Постчемоданная цивилизация была темна лицом от стыда и прятала глаза под крупными веками, она изобрела новые буквы и нового Генрика Ибсена взамен того, о каком не знал Йеста Берлинг, и новый Генрик Ибсен придумал строительных архетипов еще на целый чемодан. Женщины носили дамские сумки, дети носили смешные рюкзачки в форме животных, мужчины носили и женщин, и детей, Генрик Ибсен нес пьесы в редакцию. Он был глубоко несчастен, он был импотент, и все смеялись над его бородой. Это какой-то злой рок, думал Генрик Ибсен: он не был дотошен, но был очень умен. История повторяет саму себя, думал Генрик Ибсен. Думал он об этом по-русски, хотя русского языка не знал. Поэтому его считали странным.
Однажды в него вселился злобный женский дух, и ему пришлось убить себя. Дух, помимо женского и злобного, был шведским, а все знают, насколько шведы не любят норвежцев. Даже поговорка такая есть: что шведу швед, то норвежцу самоубийство через повешенье.
И был таков.
Йеста Берлинг был мертв, каждая буква, обращенная против него, проникала в его буквенный череп и разбивала его на части, как голову придуманного позже Джона Фицджеральда Кеннеди. Букв было порядком, каждый, кто был приличен и смел, оставлял ему одну на память. Это было родовое сознание: у всех болела голова, и все помнили, что это как-то связано с еще не самым мертвым Йестой Берлингом. Хирургические пальцы на прозекторских столах скопами выгребали изо лбов запятые и точки, а иногда и целые многоточия. Они вылезали из лоботомических дыр, как анальные бусы - точка за точкой. За это его особенно ненавидели. За то, что он закладывал пошлость в эти светлые, чудные, милые головы. Убийственных букв на смерть Йесты Берлинга было собрано столько, что позавидовал даже Пруст. Пока он об этом не знал - был мертв, пока не был мертв Йеста Берлинг, постель его была нежна, мужчина его был нежен, сам он был нежен: его трясло.
- Пожалуйста, Питер, мистер доктор, сэр, - немного осип. Он поднимается наверх, хватаясь за Кроули, как за лестницу, мелко, беспорядочно целует, куда придется, по-бабски всхлипывает, пытаясь восстановить дыхание, тут же сбивает его снова, рука его сползает вниз, рот жарко, влажно дышит Кроули в ключицу. Он издает очень жалобные звуки, он прячет лицо. - Пожалуйста, Питер, - все, что угодно, может быть - каждое, может быть, целиком и полностью, как угодно, когда угодно, зачем угодно и с кем угодно, предпочтительнее, конечно, с тобой, - Пожалуйста, мистер доктор, - зажмурившись, он кусает себя за запястье - изо всей силы, так, что кажется, как будто кожа порвется, сдавленно, жалко мычит и наконец-то кончает в простынь, выгнувшись углом, валится сверху. Ему жарко, липко, очень дурно, очень хорошо, он снова прикладывается ртом к горлу Кроули, обвивает его плечи руками. Руки мокрые, плечи мокрые, все мокро. - Еще раз, Питер, давай еще разок... еще разок, сэр, мистер доктор, сэр...
Так он засыпает.
Фламандские пословицы
Сообщений 31 страница 50 из 50
Поделиться312016-02-15 00:11:54
Поделиться322016-02-15 18:15:47
Угомонился в итоге. Друг друга угомонили. Хотя не факт, в смысле, из последнего, что эта сорока на хвосте принесла в словесах, так отреагировал как будто только проснулся и в бой, как-то изнутри уже пронзил процесс. То есть желание все же имелось, но поддавшись мгновенно воцарившейся тишине и сам прикорнул, оттого что задумался - слишком ясно увидел ситуацию, как на ладони, без всяких там расплывчатостей, как это по обыкновению бывает когда что-то снится.
Уснул да, насколько продолжительно и сам не понял, сказал бы минут на пять, не больше. Рука затекла. Принялся рассматривать: лежит рядом, одна рука на груди, другая в сторону, ноги раскиданы, пара сантиметров вверх подола и стыдись-красней. Лицо у него спокойное, лоб расправлен, губы приоткрыты, сопит едва, по щекам из глаз грязь от туши и всех этих прочих размазавшихся косметических делишек, такой профиль, изрядно впечатляющий. Красивый все же этот сукин сын, ни дать, ни взять очень ничего постмодернист, мужчина-женщина, если говорить без трапезной, тра... хирургической подоплеки. В смысле, мужчина мужчиной, но интеллект бабский подчистую. Бери ему плеть и все тут. Извращенец, одним словом.
Кроули разулыбался, так как не нужно быть лицемерным, извращения во всех навалом. Провел пальцем от переносицы до кончика носа, тот спит как медведь в берлоге. Правильно, давай поспи, делу время, а потехе час.
Который час? - подумал тут же и потянулся за телефоном. Половина четвертого. Надо бы лечь как следует, в душ заглянувши предварительно. Укус ему обработать, а то мало ли - бешенство.
Встал тихо, продолжая думать. Немного рассудил все же о психике, но больше хотелось философии. Взглянул еще разок - крест на пясти чернеет.
Это же, если отринуть все эти накопленные знания и подойти исключительно с риторской стороны, то соскочишь с ума, что там, внутри этого черепа плещется, так как это все имеет безукоризненную логику, но глупую до такой степени, что склоняет к рвотным позывам, ну или излишней грубости, как аналог, чистая ведь каббала. Мужик как сила которую ухватив за яйца ведет вперед женщина, которая тоже сила. И чья сила сильнее, тут никто и не озадачивается. Круг даосский рядом как штамп. Христиане следом. Дальше товарищи с четками по девяносто девять бусин по числу имен Аллаха на каждой нити.
И при чем такое вполне всех устраивает, потому что никто еще из мыслящих гоменид не вымер. Закон природы, как получается. Механизм такой в этих головах, в этой конкретно голове, что только усвоишь принцип его действия и уже можешь управлять им без особого труда. А тут нет, получается, что не можешь... Утрись. Потому что права выбора не имеется, имеется только иллюзия права выбора: либо в глотку, либо в задницу (за не имением вагины).
Бился все это время как тварь, так что с души воротило, как рыба в сетях, или поэтичнее, как птица в силках, черными очами забыв где лежит небо, потому что все у нее, у этой птички, перевернулось вверх тормашками, так что и крылья как положено было не расправить. Шел на кухню, вспоминалось: взгляд был часто полон наглости, такой тупой школьной хамской прямолинейности, которой запросто можно было явить реакцией подзатыльник или дать по щам, но меж тем нетварно чувствовалось как у него все поджилки тряслись от испуга, от всех этих чувств, которыми он был поглощен и растерян от их не невнятности и непонимания и веса с объемом, так что в душу не помещались, и что с этим хозяйством ему было делать, куда с ним податься, куда спрятать, ведь вроде как и не принять толком, и отвергнуть невозможно. Опять же, истина. Снова она, та что как прекрасная дева с клинком в ножнах, приходит и разделяет ее, эту истину чувства от его каверканной прелести, всех тех наносных о нем дум и зловредных мечтаний. Откупорил и выпил сотку - прямо как надо стало. Перекурил задумчиво, не согбенно, но мечтательно сгорбившись, с пять минут рассматривая пальцы ног. Пошел в ванну, раскупорил краны, чтобы набиралась погорячее. Пошел в спальню. Тот уже и позу сменить успел. Лежит теперь на боку, задницей к входящим, показывает истинное свое отношение. Подался ближе, уже взгромождаясь на кровать. Не угомониться верно сегодня никак. Обцеловал загривок пробуждая, по спине провел руками. От него истомой аж пышет. Шлепнул по заднице качественно. И как-то скоро его помяв, натянул ему подол платья на голову, заведя после руку за спину, малость выкрутив. Уже и вертеться начал... - Любишь меня?
Отредактировано Peter Crowley (2016-02-15 18:19:51)
Поделиться332016-02-15 20:22:13
Был в веснушках и девственник. Это точно, говорил все так: - Девственник, девственник, - брели по полю. По шпалам. Солнце светило матово, небо было светло и туманно. Цвели маки. Кроули был бос и в рыбацкой рубашке, как у отца, когда выезжали на Экольн жечь костры, в широкополой соломенной шляпе, загорел и красив. Кожа серая с мелким блеском, как будто бы смуглая, как будто бы нежная, как будто бы ювелир или золотодобытчик. Золотая лихорадка. Золотуха. Клондайк. Король коснулся, река вышла из берегов, лопата дала поддых, господь излечил. Далее по тексту. Было свежо и легко дышалось, несло холодным с севера. Неспешно. Спокойно. Шли за руку, покачивая туда-сюда, вперед и назад. Жевал какую-то травинку. Что туда, что сюда, что вперед, что назад - пусто и тихо. Только рельсы, как черви, вяло тянутся в мутное, белое. Негромко говорили. О девственниках, но в принципе - ни о чем конкретном, и почему-то это было сносно, почему-то было хорошо идти так в молчании или в ничего не значащих буквах, слышать, что где-то впереди река, вода журчит, обтирая камни, а где-то сзади обтирает рельсы колесами поезд, но он далеко. Горизонт высокий, как потолок в соборе. Слетались чайки на маковое семя, держал на ладонях, был серьезен отчего-то, не улыбался и молчал, только гладил нежные, мелкие, хрупкие птичьи головы, сворачивал потом шеи, обтирал руки о свой сарафан. Крови было много, сворачивал одной - остальные покорно ждали, Кроули стоял нетерпеливо, курил, смотрел назад, уже дымило с паровоза. Времени не стало, рвал шеи зубами, обсасывал кости, плел перьев кольчугу, примерял - не подходило, на себя узко, на Кроули длинно. Ненавидел чаек, выплевывал мусор из их желудков, ругался, но мирно, как будто семейный ужин и местные новости, Кроули добродушно, как муж, отвечал. Передавал крови изо рта в рот, губы немного соприкасались, самую малость, так, что прошибал пот.
