День сегодня выдался непростой. Отец Морриган с утра вовсю обучал меня работе в мастерской. Сначала мне доверяли только черную работу, чтобы подготовить к процессу. А сегодня наконец разрешил попробовать выточить первую фигурку. Я бы хотел потом рассказать Лиз, про то, как с первого раза у меня вышла портретная копия Марии, но… Увы. Я запорол добрый десяток деревяшек, прежде чем у меня начало получаться что-то стоящее. Нужно отдать должное моему учителю – он ни разу не назвал меня косоруким идиотом, хотя, чёрт возьми, именно так я себя и чувствовал. Я долго наблюдал за ним за работой. У него всё это получалось потрясающе легко, будто он просто отрезал ненужные куски дерева, которыми была облеплена уже готовая фигурка. «А че, легко же, не справлюсь что ли?», - думал тогда я. Это ж, ни хрена себе, я ошибся… Ни хрена это не легко. Это я понял, когда чуть не сунул палец прямо под резец. Озарение, мать его… Но я не отступлюсь. Во-первых, это неплохой кусок хлеба. Во-вторых, это хоть какая-то помощь отцу Морригану, который и так до хрена мне помогает. А в третьих, я хочу подарить Лиз на Рождество фигурку хорька. Ну, вообще я хотел подарить её на день рождения, но слегка переоценил себя. Потому что день рождения был сегодня. Разве что, на Рождество… Но, такими темпами, на Рождество 2020 года.
А в обед проснулась уже совершеннолетняя именинница и утащила меня в город. Где мы только не побывали! И разговоры, куча разговоров. Воспоминания, мечты, приятные разговоры, и, иногда, не очень. Ну, и вручение подарков, само собой.
Пришли мы уже практически ночью и сразу рухнули спать. Не знаю, как Лиз, а я уже битый час лежал на кровати, сбив в комок простыню, и таращился в потолок. Сон не шел. Такое ощущение, будто жду чего-то, а чего – непонятно.
Вдруг раздался крик. Какой-то дикий, полный ужаса. «Дилан! Ди-и-и-лан!» Из комнаты Лиз. Я за секунду слетел с кровати, и выскочил в коридор, распахнул дверь её спальни, даже на долю секунды порадовался, что она не закрывается на ночь, в один прыжок вскочил на кровать, нависнув над отчаянно сражающейся с воздухом девушкой, и сразу чуть было не отхватил по яйцам. Я тут же сел ей на ноги, стараясь хоть как-то удержать её на месте и принялся трясти за плечи.
- Лиз, Лиз! Я с тобой! Ничего не бойся!, - в ответ новый визг. Я подхватываю её и прижимаю к себе, стараясь избежать прямого хука в челюсть, гладу по спине. Хорёк, кажется, просыпается, и пытается вырваться из-под меня. Я отпускаю и пересаживаюсь на край кровати. Лиз натягивает на себе одеяло, как в детстве, когда оно было лучшим спасением от всех монстров на свете. Да и голос у неё сейчас, как у маленькой девочки. Тонкий, захлебывающийся страхом и слезами.
Я вытаскиваю её их-под одеяла и прижимаю к своей груди. Лиз колотит от ужаса, а я отвожу от её лица взмокшие от пота и слёз волосы.
- Это я, я говорил своим голосом. Это просто сон, Хорёк. Богом клянусь, я бы первого же мудака, который бы залез сюда, чтобы обидеть тебя, пустил бы под нож.
Лиз уткнулась в меня и всхлипывает так, что аж сердце на куски рвется. Душу бы заложил, лишь бы найти этих уёбков, которые посмели прикоснуться к ней, и развесить их кишки по заборам.
Я целую её в затылок.
- Всё хорошо… Успокаивайся… Я с тобой, только с тобой…
Никогда себе не прощу, что не усмотрел за ней, что ей пришлось все это пережить.

