Суббота - самый спокойный день у Морригана. За редким исключением поездок с визитациями, обычно субботы Келлах проводил в мастерской. Всего лишь требовалось ранним утром отвести мессу, решить какие-то вдруг возникшие срочные вопросы и можно отправляться домой, заниматься своими делами.
Только вот сегодня вопреки обычному положению дел у него никак не получалось уйти из собора - всё время возникали какие-то вопросы, то и дело приходили люди, которым требовалась то помощь, то просто добрый совет. К полудню Келлах пришёл к выводу, что в мастерскую он сегодня так и не попадёт. А ещё он подумал, что так, возможно, лучше и правильнее. Он настолько привык проводить этот день вдали от людей, что иной раз ловил себя на мысли о том, что его попытки пережить горе самостоятельно никак не могут увенчаться успехом. Приезжая к Монаганам в их родовое гнездо он замечал, что все, кто знал Аврил и Мойру, скучают по ним совсем не так, как он - их грусть была светлой, его же до сих пор давило болью и виной.
Время тянулось медленно, даже несмотря на то, что он постоянно был чем-то занят - то обращающимися к нему прихожанами, то епархиальными делами под чутким и неусыпным контролем своего секретаря. Отец Грегор, несмотря на свою молодость, человеком был очень проницательным, да ещё, к тому же, наделённым нехилым даром эмпатии - понимая, что не стоит оставлять начальство наедине со своими тяжёлыми мыслями, он то и дело занимал Морригана решением "чрезвычайно важных" вопросов.
Одним словом, к вечеру Келлах настолько вымотался, что не мог думать вообще и хотел только одного -лечь и вытянуть ноги. Что, собственно, и сделал в своём кабинете, отослав сердобольного секретаря восвояси. Кажется, он только сомкнул веки и тут же вырвался из навалившегося неожиданной тяжестью сна, а стрелки часов сдвинулись больше, чем на час. Келлах сел на диване, потёр ладонями лицо, попытавшись хотя бы так вернуть себя в нормальное состояние - получалось плохо, обрывки приснившегося сна никак не хотели покидать утомлённый разум.
Несколько минут спустя он вышел в погружённый в полумрак неф собора, неслышно ступая по мягким коврам, укрывающим пол пресвитерия, преклонил колени у дарохранительницы, задержавшись перед ней со склонённой головой несколько дольше обычного. Он настолько погрузился в мысли, что не заметил как в руке оказался розарий, и тёплые деревянные бусины мягко потекли сквозь пальцы - он ещё не молился, как будто настраиваясь и пытаясь понять, что за молитва именно сейчас ему нужна.
У ног небольшой резной фигуры святого Иосифа стояло несколько мерцающих свечей, Келлах остановился, всё так же словно пребывая в раздумьях расставил свечи идеально ровной линией - так было спокойнее, как будто всё в его мире уравновешивалось вот этой подчёркнуто идеальной прямотой линий.
- Ты ведь тоже отец, - негромко произнёс он, обращаясь к фигуре Иосифа. - Присмотри за ней, пожалуйста...
В пустом и полутёмном соборе в присутствии вечной лампады и множества свечей ему становилось необъяснимо легче - все чувства будто притуплялись, боль отступала и мысли понемногу приходили в порядок.
- Во имя Отца и Сына и Святого Духа, - осенив себя крестным знамением Келлах опустился на колени перед алтарём - впереди у него было много времени для разговора с Тем, Кто скрывает Себя за тяжёлыми дверцами дарохранительницы.
- Здравствуй, Господи.

Келлаха никогда не смущали вольные или невольные свидетели во время молитвы. Точнее, он всегда считал, что в стенах церкви у каждого своё дело к Богу, и, по сути, совершенно не важно у кого и в чём оно заключается и какими внешними проявлениями сопровождается. Он вырос в стенах самого главного собора Ирландии, и если чувствовал необходимость задать Господу пару насущных вопросов - даже в детстве всегда шёл и задавал, не обращая внимания ни на туристов, ни на прочих посетителей. И в Килкенни, в соборе святой Марии, он чувствовал себя совсем как дома.