Проводники столпились на крыше, кричал машинист, не понять, что кричал, кажется - что-то оскорбительное, и жал гудок, гудок орал, как оперная певица. Поезд шел туннелями, едва освещаясь на равнинах, из одного в другой, колыхались от ветра маки, на полах шляпы осела пыль. Взял за руку, сзади расправилось: скульптура мяса и сухожилий, чудовищная до омерзения, экссудат капает на рельсы. Какое кому дело, как оно выглядит, если можно лететь. Поезд уже близко, Питер, нас сейчас собьет...
Упали где-то в горном массиве, бежал в пещеры, в каменные стены, ложился на пол, закрывался мясной уродиной, бил ее, было не больно, уродина раззевала птичьи клювы, гоготала. Как это, так страдать, если только убил, убил - только и всего. Кому нужны эти птицы. Кому нужны эти птицы. Страшно летать, как будто оказаться в кабине самолета, не зная управления. Все равно бежал, прятался - горная жена горного Эйвинда. Поймал. Целовал уродину, целовал клювы. Говорил: любишь меня? Любишь? Любишь меня? - Я девственник, - отвечал, но как-то вяло, в полудреме. - Я боюсь. А зачем тебе знать?
Уже где-то в пограничном слышал поезд, слышал, как шелестит в ванной, дышать стало трудно, в голове било, как будто горная добыча: молотком по рельсам. Чувствовал, в комнате прохладно, самому тепло, пихал руками, ногами, запаниковал мгновением, расслабился потом. Успокоился. Обмяк. Дышал в подол, чтобы убрать от лица, пытался сдуть, мучительно тянуло мышечно, головно. Руки тянул назад, коль скоро они сзади, хватался пальцами где придется, обхватил за шею, гладил пальцами, не открывая глаз. Только не уходи никуда пока, хотел сказать, но смолчал, просто подумал, приготовился к приготовлению боевой готовности, ноги развел пошире, молчал дальше, засыпал обратно. Совсем никуда не уходи. Поезда - это неспроста.
Поделиться342016-02-16 01:23:13
Это современное искусство, разумеется. Иные современники-художники орали друг на друга, вопили днями и ночами, глядя друг другу в глаза, сутками, без перерыва, пока их глотки не надрывались окончательно. Примерно с таким же рвением они били друг друга по лицу. Бывало, что и толкались, будучи нагими. Разбегались и ударялись, отходили пятясь, разбегались и ударялись. Нет. Это двойная непроницаемость. Так душа в душу не идет. Это насилие. Капля плюс капля равняется капля. Иной раз и связывались волосами. Дергали за них друг друга, стараясь перетянуть ли, сохранить ли равновесие, черт его знает. Удерживали лук со стрелами, натягивая тетиву. Это все таки принцип доверия, все это современное искусство. Аплодисменты рано или поздно стихают, Йеста. Биеннале морщатся и гниют. Люди уходят со своих полуторачасовых мест. Они забудут тебя. Они забудут меня. Ты забудешь меня? Это драма? Я забуду тебя? Это реабилитация?...
Ты видел свои глаза? Как ты порой смотришь из черепа? Ладно проехали.
Дети пугаются, оттого что ты выглядишь таким напуганным. И еблив ты настолько, что вопреки природе ты рано или поздно залетишь. Твои дети будут жить в ужасе твоей ебли, они будут чувствовать все эти мускулы и плоти, и их дети тоже, или как говорят эксперты - до седьмого колена. Твое раздражение, разочарование, испуг, сладострастие отменного качества. Что-нибудь еще есть или это весь ассортимент? Я проверял, качество годное, можно брать оптом, хватит надолго. У тебя шведский акцент все же, стоит заметить. Ты иной раз будто перелезаешь языком через барьер, хоть речь твоя мягка по части дикции. А как ты отпираешь двери? Ты не замечал как ты запираешь или отпираешь двери?... О, поверь, это фешенебельно, экзотично. Ты так хмуришь брови перед тем как взяться за дверную ручку, что одному только дебилу от этого не запараноить. Как будто там, куда тебе надо сидят чудовища или ты с гордым видом от них уходишь. Ну тут пояснять и не нужно. Это избытки воспитания, вероятно. Но умиляет, ничего не сказать, - думаешь незаметно. Ха. А как ты пересаживал гардению? Попросил же только ради интереса. Мог делать ставки, что сгубишь. Нет. Берлинг тянет, - Я девственник... - Кроули целует шею, проводит по ней языком. Вся кухня была в садовом дерьме. В том четвертом часу дня шел мерзкий дождь. Стоит заметить, дождь не может никак быть мерзким. Так вот, шел мерзкий дождь. Но я репетировал на самом деле, да... Оно, понятное дело, нахрапом брать не стоит - Я боюсь. А зачем тебе знать?... - Тянет вяло он, на что получает вполне приободряющий шлепок по ляжке. Дескать, ответ неверный.
У меня, к великому сожалению, с недавних пор взялось ощущение, что я не имею с тобой достаточного времени, что в будущем снова придут полки белых: французов, немцев, пиндосов, за ними еще полки: мулатов и арабов, и после еще, и еще, и еще, пока в этом месте не перебывают все этнические группы мира, что вне всякого сомнения приведет к очередной не очень приятной моральной обстановке. Это поддергивает, знаешь, так нехотя, но поддергивает, поддергивает, но не беспокоит основательно, даже и намека на нарыв не имеется. В смысле, простая врожденная щепетильность. Это, к разговору, о полках, разумеется.
И спишь ты беспокойно... Так то, если тебя, конечно, затрахать от души, то спать ты будешь умиротворенно, но без этого ты ворочаешься как взлетающая горгулья, тяжеловесно и с намеком падая угодить кому-нибудь в голову.
- Так любишь меня или нет?... - Спросил коротко, не отвлекаясь от поцелуев гуляющих по крестцу и спине. Прижал его тем самым к тому самому, чтобы было понятно, что долго возиться никаким образом не намерен и все уже вполне прилично. Заодно и подол от лица отодрал, чтобы выслушать мелодичный или какой Бог подаст ответ.
Отредактировано Peter Crowley (2016-02-16 01:23:56)
Поделиться352016-02-16 02:19:42
С той горы, где прятались, было видно рельсы, поезда шли один за другим - если бы не ушли, не выжить, а где дети, чтобы бросать их с гор? Если бросать детей с гор, вяло соображает он, дело спорится, скорее наступают титры. В три дня, которые прошли, как секунда, Кроули отстроил дворец. - Ты такой сильный, Питер, - смотрел, но почему-то ничего не делал, и делать не хотелось. - Я бы никогда не подумал, что ты такой сильный. - У тебя такие, думал, смотрел на стройку, такие худые руки, все в тебе так ладно, так тонко, как в молодом дереве. Твой ствол налит соками. Твой оружейный ствол. Ты защитник, охотник, ты - первый мужчина в эволюционном принципе, первый из тех, кто был мужчиной по всем признакам, и ни по одному не был женщиной. Ставил окна, ворованные, наверное, в паутине и мутные стекла, рубил дверные проемы прямо в скале грибным ножиком, размах широчайший, ослаивались пласты, чуть отвернулся - кровь, отвернулся снова - нет, нет никакой крови. Померещилось. Вел, как царевну, смотрел на свои ноги - стали полные, женские, плавные кости, обрадовался даже. Костюм той же паутины, мужской, зачем такой мужской костюм, поэтому снимал его с себя сразу, потянув за паука у щиколотки, паук был жирный, плотный, неприятный на ощупь. Горели, плавились сальные свечи, все было липко, смотрел в окно - Стокгольм просыпался. Били в литавры, надрывался назойливый паровозный гудок, из-под ванны подтекало - сходил и выключил, лег молча на живот, сползал с простыней - гладко, оттого держался за кровать. Умиротворение. Маковое. Спокойно, все будет хорошо, это опийное, все будет хорошо. Все будет славно, все будет гладко. Больше никогда не будет страшно, больно больше никогда не будет, никогда больше не будет ночи, почему-то понимал очень ясно, очень явно, может быть, такой был свет, может быть, такой был день, но это убийственно, мертвенно - несбывно, в смысле, невозможно, невоплотимо - мирно - знать, кто за спиной, - знать, кто под спиной, кто внутри, кто снаружи, кто далеко, а кто близко, кто видит, а кто за стеной. Пускай бы кроме стены этой ничего не было на земле, только поля. Маковые поля. Поля этой шляпы. Душно, жарко. Истерн. Нордстерн. Схватки чести на фьордах. Схватки рожающих, зачавших по собственной воле. Механический хват. Когда ты успел отрастить столько рук. Воняет какой-то дешевой смазкой, грязью, жаром воняет так, что не продохнуть. Слишком много, мне столько не выдержать, а... нет, я не хочу, я не хочу больше, мне и так хоро... Любишь меня, любишь, скажи, нет или да, так любишь меня или нет, любишь меня, любишь? Думал, навострились, суки, кто надоумил, так никто не делает языком, только однажды кто-то делал, дай бог сил вспомнить кто, дай бог сил выпутаться из этой мрази,,,, я помню, Я ПОМНЮ, Я ПОМНЮ, Я ПОМНЮ!!!! БЛЯДЬ, Я ТАК ХОРОШО ПОМНЮ!!!!
Особенно не раздумывал - заорал как оглашенный, дал локтем куда попало, судорожно дернулся в сторону, взбрыкнув всеми членами, смахивал с себя пальцы, белые, черные, как клавиши или шахматные фигуры. Заворотило мгновенно, затошнило до слепоты, как будто выпил молока. - Отъебись, - вырывался, шумно дыша, ногами дергал, тоже пару раз подпнул. - Отъе...