Он по-прежнему не мог заснуть так же легко и быстро как тогда, когда жил один. Постоянное присутствие людей словно обостряло слух и ещё какое-то то ли шестое, то ли седьмое чувство, заставляя Келлаха выныривать из сна каждый раз, когда он становился опасно глубоким. В глубоком сне его до сих пор поджидали старые кошмары. Потому Келлах не спал, а проваливался в какое-то полузабытьё, в котором сны прийти к нему не могли.
Из этого забытья его буквально выдрал дикий крик дочери, разносящийся по всему дому из её спальни. Эйфин жалобно заскулил, перепугавшись страшного голоса Лиз и едва не забился под кровать сначала, а потом несколько раз попал под ноги рванувшему в спальню Элизабет Морригану.
Первая мысль, которая спугнутой птицей пронеслась в голове Келлаха - Дилан посмел сунуться к его дочери не с самыми чистыми намерениями. Это было не очень удивительно, но подняло такую волну гнева в груди священника, что он чуть было не задохнулся - комната, в которой спал Дилан была дальше от комнаты Лиз, чем спальня самого Келлаха, и неутешительные выводы напрашивались сами собой.
Впрочем, въевшаяся в кровь со времён далёкой и бурной молодости привычка Морригана быстро анализировать ситуацию практически спасла Дилана от расправы - тот явно не предпринимал никаких действий насильственного характера по отношению к Лиз. Келлах как можно тише опустился на колени рядом с кроватью, опираясь на неё локтями, и встревоженно глядя на захлёбывающуюся в глухом плаче дочь. Эйфин торчал тут же, так же пытаясь забиться под кровать от страха - его пугал плач Лиз, но оставаться одному в пустой комнате растревоженного хозяина ему, по всей видимости, было ещё страшнее.
- Я принесу воды, - поднявшись с колен и чувствуя как колотится в горле сердце и трясутся руки едва слышно сказал Келлах Дилану, накрыв ладонью его плечо, обращая тем самым на себя его внимание. - Не отпускай её, я быстро.
Действительно быстро спустился вниз, на кухню, и буквально через минуту вернулся со стаканом воды. Осторожно опустившись на постель рядом с Лиз, вцепившейся в Дилана, Келлах мягко провёл ладонью по её волосам, успокаивая и осторожно обращая на себя её внимание.
- Лиз, девочка, всё хорошо, - снова и снова медленно и легко проводя по растрёпанным волосам негромко повторял Келлах протягивая стакан с водой дочери. - Выпей воды. Всё хорошо...

Лиз внезапно отталкивает меня, и мы разлетаемся в разные стороны. Она откидывается на подушки, а я, не удержавшись от неожиданности, лечу на пол. Секунд десять – столько требуется нам обоим, чтобы вскочить на ноги. И пока я стою в раздумьях, что же делать дальше, Лиз начинает швырять в нас все, что под руку попадется, бешено крича. Она мечется как раненный зверь, выплескивая наружу весь свой страх, боль и разочарование. А что я? Я стою и молчу, пережидая бурю.
Тяжело слышать такое. А особенно тяжело, когда ты готов подписаться под каждым обвинением. Да, обещал. Да, не было рядом. Да, подвел. Да… Предатель.
Отец Морриган первый переходит к решительным действиям и забирается к девушке на кровать, и прижимая её к себе. Лиз, кажется, даже уменьшилась в размерах. Сейчас это была не воинственно настроенная девушка, недавно справившая своё соврешеннолетие, а та испуганная и зареванная шестилетняя девчонка, которую я тогда подобрал на улице Кинсейла. Продрогшая, и не знающая, куда идти. Тогда для неё всё было незнакомым и опасным. Ничего не изменилось. А еще было видно, насколько ей не хватало папы. Такого, чтобы тучи развел руками, успокоил, и набил по очереди морды всем козлам, которые посмели обидеть его дочку.
А падре всё шепчет и шепчет, тихонько раскачиваясь. Я сажусь на корточки и вглядываюсь в лицо Хорька, надеясь увидеть там хоть что-то, указывающее на её облегчение. Я хотел было положить руку ей на колено, хоть как-то обозначить своё присутствие, но передумал. Сейчас это время их двоих.
