И дождался. Он двинул бедрам вверх, удерживая мою голову на месте. И... черт, ну почему в машине так неудобно делать это? Мои пальцы вцепились в его бедра сквозь брюки. Мне так ужасно сильно это нравилось... Дыхание сорвалось, когда салон наполнился пошлыми хлюпающими звуками и терпким запахом возбуждения. Я почти ничего не видел перед затуманенными глазами, и лишь когда Форд поднял мою голову, вглядываясь в мое лицо... Я понял, что вижу лишь его глаза. Темные, с расширенными зрачками. По паху пробежалась горячая волна боли. Но как только он сказал продолжать, я тут же вскинулся, улыбаясь, закусывая губу, чтобы убрать ниточку слюны.

- Не буду. Не буду продолжать.

На моих губах играла самая наглая из всех возможнных улыбок, призванная показать, что я действительно хочу, чтобы он заставил меня это сделать. Ждать долго даже не пришлось. Виброкольцо почти мгновенно отозвалось нарастающей дрожью, и я выгнулся в спине, почти стукаясь локтем.

Мне хотелось плакать. Хотелось получить то, что мне было обещано, но теперь задерживалось буквально на пороге моего дома. Пальцы сжались, а я коротко простонал, кидая злобный взгляд на Форда, сам опускаясь заново к его члену, вбирая сразу глубоко, вылизывая яички, проводя пальцами, обхватывая ими ствол и водя вверх-вниз быстро, в такт движению собственного языка.

Вибрация не спадала. Форд не сдавался. И я почувствовал, что сам даю слабину. Готов попросить. Преданно взглянуть в глаза, прошептать, попросить, умолять. Крепко сжал пальцы, впиваясь короткими ногтями в собственную кожу в попытке хоть немного себя отрезвить. У меня не было больше ходов. Шах, господа. Мне больше нечего сделать, чтобы одержать победу. Которая была мне и не нужна.

- Черт бы тебя побрал, Форд.

Сдаваться ему мне нравилось. Нравилось постепенно терять мысли, позволяя его требованиям становится моими желаниями. Нравилось, когда он спокойно улыбался, но глаза его при этом были такими темными, такими опасными… Я знал, что у меня нет сил противостоять ему. Но все равно пытался. Не потому, что так уж сильно хотел, чтобы он от меня отстал. О, нет. Если бы он вздумал уйти, я думаю, все мое бахвальство мгновенно бы улетучилось, и я… наверно, я бы просто унизился, стремясь во что бы то ни встало оставить его рядом. Паршиво ощущать в себе это знание. Паршиво понимать, что ты уже не хозяин ни своего тела, ни своего разума. Паршиво… И в то же время так многообещающе. Иногда казалось, что сдаться, вывесить белый флаг и признать себя побежденным — лучшее решение. Но я не спешил. Не хотел. Наверно, цеплялся за остатки своего характера, за тот страх, что шептал мне о том, что в тот же момент все закончится.

Наверно, поэтому, когда он достал пульт и снова начал давить на чертову кнопку, в первую очередь я вздохнул с облегчением. Я не перешагнул черту, после которой Форд вытолкал бы меня из машины и просто уехал. Кажется, тогда я бы просто этого не пережил. Но Форд принимал правила игры. Ему это нравилось. Это заставляло его улыбаться, в ожидании смотреть на мне и считать мгновения. Слишком короткие мгновение, после которых я сдамся. Но я терпел. Цеплялся за обивку сидения, изгибался в попытке найти положение, в котором вибромеханизм не так сильно давит на член (конечно, безуспешно). С губ слетел стон. А потом вырвался уже из горла. Другой, более тяжелый, протяжный, низкий.

Черт бы тебя побрал, Форд… Черт бы тебя побрал.

Что же он делал со мной? Я и сам не понимал. Терять разум раз за разом, прогибаться, позволять делать с собой все, что придет ему в голову, радоваться, если в его голову, что-то приходило. Порочные мысли. Порочные желания. Я был готов ко всему, наверно. Не было блоков, потому что он вирусом проникал через все бактериальные фильтры, встраивался в мою ДНК, менял мой генетический код, как ему заблагорассудится. Плодил во мне свои мысли, заставлял считать, что они — мои собственные. Я был слаб перед ним. И даже если бы удалось найти противовирусный препарат, который позволил бы мне излечиться, я бы не стал его принимать. Потому что мне уже не хотелось. Мне нравилось, что в меня проник вирус. Нравилось все, что он делал со мной. Медленно убивал или отстраивал заново, заставляя менять свою природную конфигурацию.