Проснулся. Дворца не стало, не стало Стокгольма - и слава богу. Там было так липко. В смысле - в Стокгольме. На уборку уйдет уйма времени, там было так много людей, в этом дворце, неужели придется заняться убийствами, я еще ни разу никого не убивал, так, в порядке самообороны, но намеренно... Дергался еще с минуту, истерически соображая, затих. Замолк. Осел вместе с платьем, плечи поникли, не понял, потом понял, прошло мурашками по хребту, запутался в подоле, но повернулся, глаза - как софиты, настолько охуел. - Господи, Питер, - так же пялился все в стену, но с объятьями полез, обвил крепко шею руками, как родителю, так, что, наверное, стало трудно дышать, но и самому не легче. - Господи, Питер, мне приснилось... мне приснилась... какая-то хуйня, прости меня, Питер, ради бога, прости меня, Питер, - нервно ощупывал, мало ли - сильно ли дал, или не очень, так и не понять, лепетал дальше в действительном, искреннем ужасе. - Тебе не больно, Питер, прости меня, Господи, Питер, - путал буквы и путал звуки, язык заплетается, кто-то же ударил, или приснилось, - Я не буду больше, я больше не буду, только тебя, Питер, прости меня, ради бога, мне не надо больше, мне больше не надо никого, Господи, тебе не больно... - щупал дальше припадочно, бормотал по-женски, руки тряслись, целовал аккуратно, что попало под рот, нежно, испуганно, безо всякого, как возлюбленного, какого давно не видел. - Ты победил, Питер, ты самый сильный, ты сильнее их всех, я бы никогда не подумал, что ты такой сильный, никто не может, как ты, прости меня, Питер, я люблю тебя только, Питер, прости меня, бога ради, прости...
Отредактировано Gosta Berling (2016-02-16 02:21:41)
Поделиться362016-02-21 02:35:51
Мне, говорит, страшно. Я, говорит, ходила на мясной рынок. Там, говорит, разделывали тогда-то тогда-то тушу быка. Я, говорит, поначалу блюла в себе интеллигентность, но как же мясо то выбирать, когда рядом такое творится. Я же вроде как женщина, говорит, мать как никак семейства. Впечатлительная, замечает основательно, особа.
Солнце, говорит, ярко светило. Мясо, говорит, так переливалось нежно, таким мягким алым, что будто нуга или надкушенный напомаженными красными губами зефир. Такая, говорит, мерзость (добавляя).
И что, спрашивает, внутри нас тоже так же? Да, отвечают. Ох, Боже мои, Боже мои, говорит и качает головой. Я лучше, говорит, умру с голода, чем буду есть такое. - Через месяц ест говядину и свинину так, что в окрестностях от чавканья начинают урчать животы. И все бегут убивать быков и разделывать их туши при свете солнца. Сдирают кожу с хрустом. Поголовье скота оскудевает. Быки - дело основательное, тут и до тавромахии недалеко. Оскудевает поголовье к осени, значит.
Какая разница, ведь осенью все равно откроют сезон охоты и будет завались всякого-разного. Лосятина тоже хорошо, оленина тоже, да и утки, чем плохи, все в пищу сгодится, что белок животворный. Так вот, говорит, когда видела голову... простите, добавляет, такие глаза были черные, устремленные куда-то, что, добавляет снова, простите возбудилась.
Мне, говорит, страшно. Мне нравится одна девушка, говорит, а он ходит за мной как конченный гондон, этот пидор ебаный. Я, говорит, ему говорю, отъебался бы ты от меня уже наконец подобру-поздорову, а то зубов рано или поздно не досчитаешься. Я, говорит, в некотором затруднении поэтому, и добавляет, в суд подать стесняюсь, а вот накостылять ему один на один у меня просто сил не хватит. Тем более, говорит, друзьям так просто же не скажешь, душок то останется, понимаете? Репутация, говорит, все дела...
Первое, что делает - хватается за живот подаваясь вперед, такая занятная группировка, далее смежает со смехом. - Закрой рот... ха-ха... рот закрой, пожалуйста... ха-ха-ха... придурок... а-ха-ха-ха-ха... в смысле я... я придурок... ха-ха (и еще длиннее штук на десять этих "ха", в очень доброжелательном нюансе)... ну да и ладно... ладно тебе, успокойся уже... - Одновременно то одной, то другой рукой выхватывая пальцы Берлинга, снующие туда сюда по телу, прикладывает их ко рту, чтоб ему не шибко бушевалось (хотя можно было бы и симулировать запросто), целует лоб, маковку, тыковку, луковку, дыньку, всю бахчу обцеловал бы, но неловко. В смысле в заданном декоре неловко. Посему расправляется просто на кровати, как маслом собой ее обмазав. Дескать, лечи.
Поделиться372016-02-21 03:22:58
Изобрел интернациональный шифр
Ловкость языка и никакого мошенничества, только поклеп
Когда-то одному человеку было не жалко похоти. Он садился посреди площади, клал (клял) (крал) шляпу и кричал что есть сил, а люди кидали ему деньги. На эти деньги он купил себе свитер и пару теплых носков. Другому человеку из числа тех же людей зудело от боли, и он сел рядом, и тоже клал, клял, крал шляпу, но у него был свитер (больным всегда дарят свитера), и пара теплых носков у него тоже была (больным всегда дарят теплые носки). К вечеру они выцарапали друг другу глаза
Они оба были конкурент... ки
Шрифт Брейгеля
Глаз была пара, были перепутаны и влюблены, в одном зрачке похоть, а в другом боль, все остальные глаза куда-то затерялись (в эволюционном процессе)
скобки
скобки!!!
еще больше!
кто-то неаккуратно порезал луну на небо и не убрал за собой
сначала луна будет месяц... ) потом луна будет луна () потом она снова станет месяц (
на эту ссору пришел посмотреть весь город, весь городок, и даже старая фру Свенссон и каждая из фру Свенссон, и Медельсвенссоны, и Свензоны, и Свензены, и Свенборны, и свиньи (они не знали правописания). Они никак не могли оторвать глаз от этих глаз, смотрящих в друг друга. Этому один дипломированный специалист в области психологии даже придумал название (пожалуйста, ваш выход):
(кха-кха). - Уппсальский синдром.
Симптомы:
(Пожалуйста, убедитесь в том, что не имеете дела с прочими провинциями. Этнический состав, конечно, распределен равномерно, но вы попадете впросак, если случайно перепутаете Смоланд с Уппландом - а если Геталанд со Свеаландом, то проще самому ложиться рядом)
(да. На соседнюю койку. Впрочем, можно и на эту. Прямо на нее)
грудная клетка забита всеми дивидендами уличного попрошайки, каждый день выгребающего из шляпы по две-три горсти полных лун, шерсть мешает сердцебиению, поэтому механизм работает на полную мощность и прогревается так, что рот потеет изнутри. Можно подумать, что это - смерть, на самом деле это - нежность. Горло теплого свитера накрепко встает в горле холодного человека, и ему никак не сглотнуть, даже если он очень хочет, и даже если от него это требуется, можно подумать, что это - смерть, на самом деле это - забота. Испарина уходит в голову, это похоже на сумасшествие, можно подумать, что это - смерть, на самом деле это - доверие. Или паническая атака. Нет, скорее всего, доверие, но умереть и в самом деле страшно. Еще бы - так бьется.
Он нависает сверху на дрожащих руках, время от времени едва не ударяясь лбом о лоб. Он смотрит ртом, по нему проходит холодом и жаром одновременно, но это звучит слабовато, как будто в соседней комнате включен телевизор. - Знаешь, Питер, у Эббы бабка была больная, - он говорит очень тихо, в горле сперло, сжало, ужас еще не прошел, трется щекой об грудь, с трудом открывая и закрывая глаза. Если он замолчит, он заснет. Ему давно не было так страшно, но когда было, он всегда засыпал, а когда просыпался, страха уже не было. Страх либо уходил, утомленный ожиданием, либо спал сам, и его можно было задушить подушкой. - Она была совершенно одуревшая, она свихнулась, когда родила мать, Эббы, в смысле, и мать у Эббы от этого тоже свихнулась... Ее муж был немец, знаешь? В то время, немец? Он как-то пришел домой... а она выдирает себе зубы щипчиками для ногтей... - он улыбается немного мечтательно, руки сбоят, и Йеста наконец впечатывается мордой Кроули в плечо, укладывается поудобнее, горячо и плохо дышит ему в шею. - Перед зеркалом... Ее положили в дурдом, и там была какая-то... знаешь... там был какой-то закон, что их всех, эту грязь, их убивали, но Ева, Еву нельзя было убить так просто... ей давали мало еды, а она жила, ей перестали давать еду, а она жила... ей кололи какие-то лекарства, а она жила... - целая площадь не могла вместить, а ты думаешь, что сможешь, ну-ну, ну-ну, да, так и быть... может быть, я даже поверю... - Я не хочу спать ни с кем, кроме тебя, - он резко поднимает голову и так же резко ее опускает, продолжая, как ни в чем не бывало. - Ее даже засунули в какую-то специальную комнату и пустили газ, так она всех заебала... и подождали пятнадцать минут, а она живая... подождали полчаса, и час, и решили что все уже... открыли дверь, а она играет там зубами... которые остались от других трупов. Тогда они, эти немцы, сели на коней, раздели ее и заставили бегать по полю, и бегали за ней, и били ее палками... она бегала на четвереньках и никак не умирала четыре дня... это были врачи, которые на конях, Питер, - он замолкает, пытаясь продышаться. Можно подумать, что это... - Как ты думаешь, я бы умер в первый день... или во второй... я бы дождался, чтобы посмотреть на тебя на коне, Питер, и тогда бы я наверное умер... да... тогда. Ты убил бы меня, Питер? Не просто так, а по приказу... просто так я знаю. Просто потому что... - он выводит пальцем у него на щеке что-то невразумительное. Не разглядеть, что. - Мне нравятся лошади... мне нравятся лошади.
Поделиться382016-02-22 02:46:20
Бандерлоги взбесились. В смысле, они и так в принципе не совсем в себе, по природе своей, что говорится, но тут прямо изрядно раздались, черти, такой круговорот учудили, - все пальмы если и не надломились, так пригнулись точно.
Чувство такое, как вихрь, и тут же будто он мимо прошел, в десятке километров, а то и дальше, так что лишь легким ветерком лицо окатило, на секунду, как бризом.
Но юмор у Кроули, конечно... интересный. Специфический. Экзотический даже можно сказать.
Он только улыбнулся так, невзрачно, по плечу его принявшись гладить, пасы рукой делать, будто мазь втирая, ладонью от плеча к локтю и обратно.