Из ступора меня выводит прикосновение кончиков пальцев Келлаха к плечу, дотянувшегося  до меня, в попытке привлечь моё внимание. Дважды просить меня не надо, и вот я уже сижу у неё на кровати и обнимаю её за плечи. Пост сдал – пост принял.
- Прости, что меня не было рядом. Но сейчас я вернулся, и вернулся навсегда. Ты больше не одна. Мы все будем с тобой, будем защищать тебя. И отец Келлах, и я, и даже Эйф. Правда ведь? – пёс будто понимает мои слова и кладет морду на колени девушке, поскуливая и глядя на неё снизу вверх, как умеют только собаки. – Мы больше не позволим ничему плохому случиться.
Я в который раз отвожу её волосы от лица и наклоняюсь, чтобы увидеть её глаза.
- Всё закончилось, понимаешь? Всё, теперь началась новая жизнь. Ты дома, по-настоящему дома. Больше не надо выживать, не надо рвать из горла. Больше не надо бояться за свою жизнь. Богом клянусь, тебе больше не придется бояться, я… Мы. Мы все сделаем для этого.

Лиз закрыла глаза и обмякла в моих руках. Сначала я перепугался, подумав, что она упала в обморок. Вполне возможно, от таких-то жутких переживаний. Но потом понял, что всё нормально и относительно успокоился. Я поднял её, положил на кровать, подобрал с пола подушки и одеяло, которые еще недавно побывали снарядами в её руках. Пристроил её голову на подушку, накрыл и замялся. Только сейчас я понял, что всё это время был в трусах, но уходить и бросать (опять) её одну, вместе с её мыслями и страхами, даже на чёртову минуту, казалось мне грёбаным преступлением.
- Отец Морриган, принесите, пожалуйста, мне одежду, - шепотом попросил я падре. Он только кивнул, и уже через минуту я натягивал штаны и футболку.
- Я останусь здесь, – так же шепотом сообщил я, садясь на полу у её кровати и беря её ладонь в свои руки.
Не знаю, сколько я так просидел. Я говорил, говорил и говорил. Тихо-тихо, я рассказывал ей, как мы вместе пойдем учиться, как она хотела, как купим маленький домик и как здорово будем там жить. Рассказывал сказки, которые когда-то рассказывала мне она, придумывая им самые добрые концовки. Красную шапочку никто не съедал, Белоснежка отказалась от отравленного яблока, а Русалочка не превращалась в пену. Постепенно я перебрался к ней на кровать, сначала долго сидел, не выпуская её руки, потом лёг рядом. А потом и вовсе лёг рядом, как мы лежали в детстве. Я обнял её, чувствуя всей кожей, как быстро и неровно бьётся её сердце и сам не заметил, как задремал.
Просыпался я каждые минут пятнадцать, на каждый шорох и на каждое её движение. И тут же обнимал её еще крепче, шепча на ухо, что я рядом и не позволю её обидеть ни одному уроду. Время от времени в комнату входил Келлах, проверяя, всё ли в порядке. Пару раз он подменил меня, чтобы я банально смог добежать до туалета. Через минуту я опять возвращался на свой пост.
Утром он принес мне поесть и сообщил, что сейчас отлучится ненадолго на утреннюю мессу, но сразу же вернется домой по её окончанию. Я кивнул, торопливо поглощая принесенный завтрак.
Лиз проснулась глубоко за полдень, часа в два дня. Наверное это я разбудил её. Я как раз пытался улечься поудобнее, не выпуская её из рук, потому что отлежал к чертовой матери всё, что только можно. Встать и размяться я попросту не рискнул.
- Лиз? – с тревогой спросил я, не зная, что еще сказать. Желать доброго утра? В такой ситуации это просто гребанное издевательство. Спросить, как она? Хреново, надо полагать. Поэтому мне оставалось только вглядываться в её лицо, припухшее ото сна и недавних рыданий, и ждать, что она скажет. И узнает ли вообще. Точно!
