- Лиз просто привыкла к другой твоей стороне, - Келлах снова легко пожал плечами. Разговор стал походить на нормальный диалог и это не могло не радовать. Ему даже сигаретный дым не мешал и вообще будто даже нравится. - Она всё, что ты показываешь ей, видит именно как проявление того тебя, к которому она привыкла. Просто не видит других твоих сторон, вот и всё. Это дело времени.
Дилан ему нравился. И нравился теперь, кажется, ещё больше. Чем-то таким, что он надеялся когда-то увидеть в будущем женихе Мойры. Хотя у самого него в ту пору характер был совсем другой. Парень раскрывался, искренне говорил всё, что приходило в голову, не боялся противоречить, хотя, видит Бог, слова Келлаха о том, что он его практически раскусил сразу, привели его в замешательство и вполне могли способствовать тому, что Дилан побоялся бы спорить. Но Келлаху нравилось, что он был смелым в высказывании своего мнения.
- Улица... Кто из нас через неё не прошёл, - он снова коротко хмыкнул, тут же выставляя руку ладонью вперёд, словно останавливая возможную ответную реплику парня. - Нет, в моей жизни её было конечно же совсем не столько, сколько в вашей. Подростком я вообще как сыр в масле катался, даже кризисов этих всех практически избегал... до семнадцати лет. Потом вот сорвался, пустился во все тяжкие.
У него даже получилось закончить фразу так, будто он только что не сообразил внезапно, что болтает лишнее. кто в семнадцать не творил ерунды, особенно, если раньше творить её особо-то не удавалось или не хотелось.
- Жизнь такая штука, Дилан, - Келлах снова уставился на свои руки, легко касаясь кончиками пальцев шрамов и белёсых пятен от старых ожогов. - Нам невозможно даже представить, что, как и зачем происходит. Если я сейчас скажу как священник, то нам не дано знать замысел Бога. Кто знает, может быть вам нужно было пройти через всё это, чтобы наконец-то сейчас нормально устроиться в жизни - внезапно даже с комфортом, - он мотнул головой, словно указывая на все эти хоромы, что теперь были его владением. - Кто знает, может быть мне нужно было пережить всё, перешагнуть через многое и стать всё-таки тем, кем я не очень-то хотел быть даже ещё пару лет назад, чтобы у вас был этот дом?
Он снова замолчал, ловя негромкий вопрос Дилана и теперь задумываясь так крепко, что тишина через несколько минут уже буквально начала давить на плечи своей непроницаемостью.
- В моей жизни было очень много любви, Дилан. Правда. Уж не знаю - за какие заслуги мне всё это давалось, но... - он снова замолчал, цепляя пальцами короткую щетину на подбородке, словно пытаясь ухватиться за какой-то один волосок и попытаться выдернуть его. Ему всегда было тяжело рассказывать что-то, что касалось самой глубины его души, того, что оставило в ней неизгладимые следы. Просто потому, что не мог найти слов, которым можно было бы начать. - Я всегда называл её своей невестой. Мы жили как семья, были семьёй, но не венчались, не регистрировали брак. Её звали Аврил, - Келлах внезапно почувствовал как на губы его впервые за много лет, прошедших с её гибели, выползает едва заметная улыбка. - Я любил её без памяти. Безумно, невероятно. Я был счастлив, когда она подарила мне дочь, хотя вообще-то хотел сына. Мы будто дышали друг другом каждый миг, - он замолчал, повернувшись лицом куда-то в сторону темнеющей изгороди, потом вздохнув повернулся к Дилану лицом снова. - Она погибла во время теракта в Оме. Я до сих пор считаю, что из-за меня. Погибла вместе с нашей дочерью и сыновьями, которых мы ждали к концу сентября. Вот тогда я узнал, что такое безысходность - у меня было море любви, а отдать её больше было некому. Я с горем пополам научился жить с этим. Сначала искал затворничества и новый смысл жизни. Потом стал священником, помотался несколько лет по разным приходам и прибыл сюда. Все эти годы я жил с ненавистью к себе и к тем, кто способствовал её смерти. А здесь встретил другую женщину. И как какой-то идиот, как трус не сказал ей, что служу. Она уехала из Килкенни, когда узнала, кто я на самом деле. И я теперь понимаю, что благодарен ей за этот шаг - я был готов отречься от служения из-за неё и одновременно не знал, как с этим справиться. Я просто влюбился как мальчишка и - теперь я понимаю - со временем эта влюблённость бы прошла, а ошибочный шаг уже был бы сделан. Но я словно ожил, знаешь. Ну а если говорить о любви и безысходности вместе, - Келлах скрестил руки на груди, наконец-то глядя прямо в лицо Дилана и опираясь всей спиной на столб позади себя. - Есть одна женщина, которую я по-настоящему полюбил. И люблю. Сейчас. Да. Не смотри на меня так, священники умеют любить, в конце концов, - он даже почти рассмеялся, глядя на кажется окончательно обалдевшего от таких откровений Дилана. - И я знаю, что она тоже любит меня. Но она теперь замужем за отличным парнем, а я епископ, который с радостью будет крестить и когда-нибудь венчать их детей. И между нами никогда ничего не будет больше. А я ничего не могу сделать ни с этой любовью, ни с этой безысходностью, которая живёт в нас обоих.