Конечно, а кому были бы неприятны такие слова, да еще и в таком то тоне. Теперь то уж если еще куда пойдет открывать всем страждущим врата своей магической пещеры, так все, тут точно ляжет на глубину неандертальских захоронений. Это не то чтобы чистое было слово, это суть сама его выползла. - Я бы тебя знаешь как убил?... - И сам задумался на мгновение. Честно задумался, искренно. Много как мог бы и все бы сгодилось, но лучшее конечно... - ... все должно быть, знаешь, романтично между нами, я так считаю... и я бы не бил тебя палками, Йеста... на кой мне эти твои лошади сдались... - полузевая-полупотягиваясь, не отпуская объятий заметил, тон был будто сказочку рассказывать намеревается, ласковый. Берлингу уж эта ласка к сему то времени должна была бы о чем-то рассказать. - Я вот что... отравил бы тебя... - проморгался в итоге. - Можно было бы конечно паука тебе подарить в коробке или гадюку какую-нибудь, но это блядь слишком романтично... слииишком, понимаешь?... - Коснулся губами виска. Жаркий он. Нет, не болен, просто жаркий. - Я бы тебе ботулотоксина в жаркое или еще куда-нибудь... в сыр... да, точно... слышишь?... не уснул?... - подергал плечом, проверяя реакцию, больно уж притих. - ... и смотрел бы как ты от нескольких часов до полных суток по полу тут катаешься в собственной рвоте и поносе. - Хохотнул представляя. Ну конечно отвратительно. - Оно ведь знаешь... слабость такая, паралич... очень тяжелая смерть... агония не из приятных, скажу я тебе. - Поцеловал в висок снова. - Купаться пойдем?
Поделиться392016-02-22 03:18:33
Он был малолетен, лет семи или восьми (старше - неприемлемо), каждый был малолетен, Гитлер был малолетен, Боттичелли был малолетен, Карл Шестнадцатый Густав был малолетен, как можно доверять человеку, о котором доподлинно известно, что он когда-то был малолетен? До какого-то возраста его кормили грудью, до какого-то возраста его кормили с ложки, далее навыки были утеряны, далее - снова приобретены. Когда-то не было никаких слов, кроме "мама", "папа" и какого-нибудь еще, удивительного. У каждого есть в арсенале удивительное третье слово. Психоанализ? Неприемлемо?
- Питер, съешь еще ложку.
- Неприемлемо!
Или в пять утра, рассветное, мать устала, ворочалась всю ночь, в ночной рубашке и лохматая:
- Питер, ну чего же ты так кричишь... Я же так хочу спать, Питер, дай мамочке поспать...
- Неприемлемо! Неприемлемо! Неприемлемо!
Что значит: неприемлемо спать, пока я не сплю, или неприемлемо не обращать на меня внимания, когда я этого требую, или неприемлемо быть настолько малолетним, что даже нет возможности прочесть какую-то умную книгу, мама, неприемлемо - когда ты хочешь читать, но не умеешь, пять утра - время учиться читать. Неприемлемо! Подать сюда все умные буквы, я буду учить все умные слова. - Неприемлемо, неприемлемо, неприемлемо! - и снова орать во всю глотку, пока у мамаши не пойдут судороги по рукам.
Я буду читать толковые словари, я буду читать буквари, я буду учить язык, пожалуйста, раздень мне свою голову, чтобы знал, где ты малолетен, а где стар, каким ты умер и каким ты родишься. Тебе нравятся красные яблоки или зеленые? Ты снимаешь кожуру, ты вырезаешь им сердце? Ты кусаешь или отрезаешь ножом?
Большой палец уперся в лезвие, он отрезает, он кусает, он превосходно чист. У него образование, нет жены, но это успеется. Конь его, - он представляет, уплывая, - лощен, гладок, округл боками. Форма его черепа превосходна (наверное). Он нордически статен. Наверное. То есть, выглядит это именно так. Пожалуйста, можно, пожалуйста, оставить хотя бы пижаму, если ты убьешь меня голым, я никогда больше не смогу раздеться, я буду помнить, это испортит мне настроение. Это так ужасно испортит мне настроение. Зима будет такой холодной. Пожалуйста, хотя бы пижаму. Я хочу клеймить тебя наживую. Это правда, я хочу. Мы пойдем рука об руку по всем борделям, клубам, дурдомам и богадельням, я буду целовать тебя тогда, когда хочу и лезть тебе в штаны тогда, когда хочу, чтобы все они видели, что ты со мной. Что я с тобой. Извини пожалуйста. Что я с тобой. Каждая мразь. Каждая эта мразь. Я хочу чтобы они боялись нас, нас с тобой, и тебя, и меня тоже, вот чего я хочу. Меня никогда в жизни не боялись. Грязь расходится как вода по маслу, когда ты идешь, когда я иду с тобой, грязи больше нет, в ней нет толку, ей нет смыслу, я - титулованная пидор-королева, владелица всех кондитерских, первозданный шоколатье. Господи, милый, милый Боже, а как бы успокоиться, как бы унять это все, как бы уняться, милый Боже? Что же делать-то теперь? Что же делать? Тут мне и кони не помогут...
- Тебе так хочется, чтобы я перестал тебе нравиться, - слабо тянет он в подушку, зевает, трет ладонью лоб. В полусне смутно, но звучит совершенно безбожно.
Преимущества этого образа жизни:
- Что я тебе сделал, за что ты так со мно...
- Я вспомнил. Есть за что. Продолжай.
(По такой модели он живет уже около двадцати пяти лет... плюс-минус полвека)
(Блядь, Питер, пожалуйста, не надо меня убивать? Я еще не насмотрелся)
- Только скажи, Питер, и я убью себя сам, - упершись плечом в изголовье, он приподнимается, целует Кроули в щеку, лицо его, впрочем, серьезно - насколько такое лицо вообще может быть серьезным. - А в воду можно добавить бо... яд? Ты добавил? Я не пойду, если не добавил.
Поделиться402016-02-22 23:55:46
Ну и что это все значило бы?
Поначалу как ведь было недурно (хотя и сейчас недурно, но иное). Он так корпел над ним. Почва подгнивала, или ссыхалась, или была слишком кислая, или слишком сладкая. Верхний слой снимал, новый слегка укладывал, прихлопывал так, едва ли, и поливал для сустатку. Потом приключилась история с одной из прогулок вокруг лечебницы, где в его лице проглядывала некая мадемуазель и там уже просто улыбки начали исчезать окончательно. Такая красивая женщина. Ну как... или женщины, при чем все сакральные...
Добрый вечер, мое имя Prudentia, иными словами "рассудительность". Я вежливая дама и крайне чту нравственный закон жизни. Во мне прилично диалектики, что нужно учесть, я очень уступчива в приятии той или иной морали... - Не являя лица из вуали склонилась в поклоне.
Здравствуйте, я Iustitia, имя мне "справедливость", я очень благонравная дама и люблю, чтобы все было исключительно по делу. Категорически вам заявляю! - Не являя лица из вуали склонилась в поклоне.
Прекрасного вечера, я Moderatio, что значило бы "умеренность", мне совершенно не нужно многого, а хотелось лишь всего по чуть-чуть, извольте. - Не являя лица из вуали склонилась в поклоне.
А я Virtus, "добродетель". - Заведя руки за спину, не являя лица из вуали склонилась в поклоне.
Позвольте представиться, Sapientia! Это значит на языке всех истинных "мудрость". Ничего говорить о себе мне не стоит, сами понимаете, все переменно. - Не являя лица из вуали склонилась в поклоне.
Доброго вечера. Простите, я Isciplina, что значило бы "воспитанность". И как бы мне было это неловко сейчас говорить, только лишь я одна из всех собравшихся здесь дам - это чистое вы. - Не являя лица из вуали склонилась в поклоне.
А вот и наши друзья! - Вскрикнули все хором. В бальную залу вошли ведущие непритязательную беседу, вычищенные и напомаженные де Сад и Захер-Мазох. За ними вслед Боккаччо, но оглядевшись плюнул и вышел. Видно перепутал залу.
А? Что? Морщины? Где?... Вот здесь?... - Вести пальцем по шее. - Дада... шея у тебя в точности как гофрированный шланг, это правда... Или здесь?... - Вести пальцем по плечу. - Кожа, конечно хорошая, но да... а что ты будешь делать с этими пигментными пятнами?... Или вот здесь?... - Ткнуть слегка в живот, в самый пуп. - Или здесь?... - Приобнять хозяйство плотным ладонным хватом.
Вот это отношение и есть, держать над чьей-то головой меч. Ты хоть и брезгуешь словом "любовь", что должно изрыгаться изо рта, но в шантаже проворен так, что позавидовать просто. Ты знаешь в чем различие мазохиста от человека бесящегося с жиру? Не знаешь... да все ты знаешь... У тебя, Йеста, руки еще не затекли? Ты меч то положи, тяжелый ведь... или ты что там, бицуху качаешь?
- Не... что ты, в воду нельзя. - Покачал головой простовато и прикусил губу, будто свое думая, одновременно с тем поднимаясь на локте, чтобы прижаться губами к его губам.
После чмокнул звонко и погладил слегка по животу. - И нет... ты за последнего дурака меня не принимай, сделай уж одолжение... не нужно мне чтобы ты переставал мне нравится, это идея на данный момент плохая... - и добавил как-то отрешенно, но весомо. - ... очень. - принявшись тут же отдирать его от кровати, чтобы упереть в ванну. Там верно уже полно корыто набралось, хоть тони, хоть всплывай.
Минутами пятью позже уже откисали по оба края лохани. Кроули, благостно улыбаясь, массировал берлингову стопу. Захотелось что-то. - У тебя нога какого размера?... все время спросить хотел...