- Это я, Дилан, - быстро сообщил я, приподнимаясь на локте и напрягаясь, готовясь к внезапной вспышке ярости.

Если бы не было всех этих брожений - принести Дилану одежду, позволить ему отбежать от Элизабет на какие-то минуты - Келлах совершенно точно сошёл бы с ума. По крайней мере, так он очень явственно чувствовал - мысли о том, что его помощь, пусть и в мелочах каких-то, нужна, не давали ему ухнуть с головой в то, что обычно одолевало его ночами.
Он не отходил от двери комнаты дочери ровно так же, как Дилан не отходил от её постели - он бы всё отдал за то, чтобы оказаться ей нужным настолько же сильно, насколько ей нужен этот парень, но в его пользу складывалось разве что только то, что пока у него хватало сил не опустить окончательно руки. Понимание того, что эти двое прекрасно справились бы и без него не давало ему даже прикрыть глаза, не то, что заснуть - именно поэтому он оказывался рядом с Диланом ровно в тот момент, когда тому было нужно. А пока парень бегал до туалета и обратно, Морриган сидел на полу у кровати дочери и смотрел в её такое спокойное во сне лицо, едва заметно касаясь кончиками пальцев её волос.
Приготовив завтрак, Келлах отнёс его наверх, прихватив с собой Эйфина, отправился в собор, прогуливая пса, даже не возжелавшего накрутить пару десятков километров по парку - словно чувствовал, что сейчас всем не до весёлой беготни. Хорошо, что в конфессионал к нему так никто и не постучался с утра - Келлах был уверен, что вряд ли смог бы помочь на исповеди должным образом хоть кому-то. Отвёл мессу, только во время её привычно отключившись от всех забот и мыслей, непрерывным потоком скользящих в его голове. И вернулся домой.
Лиз всё ещё спала. Решив не отправляться в мастерскую, Келлах с головой погрузился в рисование новых эскизов и перенос их в программу для работы со станками. И увлёкся этой работой настолько, что прозвучавший над его головой голос Элизабет заставил его буквально вздрогнуть. Он даже карандаш выронил, полез за ним под стол, и вот тут-то его настиг вопрос Лиз.
- Я... - желание провалиться в какой-нибудь пространственно-временной разлом прямо из-под стола оказалось настолько сильным, что Келлах натурально замер, скукожившись на стуле и не высовывая голову из-под столешницы. Но уходить от прямых вопросов таким образом он всё-таки считал непозволительным - выбираться из-под стола всё-таки пришлось, хотя это и не обошлось без удара затылком.
- Ты же знаешь, на какие времена пришлась моя молодость, - не поднимая глаз на дочь и бездумно крутя карандаш в пальцах глухо произнёс Келлах. - Я видел много чего, - он медленно крутанулся на стуле, поворачиваясь лицом к Лиз и поднимая на неё глаза. - Моих друзей убивали британские солдаты, мне тоже пришлось повоевать за свою жизнь, - он не хотел говорить самого главного. До ужаса не хотел признаваться в том, что до сих пор видит в своих снах, хоть и говорить об этом было не так нестерпимо больно как ещё совсем недавно. - Моя беременная... - замявшись на мгновение, он сглотнул кислую слюну, заполнившую рот при одном только воспоминании о виденном на улицах Омы, - ...жена и дочь погибли во взрыве. Я видел их израненные тела. И это всё в моей голове, - он неопределённо покрутил пальцами в воздухе около виска, будто перематывая невидимую плёнку. - Так ясно, как будто это было вчера.
Сжав зубы он прямо смотрел в лицо дочери. Если будет нужно - он расскажет ей всё, вот только стоит ли это делать сейчас, когда ему и без всех этих ужасов очень легко потерять её навсегда.