Я сдался в очередной раз. Насадился ртом на его член, медленно двигая языком. Водя по его венкам, по каждому миллиметру кожи с оттяжкой. И если бы языком можно было царапать — Форд определенно был бы исцарапан, так сильно я это делал. Но ему было этого мало. Вибрация увеличилась, подгоняя мой темп. Словно Форд говорил про себя: «Давай, мальчик, работай лучше своим языком, заставь меня стонать. Соси быстрее». Блядь. Знаете, если бы он это сказал, все закончилось в разы бы быстрее. Я просто сдулся бы. Не смог больше ничего делать, просто требуя свою разрядку. Представить подобные слова в испонении его голоса было сродни экстазу.

И я старался. Очень старался, отдавая все из козырей, припрятанных в моем рукаве. Я заставил его стонать. И еще раз. И еще. Чтобы стоны превратились в череду, а его пальцы напряглись, впиваясь в кожу сидений. Так, как недавно впивались мои.

Он оторвал мою голову от себя. Резко, словно вот-вот готов был кончить. А я смотрел на него прикрытыми глазами, облизывая собственные губы, показывая, как же мне нравилось делать ему минет.

Но он лишь попросил меня выйти из машины. Спокойно попросил, будто у меня был выбор. Да я бы сделал все, о чем бы он меня ни попросил… Торопливо застегнул джинсы, взмахнул отросшей челкой и вылез из серебристого мерседеса, гадая, что же Форд придумал сейчас. И…

Блядь.

Много придумал, да. Я оказался почти сразу прижатым к капоту автомобиля. Мои ладони скользнули по гладкой блестящей поверхности, заставляя меня потянуться и почти упасть. В следующее мгновение ширинка на моих джинсах противно вжикнула, а Форд уже спускал деним вместе с боксерами до моих колен.

Что за хрень? Блин. Мы были на улице. Да, здесь было темно и тихо, у соседей было мало домашней живности, и в эту короткую полосу деревьев почти никто никогда не заходил. Вокруг было много зелени, плющ увивал здания, загораживая окна от солнечного света. Но мы все равно было на улице. Редкие капли на капоте, смазанные моими ладонями в короткие дорожки. Свежий воздух, прохлада… И пальцы Форда между моими ягодицами.

- Форд… - неуверенно начал я, но тут же забыл обо всем, потому что он начал массировать кольцо мышц. Член дернулся от мгновенного притока крови, и Форду пришлось зажать свободной рукой мой рот, потому что я уже не мог контролировать свое дыхание.

Он вошел в меня резко. Сразу двумя пальцами. Болезненно, но… черт подери, сейчас мне было абсолютно плевать на это. Мысли о том, что нас может кто-то увидеть трансформировались в еще большее возбуждение. Да, увидьте, посмотрите. Меня имеет он. Он трахает меня. Да! Это он. Пусть все знают, что я для него. Чтобы никакая Шона Уильямс даже думать не смела смотреть на меня. Потому что я был для него. Он был для меня. И весь мир мог катиться в тартарары, задумавши нам помешать.

Его пальцы надавили на мои губы. Я тут же обхватил их, языком поглаживая фаланги, оставляя на них влагу. Для того, чтобы через несколько мгновений почувствовать его член, проникающий в меня вместо пальцев. Это уже само по себе казалось эйфорией. Но Форд не остановился на достигнутом. Наверно, он хотел, чтобы я сошел с ума. Определенно. Вибрация снова разлилась по моему телу, а внутри начал плавно двигаться его ствол.

Пальцы просркебли скрипуче по влажному капоту, а с губ все же сорвался стон, который я попытался заглушить, уткнувшись ртом в собственное предплечье, закусывая ткань пайты.

Стало горячо, словно лава пробежалась от горла к паху. В ушах стучало сердце, отдавая набатом. И когда член Форда впервые ткнулся в простату, я не выдержал, чуть слышно вскрикнул, раслпаставшись на капоте его машины. Каково тебе, Форд, видеть меня, почти распятого на капоте собственного автомобиля? Каково тебе понимать, что это делаешь со мной только ты?