Поделиться412016-02-23 00:50:07
Шептались в столовой. Слухи пошли. Исключительно светское по модели американского школьного фильма. Очень строгой была классная дама, отчасти потому, что была мужчиной, поэтому если надо было что сказать - кидали горошком из обеда. Однажды попали ей прямо в пиджачное декольте, была зла, кричала басом, обещалась ставить на горох. Очень боялся, колени и так болели. Опытным путем убедился в их однозначном достоинстве, поэтому, приходя домой из школы, брал в сарае наждак и тер, пока кожа не сходила лоскутами. Со временем навострился делать это практически мастерски, по той причине прекрасно чистит овощи или дерево: ни куска мякоти, только кора или шкура. Они даже не дают сока. Очищенное таким толком полено или авокадо (или колено) становится сухим, гладким и нежным на ощупь, как отрез шелка, но трогать их теперь совершенно не хочется.
Вообще-то был очень прилежен, но иногда что-то нападало. Когда выгоняли с уроков, ездил на велосипеде до парка, лежал в траве, или в сугробе, или в листьях, или в луже. Подсматривал в садовые окна. Одна выходила ровно в четыре дня креститься. На подоконнике стоял большой китайский фонарик с бумажными кистями и портретом Иисуса. Сверху должен был сходиться гранями как звезда Давида. Специально начертил, думал, что ошибся, поэтому один раз прогулял специально чтобы посмотреть еще раз. Однажды поймала за подглядыванием, привела домой, предложила чаю. Рассказывала про автомобильные страховки и про денежные вклады. Гладила по голове, смотрела на синяки, но ничего не спрашивала. Была старая и одинокая, вскоре умерла: это было как раз тогда, когда он в первый раз в жизни сам вызвал скорую. Вот так совпадение: именно в этот день.
Один раз пытался утопиться, но вытащили, заболел воспалением легких, но вылечился. Перебрал с тем, другим и третьим, догнал с тем, чем еще можно перебрать, но проспался и вернулся с новыми силами. Встал с кровати вешаться и ударился головой об потолок - так и не смог. Далее пытался быть задушенным, но не успел: кто-то вступился. Да что там вообще можно было разглядеть. Это что, инфракрасное зрение?
В фонарике, там где должно было быть свече, лежали засушенные цветы. Они раскрошились в пыль, но все еще пахли розами. Странно, подумал. Это ромашки. Почему они пахнут розами? - Но так и не понял, попросили вон, вышел. Вам плохо? Спасибо, нет, с чего вы взяли. Вы что-то плохо ходите. Я инвалид. О! О боже, нет, пожалуйста, не чувствуйте себя виноватым, пожалуйста. Мне следовало прикрепить знак на велосипед. Пожалуйста, не извиняйтесь. Я ненавижу, когда передо мной извиняются.
(Ему двенадцать или тринадцать лет)
- Ты правда хотел в детстве стать лечащим врачом Питером Кроули, - он поводит плечом, улыбаясь, топит взгляд в горячей воде. От рук его идет пар. Ему известны четыре или пять колен по ту и другую сторону: там нигде не было любви. Либо кто-то умирал, либо кого-то убивали. Теперь ему ужасно любопытно, как это бывает у других людей, но он, вероятно, не узнает. - А что, Питер, это тебе можно, - Йеста вытягивает ногу, укладывает ее Кроули на плечо, потом - на еще одно. Потом касается пальцами лба и опускает ее вниз, под воду. Происходит некоторое телодвижение. Он припоминает. - Чтобы я тебе нравился? Ты за этим хотел стать лечащим врачом? Я думаю, да... мне кажется, у меня хорошие ноги, это десятый, или одиннадцатый? Везде все по-разному.
Поделиться422016-02-24 03:44:44
- Да... наверное, больше да, чем нет... - Говорит Кроули о лечащем враче Питере Кроули и запускает руку под воду, купируя по-свойски грубовато любой намек на сладострастие. Дескать, погоди ты, не сейчас. - У меня была крыса, знаешь, в детстве... В принципе, я просил собаку, немецкую овчарку, если конкретно... Но мне подарили крысу. - Начинает корреспондировать о своей жизни прикуривая две сигареты, после протягивая одну Берлингу. - Мне было лет восемь или девять когда она сдохла... Я так и не понял почему она сдохла, но сейчас интересоваться этим не имеет смысла. - Он затягивается и чуть обмякает, откидывается затылком на край ванной выдыхая дым. Рука его под водой начинает поглаживать йестово колено, оно почему-то покатое, не как у женщины, но и на мужское по ощущениям походит смутно. - Она прожила год или что-то около того... Она сидела в клетке и я часто подходил к этой клетке и смотрел как она шевелится, копошится, умывает морду и грызет то, что ей давали сожрать... - Затягивается снова и выпускает дым струей, под конец хилыми, едва заметными кольцами. - Я ее не особенно любил... то есть... не то слово, "любил"... просто наблюдал за ней без какого-то определенного энтузиазма... просто наблюдал, как материю. - Тон его мягок, речь размеренна, на лбу и верхней губой от духоты россыпь пота. - В принципе, то что она была по факту моей крысой, моего желания заиметь овчарку не убавляло... - Зачерпнув воды он смахивает с лица испарину, затягивается снова и выдыхает со словами. - А когда она умерла я захотел посмотреть, что у нее внутри... - И замолкает на миг чуть приулыбнувшись. - Нет, ты не подумай ничего плохого, но это был мой первый такой эвристический опыт... Меня за этим моим занятием застукала мать. Она очень испугалась... - Затягивается снова и продолжает. - Я точно не буду описывать, так как и сам уже в деталях не помню, но помню единственное, - она была просто в ужасе... тут же стала мне объяснять, что этого не следовало делать, но мне совершенно не было стыдно... - Затягивается снова и выдыхает. - И когда она закончила свои разъяснения я попросил у нее купить мне еще одну крысу, на что она, естественно, категорически мне отказала. - Тушит сигарету в воде и отбрасывает в раковину. - Она поняла, конечно, зачем мне понадобилась еще одна крыса... - И дополняет как бы мимолетно, как ремарку. - Моя мать довольно неплохой специалист в области медицины. - Садится удобнее, чтобы наблюдать за Берлингом. - Но суть не в этом... тогда она сказала мне, что жизнь бесценна... Она так и сказала: "жизнь бесценна". И во мне в то же время произошла еще одна эврика, но это был яростный конфликт двух начал... Я смотрел на блестящие крысиные кишки, в которых только что копался пинцетом и усваивал, что эти кишки только что абсолютно не имели цены. - Ведет руку вверх по бедру. Вверх и вниз. Вверх и вниз. - Если честно, то я тогда нихуя не понял, почему это они вдруг не имели цены... на то время. - Продолжает пассы. - Отец сказал мне похоронить ее за домом, но я подумал тогда, что легче было бы просто спустить ее в унитаз. - Ведет руку до паха, подтягиваясь телом и опадает на край снова. - Вот тогда был кардинальный поворот, я думаю, потому что с точки зрения смерти крысы, в принципе, разницы мне не было никакой, зато с точки зрения человеческой этики разница была колоссальная... И я решил узнать, что такое человеческая этика. А когда начал узнавать, к этому знанию подмешались и некоторые другие знания. - Берет губку и хорошенечко ее вспенив, указывает повернуться спиной. Спину потереть. Потереть спинку.
Поделиться432016-02-24 04:37:32
В яме все были гнойные и не знали меры, расчесывали влажное, затем раскладывались на ступенях портика и вычищали друг другу из-под ногтей
В анфиладе еблись
Если случайно ткнуть в живот, польется изо рта, поэтому старались быть аккуратнее
Смешно было смотреть на свежих ампутантов, им и самим было смешно, хотели дернуть рукой а получалось культей, и хохотали, и все хохотали, культя дергалась, беспомощно, жалко и умильно как мелкий уродливый зверь
Зубы были щербаты, остры, зубы были, где были, а где не было - там зубов не было, в один из сезонов стало модно ходить без зубов, и больные скорбутом ходили как павлины, а в другой из сезонов стало модно иметь зубов два комплекта и больше никто в яме не болел цингой, все самоубились. Оставшиеся жрали землю, самые смелые присасывались к мертвым здоровым в надежде на то, что перепадет немного витаминов, их в анфиладу не пускали - воняло трупами, заставляли помыться, а мыться не в чем
Если кто чихал или давился, желали доброго здоровья, от этого у некоторых слабонервных случались припадки и везде летела пена
Как-то раз принесли пузырек оливкового масла: вот это был праздник
Новоприбывших спрашивали о новостях и били до ломаных костей, пока не начинал говорить, кто говорил, звали "журналисты", а кто не говорил, звали "уебки" и били до крошеных костей
прошеных гостей
все были прошены, за всех упрошено, уплачено заранее, осталось расквитаться с долгами
охраны не было, но никто не хотел бежать, всем было хорошо, особенно в анфиладе
жил в сарайке небольшой сделанной из полумертвых, вешал украшения на ребра где торчали, ставил свечку на тазовые кости и спал под эти колыбельные сладко-сладко
выходил гол бел бос
Босх, бес
просыпался в раннюю, будил желал хорошего утра, отирал ноги влажным листом
масла, естественно, так никому и не дал
когда шел даже в анфиладе затыкались
с чего такому пиетету? сам и был тем кто вел новую кровь, был током крови постоянным и переменным, чаще всего блуждающим, бил током крови постоянным и переменным, чаще всего пульсирующим, никто не мог отказать, потому знал все животы и все рты, и все гнойное и все влажное, поскольку владел и вывладел до того что увел за собой
сегодня было особенному гостю, но он не пришел оттого страдал запер сарайку чьим-то караулом как дверью
Очень хотелось новостей и было доподлинно известно что в отличие от прошеных гостей этот особенный гость не имеет привычки врать и к тому же желудок его здоров и чист
пустынно было на горизонте и собиралась буря, все расстраивались и харкали зеленым с кровью
Гость был особенным потому что его никто не звал он пошел сам, но не пришел, к вечеру начал беспокойство и жег костры, масло лил и натирался маслами, натирался блевотой и гноем чтобы пахло по ветру, жал самое больное чтобы кричали как можно громче, вышла симфония гудков
первое что спросил по прибытию: - А как вы относитесь к авангарду... - и взял нежно под руку но был оттолкнут: не дай бог увидят
второе что сказал по прибытию: - Не увидят, я ослепил их, чтобы ты нашел меня по крику, - и улыбнулся аккуратно, мягко, по-птичьи...