- Ноа подобрал меня на дороге, - кивнув вместо ответа на вопрос Лиз сказал Келлах. - Я просто ходил тогда от города к городу, не знал, куда себя деть. Приходил в церковь, помогал чем-нибудь за еду и ночлег и шёл дальше. Не знаю, почему, зачем, что и куда меня вело, - он неопределённо дёрнул плечом, подавив тяжёлый вздох. - Я не следил за временем и датами. Иногда ночевал в каком-нибудь заброшенном доме, а то и вовсе на улице. Наверное, я хотел собрать себя хоть немного к своему приходу в... - в левом боку кольнуло так, что Морриган скривился, не сдержавшись, замолк на полуслове, пытаясь избавиться от этого ощущения воткнувшегося куда-то между рёбер раскалённого жала. Выдохнул наконец-то и наклонился вперёд, опираясь локтями о колени - так было хоть немного легче дышать. - Я шёл в Коннемару, на родину Аврил, к её семье - её должны были похоронить там. Их всех... - он снова сглотнул ощущение подбирающегося глубокого вздоха, - ...их всех должны были похоронить там. Она так хотела.
Он тогда не мог понять, почему его таскало по всему острову так долго - год ушёл на то, чтобы дойти до Коннемары. Ему просто нужно было прожить этот год, чтобы не влиться со своей бедой в принесённое им горе семьи. После случившегося он не имел права считать себя одной семьёй с Монаганами. Тогда ему так казалось.
- А я хотел, чтобы мои следы запутались окончательно к тому моменту, как я приду к ним. Я считал, что её братья имеют полное право убить меня и забыть о моём существовании. Наверное, на их месте я так бы и сделал тогда. По крайней мере, я был уверен, что иного я и не заслужил. В Кинсейл я попал в конце января. Хотя, если бы не Ноа, то я бы просто замёрз у дороги. Во всяком случае - к этому я тоже был готов. Он подобрал меня за несколько километров от города и потом неделю выхаживал - я валялся у него в доме практически в беспамятстве, с дикой температурой, поминутно пытаясь выплюнуть лёгкие, - он поднял взгляд на застывшую перед ним Элизабет. - Поэтому, наверное, я ничего и не помню - всё до сих пор как в тумане.
Он замолчал на несколько минут, словно пытаясь переварить то, что сказала ему Лиз про убийства, про все эти отрезанные пальцы - его передёрнуло от её слов. Нет, такого он никогда не мог представить. Он никогда не хотел ничьей смерти, но всегда был к ней готов - она с раннего детства ходила рядом с ним по улицам Дерри, выглядывала из-за каждого угла в Дублине, а потом таскалась за ним по всей Северной и не только Северной Ирландии - друзья гибли, попадали в облавы, в перестрелки, убегали от полиции Ольстера получая по нескольку пуль в спину, а вот ему она только скалилась в лицо, не желая прибирать его к своим рукам.
- Я не убивал людей, - сцепив пальцы в замок выдавил сквозь зубы Келлах. - Я всегда был против оружия, против стрельбы, против смерти. Я дрался. В подворотнях и переулках, в пабах и на улицах. Дрался с протестантами и полицией, которая пыталась повязать меня и моих друзей за то, что мы смели дать отпор идиотам, кидавшимся на нас. А потом я попал в одну компанию, которая предпочла бестолковому размахиванию кулаками политические методы воздействия. Они арестовывали тех, кто не боялся сказать о том, что Ирландия должна быть единой - мы оставляли начинённый взрывчаткой автомобиль где-нибудь недалеко от британских блокпостов. Они затыкали нам рты - мы устраивали канонаду, - не в силах больше сидеть на одном месте, он поднялся со стула и шагнул к окну. - Я делал эти бомбы. Делал так, чтобы они наводили как можно больше шороху, гремели как можно громче. Это были холостые выстрелы, если делом занимался я и если никто не устраивал самодеятельности с оружием и импровизацией в планах. Максимум, что приносили наши бомбы людям - разрушения английских блокпостов и ранения большей частью военных. А потом наступила тишина - то и дело заключались перемирия, подписывались мирные договоры. Я запретил Аврил участвовать в делах. Потом у нас родилась Мойра. И я надеялся, что наконец-то наступит мир.
