Скайпа... Скайпа со свекровью Тилли хватало по самое не могу. Тем более, что звонила она всегда с видеозвонком, но упорно прикладывала телефон к уху. После нескольких попыток убеждения, которые никаких плодов не принесли, девушка таки на это плюнула. Тем более, что так действительно было удобно. Особенно было удобно тем, что дражайшая Цецилия ухом не могла увидеть, что стоит не на своем месте в доме её сына, коварно окрученного гойкой.
А потом Цецилия приобрела ноутбук, который к уху приложить было трудно, и видеозвонок сыграл по полной. Разом спалив и художественный беспорядок уголка для творчества Тил, и её пухнущее, отнюдь не от пирожков, пузо. После этого отношения со свекровью превратились в полнейший сюр. Она и раньше одновременно относилась к невестке одновременно с чем-то, напоминающим презрение: за немецкие корни, за категорическое нежелание соответствовать правильной еврейской жене как внешне, так и внутренне, и за упорно неполучающуюся фаршированную рыбу. "Это она ещё не знает, что я её сына свининой случайно накормила", - думала в такие минуты Тилли, одновременно ехидно хихикая и обмирая. Так вот. Презрение сочеталось с материнским желанием наставить на путь истинный и своеобразной заботой. Тилли, с детства не видевшая проявления материнских чувств, к этому не привыкла, но втайне даже получала от этого какое-то робкое удовольствие. Ну а теперь, когда у неё в животе рос наследник Коэнов, Тил кажется оказалась принята в стаю. Не совсем, конечно, но уже больше, чем было изначально. Поэтому она теперь слушала истории не только про соседского Шмулика, а как её свекровь вынашивала её, Тил, мужа. Настолько близко с биографией Израэля она и не рассчитывала познакомиться. Особенно с информацией о том, как часто его мучили газики, и до какого времени он игнорировал горшок.
Но это было сейчас. А тогда...
Происходит что-то непривычное. Ну, насколько можно это считать непривычным, когда и владельца дома, и порядки установленные здесь знаешь только месяца три. Израэль не собирается спешно в Дублин, смешно ругаясь невесть с кем - то ли с вещами, то ли с самим собой. Он спешит, да, спешил весь день. Но эта суета совсем другая. Тил не может понять, чем отличается его суета от привычной. Внизу звякает посуда, что-то кипит и снова звякает. Может сегодня какой-то специальный день? И Тил тихонько сидит в своей комнате, опасаясь помешать чему-то важному, не зная, чему именно. В этом доме свой маленький мир, существующий по своим законам, с которыми она не сталкивалась раньше. Но он не пугающий, а волшебно-домашний.
- Я с радостью! - торопливо восклицает Тилли, с облегчением, смешанным с удивлением. Очень уж непривычно торжественнен Израэль, переминающийся - неловко? Наверное показалось - на пороге её комнаты.
- Знаешь, я безумно счастлива, что оно всё-таки началось, - выдыхает Тилли, прикасаясь к такому родному, сто раз изображенному на портретах, лицу. И обнимает крепко-крепко, думая, как было бы плохо, если бы не было.
Израэль непривычно торжественнен. Тилли непривычно тиха, от понимания, что её посвящают во что-то очень важное, очень значительное. Так не хочется всё испортить. Не хочется, особенно от того, что это важно именно для него. И она сама не понимает, почему.
Хотя, чего врать? Скорее всего, понимает. Потому что уже как минимум месяц особенно хочет его порадовать хоть как-то. По тому понимает, как грустно и пусто в пустом доме на каждый шаббат. И как ждет вечеров на кухне, когда можно сесть и нести всякую чепуху, и слушать, слушать, слушать. Понимает, и не понимает одновременно. Не понимает, что у неё есть, и чего не хватает. Но это же все глупости, да?
Перед язычком пламени две неподвижные фигуры. Тишина нарушается мужским голосом.
- Правда? - то ли с надеждой, то ли с радостью в один выдох произносит Тилли.
А потом становится ясно, чего именно всё это время не хватало.