я перебил весь ад чтобы взять тебя под руку
Тебе нравится мой дом?
ты стал плох, ты стал наг, ты стал спать со мной в одной постели и в одном со мной теле, ты стал бешен кровью и ее током, блуждающим, пульсирующим, ты стал темен глазами и стал гноен нутром, я испортил тебя, я - твой первый мужчина
это так хорошо
это так хорошо... он смотрит тупо пару секунд, улыбка, которую он надел, несколько растерянна, но потом до Йесты доходит: он запрокидывает голову и коротко, но зажигательно хохочет. - Ты такая тварь, Питер, - вердикт его беззлобен и чрезвычайно сладок по интонации. Можно подумать, что он удивлен - как бывает удивлена домохозяйка, которой подарили на день рождения слишком дорогой подарок, или как бывает удивлен тот, чей враг умирает, когда он еще не успел этого пожелать. - Ты такой подонок, - он поворачивается по требованию, закусывает ладонь, запрокидывает ноги на противоположную стену, опасно соскальзывает, но успевает вовремя схватиться за бортик. Тем не менее, голова его оказывается у Кроули на плече, он смотрит с любопытством влажным лицом на влажное лицо, тянется к уху. - Как тебя вообще кто-то может полюбить?
Поделиться442016-02-25 01:26:36
Любовь это чрезвычайно интересно. Это увлекательно и запутанно, это по-домашнему театрально, без напряга напряженно, или не без напряга напряженно. Любовь это сильно и слабо, это эротично и холодно, это голодно, сыто, это зло, это открытие, это начало и конец и блаблаблаблаблаблаблаблаблаааа... Поклон - аплодисменты - занавес.
В конце концов среди концов конец наступит наконец? Не так. В конце концов среди концов любовь наступит наконец? Вот так.
Любящие люди это страшное явление. Ярости их нет предела (на самом деле это вовсе не любящие люди, это поведенческий стереотип вкупе с некоторой генетической алхимией).
"Питер, я люблю тебя." - "Ну все, пиздец. Ссспасибо".
Нет, спасибо это звучит скверно. Нужно говорит на такое исключительно "благодарю", ведь это благо нужно именно что дарить, дарить слизью и слюной, всеми возможными и невозможными вздохами, оханьями и синяками, втираясь в кожу другого. Но это не любовь. Это говно из-под ногтей.
Ну серьезно же, пошутил, Йеста. Никто ни у кого с ножом у горла не стоит. Любишь - люби, не любишь - не люби.
Не стоит отрицать втихомолку когда что-то общее проглядывает меж ними, будто бы как в одном лице, имеющем общие черты и Кроули и Берлинга, точно как в юнговской персоне, такая внезапно оскаленная морда из-за угла.
Ты, я, еще некоторые люди вполне могут впадать в отрицание того, что на данность называют любвью ввиду как негативного жизненного опыта, так и полнейшего его отсутствия. И это правда жизни: что люди живут благонравно, строят свои жилища, семейную жизнь, заводят любовниц и любовников, наводят порядок каждый день, или через день, или по субботам, и никак не по воскресеньям, так как на седьмой день Бог отдыхал. Они улыбаются друг другу, обнимаются, плачут и кумекают о том, сколько нужно денег на диваны, платья, распродажи или "купи два и третий бесплатно", забиваясь в этих кумеканьях в кирпичи собственного дома всем своим естеством, заворачиваясь в ковры и гобелены, или в поте лица вычищая кострище семейного очага, чтобы уложить в него к зиме новых поленьев. Они дорожат своими добродетелями как могут дорожить своим достатком, и постигают тремор в своих четырех стенах, от ужаса, что завтра кто-то опорочит их без всякой на то уместности. Они живут так век от века никогда не познав настоящего влюбленного взгляда, или позабыв как лучатся влюбленные глаза. И все на что их хватает это лишь забота о своем внешнем виде и здоровом желудке, все, что можно уложить в угоду роста своего общественного статуса и в угоду красования перед своими "настоящими" друзьями и подругами, такими же, впрочем, мудаками. И такое положение, когда ты видишь его с такого ракурса, не может вызвать ни одного ощущения кроме тошноты, потому что это настолько рыхло и шатко, что среди тех стен день ото дня проглядывает непомерная злоба друг к другу, когда бы все расходились и хмурили брови, жены, мужья, дети, которые в итоге с покорной благодарностью перенимают эту семейственную традиционность.
- Как может полюбить?... Ты серьезно?... - Он недоумевает. Целует взасос чуть не свернув ему шею, плотно ухватив под подбородок. Целует взасос так, что впору бы и задохнуться. И отпускает вдоволь насосавшись, как потерявший всякий интерес, начав уже мочалить спину со словами. - Если захочу - меня будут любить. Если не захочу - меня не будут любить. - Он мешкает малость и задумчиво добавляет. - Но исключения возможны, конечно. - И заводит руку куда-то под воду, принявшись за довольно приятное в сторону Берлинга занятие.
Поделиться452016-02-25 02:29:01
У него во рту табачно, у него во рту - кладбище великолепия. Rak ti Khon Kaen, нарколепсия, эпилепсия, каталепсия, разложение слов на буквы, букв на краску и штрихи. Графемический жировоск. Время от времени он находил в доме книгу, ту или иную, может быть, какую-нибудь третью, раскрывал на середине переплета и вдумчиво, долго вел языком по строчкам, получал знание, знание поступало в кровь. Вытирал насухо. Возвращался к посуде или холсту. Чем качественнее вмазка, тем больше новых слов: чем больше новых слов, тем качественнее вмазка: чем больше новой вмазки, тем качественнее слова: больше чем новых слов качественнее вмазка (тем): видал, как могу? Алле-оп! Я надеюсь, что ваш конферансье умрет до второго акта. Я надеюсь, если честно, что вы все умрете, для того я плюнул в шампанское в буфете: вы отравитесь свинцом. Типографика! Что с нее взять. Я сообщаю, что шампанское мое, цирк мой, конферансье мой, жировоск - мой, мое кладбище, мои книги, мои владельцы всех книг. До смерти бродить скоро и слишком долго, вместе с тем груза порядком, шхуна кренится в параличе оттопыренным боком, надо собрать побольше воспоминания о воспоминании, о владении, о приобретениях о потерях. Домашняя бухгалтерия - залог крепкого и разумного союза. Чаще всего ты - единица, а я - ноль (о!), когда дело доходит до человечьей тупости, сентиментальности или поздравительных открыток мы меняемся местами, танец в конце вечера, полька предполагает смену партнеров. Острых взглядов полно то тут, то там, но твой я знаю наизусть и слышу скрип, когда ведут гвоздем по стеклу. Ирландская полька - это состязание на выносливость, и ты выносишь больше всех: сначала ты выносишь им мозги из своего блистательного, великолепного, умопомрачительного орудия, затем ты выносишь меня на руках, затем ты меня не выносишь, я не могу выносить, мы невыносимы - ты и я, я остался с носом, ты остался с носом, тебя вынесло прибоем, меня унесло отбоем. Конец.
Возможная вариация "жили долго и счастливо": как-то раз Эбба не сломала мне нос.
Дважды конец.
Он не стонет, а почти скулит, он трогает переносицу, на ней нет никакого шрама. На нем почти нет никаких шрамов, а если бы были, то были бы все. Он был бы шрамовый гербарий - находка коллекционера. Шрамы были бы даже на его костях. - Ты хочешь сейчас, Питер? - он улыбается весьма самодовольно, рот его тоже шрам, шрамы его глаза, все правильно. У вас гвозди - у нас следы. Зачем еще нужны гвозди, если они не оставляют следов, и зачем еще нужны следы, если их не оставили какие-нибудь гвозди. Это верный миропорядок. В начале были гвозди, и все чрез них начало быть, на их концах сосредоточилась мировая инфекция и мировое живорождение. Концы были остры, как языки или халапеньо. Гвозди были зачинателями, гвозди были пенетраторами. Гвозди были самое мужское из мужских начал и кончались концом. При взгляде на гвозди глаза напротив истекали глазной смазкой. Были придуманы бумажные платки. Раны были нежны, рваны краями, глянцевы сукровицей, выглядели неопрятно и зло. Они нарывали по ночам и никак не могли успокоиться. Сначала раны были красны, потом раны стали белы, потом раны стали как черви, раны стали неаккуратностью скульптора, посягнули на высшее. Классический аристотелевский конфликт. Гвозди были чрезмерно моральны, гвозди были стерильны, гвозди были протерты спиртом. Зная, что скульптор не может ошибаться, гвозди предпочли исследование перед уничтожением: так им открылась правда, проникая в раны, гвозди искали мяса, но проникнув насквозь, нашли только дерево.
Мы - деталь композиции. Мы второстепенны, великолепны, нас редко замечают, мы вкусны и сочны своим контуром, синестетически, эстетически, гастрономически, мы сделаны для того, чтобы не пропала интермедия и чтобы упрямому, тупому глазу слабоумного было за что зацепиться, пока на воскресной мессе мамаша утирает его слюну над псалтырем. В конце концов, всегда есть Том Стоппард. В конце концов, зачем нам Том Стоппард?
Как и все отвратительное настолько, что притягивает взгляд - увидел, ужаснулся, захотел еще, увидел снова, ужаснулся снова, снова захотел, - "мы" налипает Йесте на язык стремительно, подобно татуировке или ожогу. К нам подселили новое кладбище. Посмотрите, как оно настойчиво. Посмотрите, как оно хочет породниться с нами лингвистически.
- Я тоже тварь, - он потирает шею, на шее распухло, как будто раскисла мышца, аккуратно трогает пальцем - горячо и больно. Слишком много смотрел. - Нравится тебе моя спина? - и чуть отодвигается, чтобы дать все рассмотреть еще разок. Отчего-то он очень устал трахаться. Может быть, от любви.