Он снова замолчал, глядя куда-то вдаль за окном. Всё сейчас могло рухнуть. И всё, что чувствовал Келлах сейчас - леденящий душу ужас, который словно сковывал его, делал практически механическим его голос и не давал шевелиться его телу. Он понимал, что кроме Элизабет его сейчас слышит и Дилан, но ему было плевать даже если бы они записывали все его слова на диктофон, а потом отнесли бы запись доблестным ребятам из гарды - Морриган устал воевать с собой, с дочерью, с её неприятием его, со своей жизнью. Он давно был готов ответить за всё, но только хотел прежде найти тех, кто устроил ту самую кровавую субботу в августе девяносто восьмого.
- В ноябре девяносто седьмого года меня пытались затянуть в подлинную ИРА. Сначала я отказывался, но потом снова начал собирать бомбы, уже для них. Было ещё несколько взрывов... И мы решили выйти из дела после планируемого взрыва в Оме. Он должен был произойти в воскресенье на площади перед зданием суда. Аврил собирала сведения о том, как и когда лучше всё провернуть, чтобы площадь была пуста, чтобы случайных прохожих могли эвакуировать - мы всегда звонили в участок, чтобы взрыв, если и был, то был безопасным для людей. Мы назначили дело на воскресенье, шестнадцатого августа. Бомба была собрана, автомобиль был готов и его только нужно было в субботу вечером пригнать к зданию суда. Но всё переиграли без нашего участия. Всё было сделано на день раньше, в то время, когда люди шли из церкви по магазинам - был праздник. Аврил отправилась прогуляться с Мойрой по магазинам, чтобы прикупить вещей для близнецов, которых мы ждали в сентябре, а я задержался в церкви, чтобы обсудить работу с настоятелем. Там меня нашёл один из наших ребят - он как-то узнал, что наверху всё переиграли в последний момент, - Келлах замолчал на этот раз надолго. Сердце снова разболелось так, что на висках выступил холодный пот, а губы будто онемели. - Я не успел... Я видел их в толпе эвакуируемых от площади людей, но машина... машина была там, куда сгоняли всех, - он закрыл лицо руками, буквально вжимая лицо в ладони и отгоняя от себя снова встающую перед глазами картину взрыва. Потом ожесточённо потёр ладонями лицо, тяжело вздохнул и повернулся лицом к Лиз, приваливаясь бедром к своему столу. - Аврил погибла, я исчез, тех нескольких, кто был с нами с самого начала, арестовали. На организаторов так никто и не вышел - их прикрыли нами.
Морриган догадывался, кем могли быть настоящие руководители того крыла ИРА. Знал почти всю цепочку, распутал за последний год практически весь клубок тех интриг, вычислил практически всех. Но ему всё ещё не хватало доказательств, а простые слова, даже если они полностью правдивы, без доказательств очень часто принимаются за клевету...

- Как я живу? - Келлах медленно выдохнул, словно пытаясь утихомирить острую боль за грудиной, скрестил руки на груди и бессмысленно вперившись взглядом в идеальным порядком разложенные на рабочем столе разнообразные предметы задумчиво пожевал губу. - Хреново я живу, Лиз... Каждый день заставляю себя проживать ещё двадцать четыре часа. Забываюсь в работе, в служении... во всём. Пытаюсь жить как человек. Просто пытаюсь.
Да, бывало иногда, что он забывался во всём этом настолько, что даже мог почувствовать себя счастливым, не думать о том, насколько страшным было случившееся, что чувствовали Аврил и Мойра в тот момент, когда их обдавало нестерпимым жаром, когда их тела разрывали металлические обломки автомобиля. Бывали моменты, когда он просто скучал по весёлому визгу Мойры, по улыбке и прикосновениям Аврил. Это давало ему сил тащить себя по дороге жизни дальше, не сдаваться. Дышать.
- Я знаю, что это уже было, - он задумчиво принялся ковырять ногтем ткань рубашки, словно пытаясь отцепить от тугого переплетения нитей одному ему видимую мусоринку. - Оно прошло, не повторится больше. Всё плохое больше не повторится. Может случиться что угодно, - он судорожно вздохнул, словно плети, направляемые рукой Дэвида-Давида снова прошлись по его спине, заставляя заныть давно зажившие раны. - Распятие, обвинение в изнасиловании, которого не было, инфаркт... всё, что угодно может происходить и дальше, но ничего из этого не повторится больше. Ни плохого, - снова едва заметный вздох, который словно помогает в очередной раз запуститься сердцу, - ни хорошего. А как я живу? Стараюсь видеть больше хорошего и гнать из мыслей плохое. Пусть оно находит меня ночью, главное, чтобы днём не мешало быть человеком. Я двадцать лет учусь заново жить, Лиз, как я могу научить тебя, если сам вряд ли знаю, как это делать? Я просто верю, что хорошего в жизни всё равно намного больше чем плохого. И что всё плохое закончится.
Ему хотелось сказать ещё о том, что если бы не Лиз, не её появление, то он вряд ли бы смог на самом деле пережить всё, что с ним случилось с того момента, как она перешагнула порог его мастерской. Ему хотелось обнять её, прижать к себе, как истинную дочь - плоть от плоти и кровь от крови его. Ему хотелось, чтобы она была счастлива, чтобы её никогда не касались никакие страхи. Ему хотелось найти слова, чтобы объяснить, кто она для него, что она для него значит, но любовь к собственным детям необъяснима и порой абсолютно нелогична. Но, тем не менее, она существует - это Келлах точно знал.

- Никто, - Келлах неожиданно подался к Лиз, оказываясь практически вплотную к ней, сжал ладонями её плечи, встряхивая её, словно пытаясь привести в чувство, и взглянул прямо в лицо. - Никто не смеет обвинять тебя в том, что ты хотела жить. В том, что ты хочешь жить. В том, что ты боролась за свою жизнь, Лиз! Это неправильно - винить кого бы то ни было за это желание. Оно правильно для любого человека. Не хочет жить только тот, кто не понимает ценность жизни, не в состоянии её осознать, пойми!
Шаг назад, в попытке хоть как-то удержать себя в руках Келлах буквально вцепился пальцами в собственный затылок, словно пытаясь ухватить самого себя за волосы, ставшие слишком, непривычно короткими после всего, что с ним произошло полгода назад. Его практически трясло. От того, что ходуном ходило в груди, от желания разнести всё вокруг, снова и снова ударяя кулаками в тонкие стена, круша и ломая абсолютно всё, что окружает. Словно желая вырваться с корнем из того мира, что тщательно строится вокруг много лет подряд. Что-то давно забытое заставляло его едва ли не рычать от досады, от собственного бессилия, от недопонимания и непонимания. Ощущение, что вот такая, неправильная, не принимающая его самого семья дана ему в отместку за семью разрушенную собственными руками, душило, заставляя Морригана сжимать зубы до гуляющих на скулах желваков. Только вот едва ли всю его бурю эмоций было видно со стороны - он будто замер, вслушиваясь в слова, которые мельничными жерновами роняла на его шею Лиз.
Они действительно стоили друг друга. Она с самым спокойным видом жалила его своими словами, а он с самым спокойным видом принимал их. Если бы только Лиз могла понять, что в нём бушует тот же ураган, как знать, может быть она была бы хоть немного снисходительнее к собственному отцу.
- Возможно... - наконец-то тихо обронил он, опираясь ладонью на поверхность своего рабочего стола. - Может быть, мой род проклят. Может быть проклят только я. Может быть никто... Но понимаешь, Лиз, есть в мире одна вещь, которая важнее и сильнее всех проклятий, - оттолкнувшись ладонью от стола он шагнул мимо всё ещё стоящей посреди комнаты Элизабет, остановился рядом с ней, осторожно накрывая её плечо ладонью и едва заметно сжимая его. - Нравится тебе это или нет, но ты моя дочь, и плевать, знаешь ли, нравлюсь ли я тебе - я всё равно твой отец. Для меня это значит очень многое. Потому что мы семья, какой бы она у нас ни была. А значит - и с проклятиями как-нибудь справимся.