Однажды Кевин приехал к нему поболтать, Йеста уже был чуть пьян, но потом надрался до абсолютного бесстыдства. Кевин оставался трезв, сколько бы он ни пил, поэтому о нем не было известно ничего кроме того, что зовут его Кевин и что мать его мертва, а сам он флегматик и работает барменом. Это была какая-то совершенно обыкновенная местная настойка с ничего не обещающим названием, он пил ее, бывало, месяцами каждый вечер, но, быть может, не задался конкретный месяц или конкретный вечер - заткнуться он не смог даже тогда, когда Кевин прижал его лицом к подушке. Кевин был невозмутим. Йеста смеялся, плакал, говорил на пяти или восьми языках в одном предложении, рассказывал об Израиле и о Чехии, рассказывал о бабке по отцу и о деде по матери, рассказывал о том, как впервые додумался до онанизма и о своих любимых книгах - с пятнадцать часов кряду, - и заснул, так и не кончив, абсолютно удовлетворенным. Больше Кевин не приезжал.
Поделиться462016-02-27 00:56:58
- Ну а сам то ты как считаешь?... - И только пальцами вокруг укуса едва прочертил. Прекратил приставать. Ударить захотелось. Ухватить до вскрика. Улыбнулся мягко. Животное. Потому что животное. - Да... мне нравится твоя спина... Она очень экстравагантна и о многом может рассказать... как барокко, например, как реализм купающийся в страсти... или постмодернизм, может быть, что тоже катит... стремление уберечь свое тело от смерти и одновременно подохнуть. - Продолжил оглаживать, после аккуратно скользнул пальцами, омыл все же водой, продолжая как будто сам с собой. - Ты тварь, я тварь... вот видишь как получается... сплошная гармония в природе... - Добавил как вынырнув, резко сменив тон. - А ты в курсе для чего первобытному человеку нужны были татуировки и шрамирование? - Подумал заодно: "Я не смогу нормально работать, нужно брать отпуск и ехать на юг". Добавил вслух перебивая. - Ты знаешь кто?... Ты - живодер, вот ты кто... с тобой я чувствую себя каким-то первобытным животным, так что мне хочется бежать на природу чтобы долго и упорно выть. - Прозвучало тем не менее как сарказм. Меж тем скользнул по груди мягко, притягивая к себе, в близости уха продолжая шептать. - Погуляем завтра?... Может собор святого Каниса посмотрим или аббатство, что-нибудь в том же духе... или поехали куда-нибудь на природу, в Клэшакроу, например? - Подумал: "Далековато". Добавил. - Можно пожарить мясо. Хочешь?... Тебя на вертеле... - Хохотнул, уж куда уж больше вертелей, скабреза сплошная.
Он рассуждали так: ценность хорошей спины - это как любовь. Любовь же как деньги - валюта души. Курс, разумеется, у всех разный. Иные и размениваются, зачастую. Деньги же как говно. Порой на чужое позаришься и все. Был прецедент? Был. В руки любовь брал? Брал. Считай на автомате весь в дерьме. - Так любишь меня или нет? - Съерничал. К шее приложился губами. Передумал прикладываться. К затылку приложился лбом. Отлично. Божественно. Удобно. Чудесно.
Поделиться472016-02-27 02:56:29
Легкий способ уберечь свое тело от смерти - подохнуть. Это знает каждый дурак, какой хоть раз в жизни хотел избежать неприятностей: легкий способ избежать неожиданности - пойти к ней навстречу, легкий способ избежать изнасилования - лечь самостоятельно, легкий способ не выкурить десять сигарет за вечер - выкурить двадцать. Ты сказал, тебе, наверное, надо в душ, почему? Я выглядел неопрятно, я выглядел грязно, тебе нужно было, чтобы от меня не пахло ничем, кроме воды и мыла, тебе не нравились мои волосы, тебе не нравилось мое лицо? Тебе не нравилась моя мать или моя одежда, или тебе не нравилось, что я думал, или тебе не нравилось, как я думал, тебе не нравились мои холсты, краски мои, мои кисти тебе не нравились? Тебе не нравились фрески, или тебе не нравилась моя работа, что тебе не нравилось? Зачем мне нужно было в душ?
коридор был долог и слюнно вязок
сначала снял с себя кеды, кто носит кеды, только подростки и идиоты, снял носки и снял джинсы
снял с себя парку, кто снимает верхнюю одежду после нижней, даже подростки понимают что к чему
снял шарф, смотал, засунул в рукав, так не поступают даже идиоты
снял с себя свитер, переспросил, снял с себя кожу, оставил на планшетах
стащил с себя нервы как колготки в сетку
подкожный жир снял аккуратно
выжал лимфу на тряпку протер, пошел дальше, следы были влажны
мышцы поснимал как спортивную экипировку или рыцарский доспех, или сложный сборный дамский костюм
сосуды собрал на руки как жемчужную нитку и порвал, покатилось по полу
выгрузил органы как книги которые нес из библиотеки
кости поставил аккуратно одну на другую
все что осталось тщательно прополоскал со спиртом, с отбеливателем, со стиральным, зубным, рвотным порошком, растер одно о другое что было особенно грязным, заштопал сношенное, понаставил заплат, все что шнуровалось расшнуровал, все что застегивалось расстегнул, высушил, измельчил, выткал, надел кости, надел органы, надел кровь, надел мышцы, надел жир и надел нервы, надел кожу и стался такой как был, только просмеявшись
с тех пор ты ложишься со мной и в постель и в ванну, да, мистер психотерапевт, сэр? я смотрел один фильм, где за душевой шторой происходило самое интересное
(шоколадный сироп хершиз)
и что, не побрезговал бы травленным мясом
- ну да, ну да, - сказал бы, - но ведь сам же травил, а плохого не держим
о, Питер
смена репертуара после антракта
начало войны ранним утром
солнечный удар, Апокалипсис, божественное откровение
клиффхэнгер
падение в предсонной дремоте
эпилептический припадок
успех после долгой практики
случайная атрофия мышц
нерв слишком долго раздражаемый, оттого ставшийся спокойным, вот кто ты, что это такое ты - вот это
а откуда мне знать про любовь
вопросы твои не корректны
откуда знать мне про любовь, скажи мне как лечащий врач или как человек с которым я сплю
не знал любви с матерью и не знал любви с отцом, не знал любви ни с одним из людей, не знал любви с богом, не знал любви с книгой или с лицом, только страх
а что это если не бояться - то сразу любовь?
а что это если не бояться даже страха, и что если идти к страху чтобы не бояться, - сразу любовь?
а что это если страха нет и страху перестает быть, и есть только пустое от него место, это отверстие - сразу любовь? отсутствие страха что это, сразу любовь?
оказывается как много есть вещей которых мне страшно, Питер, сколько много этих вещей, так сразу и не разобраться
не боюсь тебя это что же, признание в любви, Питер, не боюсь тебя - это признание в отсутствии страха, а что такое есть любовь, сразу или не сразу, что за вопросы твои, будто бы ты знаешь, о чем говоришь, ты вспомни как пальцы твои дрожали когда я впервые сел пред тобой на колени и вспомни как пружинно тверд был твой хребет когда я сел пред тобой второй раз, и что случилось с твоей ладонью когда я сел пред тобой третий раз, где оказалась эта ладонь тогда, что она сделала, ты не знаешь о чем говорить, с тобой не случалось отсутствия страха, только гарант безнаказанности, ничего больше, когда нет наказания - нечего бояться, но всегда наоборот - нечего бояться, когда знаешь, что накажут
когда не знаешь, накажут ли, не накажут, можно и заплакать от страху, Питер, я даю тебе честное слово что это так
поэтому мне живется чуть тяжче, чем тебе, самую малость оттого что ты - так умен и знаешь все про свое наказание, а я так глуп и со мной мое незнание точит мне шею у основания, как органическая гильотина
когда-то ты расскажешь мне все свои умные слова, и прочитаешь мне все свои умные книги, я начну думать твоей головой, когда-то я напишу твоими руками самое верное чувство, самый верный цвет замешаю твоим глазом, я начну заниматься камнем, потому что тебя интересует бессмертное, я начну заниматься камнем, потому что меня интересует дикое, я начну заниматься камнем, который воет, как ты, рычит, как ты, как ты заливается бешеной пеной, я займусь этим камнем, я возьму твои руки, я возьму твой глаз, я возьму твою голову и ограню пену, рык и вой, я надену их на тебя, на пальцы, на запястья, на шею, на щиколотках ты будешь носить мой камень, ты будешь носить его в ушах, ты будешь носить его под языком и больше никогда не почувствуешь жажды
это будет когда-то
если ты меня не убьешь, если я тебя не убью, если я не убью себя, если нас не убьет кто-то другой, это будет когда-то, тогда, когда никто никого не убьет и отсутствие страха пропадет, потому что пропадет категория страха
не может быть пустым место того, чего не существует, это понимаю даже я, мистер психотерапевт, сэр
Он тянется за сигаретами, щелкает зажигалкой, по фильтру стекает капля. Болит то там, то не там, то везде сразу, болит Питер, болит сигаретный конец и сигаретное начало, болит вода в ванне, болит ванная, болит дом и страна болит. Иногда не болит, и он морщится невпопад, он думает: я живу возле аббатства, думает: монашье молоко - худшее молоко, думает: надо хоть когда-то попробовать их монашье молоко, может быть, оно не такое и мерзкое, как он думает. Может быть. Ладонь его ложится поверх ладони Кроули, трогает пальцы и резко дергается в сторону, поднимая немного брызг. Он устал, у него болит голова, правда, она все еще болит. Йеста серьезен. Лицо у него несмешно каменное - обыкновенное и утомленное. Он прикрывает глаза. - Да, - отвечает он, не поворачивая головы. Дым поднимается вверх и дурно пахнет.
Поделиться482016-03-04 23:56:05
В нем нет манкости. Манкость есть только в бабах, такое змеиное дело. И то не в шибко умных, ведь оно как, если тебе умом не счастливится выделиться, то способа другого нет.
Это великая беда, когда с женщиной трудно или невозможно разговаривать. Когда надо делать вид, что ты заинтересован.
Была одна такая, не сказать, что был зациклен, нравилась своей жестикуляцией, буквально как балериньей - истерическая акцентуация. Только и повторяла: золото, золото, золото, - такая по сути гопница.
Объяснял дословно, витиевато, что золото носят только жлобы, - не понимала. Золото золото золото. Купил пару раз. Очень нравится дарить подарки. Не ей лично, просто очень нравится. Вышел очередной скандал в угоду отличной памяти.
В нем нет манкости, в нем есть ладность. Не структура, а течение. Как камни гробовые, которые, обтесать если их, становится в ареале трупного, подземельного возлежания высокий ладанный дух. Член такой же, а руки, ладони, меньше, у́же - ладнее. Удивительное дело.
Так и остановился на них взглядом. А что теперь поделать, когда психолог со своим образованием на хуй идет? От досократиков, пифагорейцев, Демокрита, Платона, Аристотеля, Шо пен га у э ра, Н и ц ш э, Ф-рей-да, Лаааакааааана, Сосссссссюуууора, Кляаааайнннннн - всех нахуй подчастую, вместе с собою любимым.
- Я тоже тебя люблю. - Сказал простовато и улыбнулся. Прикурил сигарету аккуратно. Конфисковал у него взмокшую и дал посуше.
Хорошее начало. Зачин не страшный, не взъерепененный. Ладный.
Вот и будешь повторять так пока тебя это словечко пугать не перестанет.
Обнял спокойно. Мирно. Войны то бишь нет. Очень успокаивающе обнял. Я так не люблю когда дети плачут - сказал бы. Я так люблю, обретаю такой восторг, когда дети вытворяют всякие глупости. - Сказал бы. Я думаю, что единственное что убивает наше время, это отсутствие любознательности. - Сказал бы. Что любознательность принимают за дурость - Сказал бы.
Но не стал. Оно и так ясно, продолжил объятия. - Так поедем в Клэшакроу... или нет?
Поделиться492016-03-05 02:32:28
мелкое произрастает
незабудки, наверное, бисерные капли
лето было долгим, выгорели волосы и поля, в селах поселился город с долгого неурожаю, оттого молились всем подряд, кто мог бы подать, просили жалости у каждого жалостливого, стали настолько тем противны небу и всем его лицам, что обнищали до костей и лезли с ножами к ангелам
ангелы жали глотки, гнали метлами
осень была латунной, били колокола, били в лица, звенело попутно то на той стороне, то на этой, хорошенько протрясли, трещало маракасно, древесно, сухо, трещало мертвенькими детьми, трещало остовами погорелого, темными жжеными ветвями, трещало черепами мелкого зверья, трещало твердыми комьями земли, ходили охрой (широким мазком)
никогда еще не говорили таких слов столько бледные руки
в девять лет метался в лихорадке, до того озверел, что рвал простыни и приходилось вязать руки
был очень болен
проистекал изнутри выннаружу и торчал потрохами, в комнате становилось сально, жирно, влажно, темно, пахло кровью, как церковными свечами
от любви, от любви, от любви
- пригодилось, - шутила она на кухне и пальцы ее с сигаретой отчего-то дрожали
училась на медсестру, была полна гуманизму и нажористого добродушия
очень хотелось пить вот и услышал, ноги подкосились, упал с тихим стуком, - она и правда напугана
господи, наконец-то она напугана
когда выздоровел вышел в бинтах что прошло пятнадцать лет
не стало бакалеи на углу и схлынула незаметная смертельная зима, была робкая, услужливая как сиделка или стул обитый плюшем
пожалуйста, не садись на эти стулья, я не смогу постирать обивку
нет, она не говорила "пожалуйста"
это что же самый настоящий человек?
фьергат миг ей
фьергатмигей
какие нежные цветы, это мои самые, самые любимые цветы, так и знай
это что же самый настоящий человек?
самый настоящий мужчина?
нельзя лезть с ножами к ангелам, их и так никто не любит, только просят
нельзя лезть с ножами к ангелам, ваши ножи немыты, гладьте их головы, целуйте их руки, их бледные, бледные, бледные руки
это что это сказали только что, не пойму
что это сказал (я)
что это ответил (ты)
мое лето было маленьким но прожорливым, оно поглотило весь чернозем и стала засуха, и стала смерть
как это так, ведь ты все знаешь, - смолчал
мне всегда хочется говорить гнусные вещи чтобы далее знать за что меня бьют в мое лицо
мне так страшно не нравиться без повода
сколько было ламп в комнате, не вспомнить, а какого цвета волосы
а у тебя
господи не помню...
тебя поставили перед фактом факт был выпукл и откровеннен, ты пришел и взял право: я поставил тебя перед фактом: я ударил медсестру и потом ее трахнул: потом когда ты ушел: потом когда я ушел: я уже никого не хотел: но до того как ты пришел - об этом было много разговора - ты знал за что берешься - что это такое - почему ты так обиделся на свое убийство - Питер? - что это такое - это "тоже"? это и есть "тоже"?
я взял нож только к ней но ты взял нож ко мне
ты запихнул его в меня по рукоять но не убил, - загадка: что же ты сделал с этим ножом
да, такое бывало
в то время в девять лет метался в лихорадке, оттого озверел и каждый день меняли белье
было в пятнах, было мокрым и рваным
мой мужчина самый нежный как фьергатмигей
мой мужчина самый нежный как приход весны
ты спрашивал, что я за женщина, я: суфражистка, я: пришла за правами и местью, но ушла обритая и опозоренная
мой мужчина самый умный как природа
мой мужчина самый злой как война
мой мужчина гремит гвоздями и буквами
мой мужчина не умеет громко ругаться
мой мужчина любит мою спину, то есть, моему мужчине нравится моя спина
ты знаешь что это такое если человека не любит даже собственная мать? какого урода должна выродить мать чтобы его не любить
его не любила мать матери и отец матери, и мать отца, зато сам отец любил за всех разом, о, Питер, меня любил весь свет, я приходил к свету со светом и свет любил меня, как только мог, со всей своей световой скоростью во все световые лета
после долгой эквилибристики свет становился мягок и расслаблен, он говорил, - я люблю тебя, - на плохом английскомм с курманджийским акцентом, и я смеялся, я смеялся, я смеялся, и бил его ногами - этот акцент
я бил его ногами
что теперь делать, Питер
что теперь делать, я не знаю, что теперь делать.
Он мягко кивает, покусывая палец. Он рассеян, - а что там в этом Клэшакроу, трясины? - и снова заводит свое.
- Пожалуйста, можно я буду приходить иногда, когда ты заведешь себе жену, - он поворачивается аккуратно, но все равно плещет через край, и садится верхом, смахивает с бортиков воду обратно в ванну. Что теперь делать, мне можно теперь тебя обнимать или совсем нельзя, можно ли мне тебя целовать, целовать твой рот или руку, или волосы, можно ли теперь это делать. Можно ли, или нет, или ты смеешься надо мной. Или ты смеешься надо мной, смешно тебе, тебе смешно? - Ударь меня по лицу, Питер, ударь меня очень больно, - сигарету он роняет тут же, в пальцах она разваливается на табак и повисает на воде. Он задумчиво чешет шею, одергивает руку - болит. Завтра это что же, уже и жарить? Только не делись ни с кем этим мясом, я его тебе дарю... оно несвежее. Они отравятся. - Меня еще никто не любил, а тебя? Что теперь можно делать?
Отредактировано Gosta Berling (2016-03-05 02:34:19)
Поделиться502016-03-06 02:37:58
Любовь у него была какая-то странная.
Кроули любили бабы. Пара так точно со всем приложным страстной душе отчаянием. Они все для него казались прачками. Румяными, дородными женщинами с крепкими, сильными руками и залихватскими манерами. Сельчанками (не обращая внимание ни на чье внешнее изящество или манеры). Всегда заканчивалось одним и тем же, что они полоскали ему мозги в тщетной попытке выжать еще немного любви, вероятно, чтобы быстрее сохло.
Любовь у него была какая-то странная. Непромокаемая.
Стена напротив гаражей. Гранж какой-то.
Зато ебля с огоньком.
Самый большой парадокс баб заключается в их безудержной голодности. Они не знают умеренности. Поэтому они и любят подонков. Потому что после того как им не отвечают на их альтруизм их начинает безудержно рвать.
Сострадание, доброта, верность - это тоже те еще понятия, которыми можно хорошо промыть мозги.
Сделал добро и отойди. Что в том плохого когда на утро все заканчивается?
Единственного до конца не понял, разве альтруизм порождает рвоту от отсутствия обратной связи? Сарказм, естественно.
Откуда берутся подонки?
Голос Берлинга прозвучал как эдакий аксессуар для большего эротизма. Очень новеллистично. Так может говорили герои книг Бальзака, или Флобера, или дю Морье, или быть может Гофмана, если к тому прибавить грамм сипа.
То есть воркующе, пылко, в преддверии истерического припадка. Очень по-французски, как показалось.
Так дрожал бы от приступа накативших слез голос раскаивающейся в своем жестокосердии, прокатном алкоголизме и вязком цинизме, ввиду приобретенного самоотрицания, любой беспорядочно совокупляющейся шлюхи. Так бы, как в приступе чахотки или грудной жабы судорожно вел низкими виолончельными нотами голос какого-нибудь Клейста, в котором творилась эпоха, чья рука держала бы у виска дуло пистолета в порыве ухода в вечность после убийства любви.
Это голос любительского пения. Это тон хорошей импровизации, это пронзительная норма.
Повернулся беспокойно. Но Кроули этого не понял. Когда они встретились ни о какой любви и речи быть не могло. Палингенезисты тут правы бесспорно, старые немецкие пердуны. Уровни интеллектуального развития выражают инаковость чаще, чем равенство. Смотреть выше самого себя изрядно сложно. Когда они встретились все было очевидно, Кроули смотрел сверху вниз. Когда тебе завязывают шнурки, когда перед тобой встают на колени, когда от тебя хотят определенных слов, все это неминуемо ввергает в обязательства. Теперь парадоксальное: то ли плюхнулся на колени, то ли впал в стремительную слюнявую регрессию. Он промолчал. Провел по волосам умеренно. - Все можно делать... - Сказал и прихватив за затылок склонил к поцелую.
Отредактировано Peter Crowley (2016-03-06 02:39:59)