Конечно, он был сосредоточен на своих мыслях, складывающихся в слова, которые он собирался произнести, был сосредоточен на распятии, возвышающемся над алтарём, на розарии сжатом в ладони. Но так же он прекрасно слышал всё, что происходило в стенах собора - просто привычка отслеживать ситуацию слишком глубоко въелась в его суть, да он и не пытался от неё избавиться. Принял, скорее, как неизбежный дефект, вроде пробивающейся на висках и подбородке седины или изуродовавших его тело шрамов.
Он бы даже не обратил внимания на скрипнувшую скамью или чьи-то шаги - обычно он так и делал, если только никто не обращался к нему лично или не покашливал за спиной смущённо, вроде как пытаясь обратить на себя внимание максимально вежливо. Но раздающийся за спиной шорох выбивался из "стандартных", Келлах медленно привстал, подбирая подол сутаны, чтобы ненароком не наступить на него и не растянуться на полу неприличным образом, обернулся и встретив неожиданно смущённую улыбку незнакомой женщины попытался улыбнуться в ответ хоть сколько-нибудь ободряюще.
- О, не волнуйтесь, вы мне совершенно не помешали, - он наконец-то поднялся на ноги, привычно одёрнул сутану и шагнул навстречу даме, протягивая руку, как того требовал этикет от любого священника. - Отец Келлах. Боюсь, что это как раз-таки я невольно помешал вам, - вторая попытка улыбнуться вышла более удачной. - Я могу вам чем-нибудь помочь?
Первое дело священника совсем не молитва. Помощь ближнему, в чём бы она ни заключалась - в простом разговоре или совете, или в принятии таинства исповеди, или в молитве совместной. Келлах отлично помнил, почему стал священником, а потому свою личную молитву мог отложить, если вдруг возникала такая необходимость.
- Ваше лицо мне кажется знакомым, - кого-то она ему действительно напоминала, только вот Келлах никак не мог вспомнить, где он мог видеть эту женщину. Почему-то мысли о том, что это могла бы быть просто туристка, даже не возникало - Келлах был уверен, что перед ним жительница Килкенни, только вот среди прихожан он её, кажется, за всё время своего служения в этом городе ни разу не видел. Впрочем, гадать было ни к чему, а потому он просто и легко признался, почти смущённо пожав плечами:
- Только вот я никак не могу вспомнить - где я мог вас видеть.

- Когда видишь людей достаточно часто - лица и имена запоминаются будто сами собой, - Келлах чуть улыбнулся поведя плечом. Вроде как ничего необычного - учителя тоже помнят сотни детей в лицо и по имени. Всего лишь профессиональная особенность.
Он всё же ещё не вполне привык к своему статусу самого главного духовного лица практически во всём графстве, хоть и времени прошло достаточно для того, чтобы освоиться. Но сам по себе Келлах продолжал вести себя с людьми как простой рядовой священник, и даже одежда не всегда выдавала в нём епископа - несмотря на положенную его статусу "форму", Морриган всё больше предпочитал простую чёрную сутану без лиловой отделки.
- Знаете, иной раз редкий гость запоминается даже лучше постоянного посетителя, - он снова улыбнулся. Улыбка вышла кривоватой - упоминание Амандой дочери больно резануло по нервам, Келлах коротко вздохнул, стараясь выдохнуть как можно медленнее - так казалось, что ледяную иглу за рёбрами легче сдержать. Единственное, на что он втайне надеялся - что поздняя посетительница не заметит этих его попыток как можно незаметнее отдышаться. Усталость давала о себе знать, но Келлах старался не давать ей спуску, тем более, в присутствии человека, с которым у него так или иначе завязался разговор. - О, ребята из хора в этот раз буквально превзошли самих себя, - а вот и отвлечённая тема буквально сама далась в руки, Морриган даже несколько оживился. - Вы бы видели, сколько они репетировали.
Разговоры о его любимой молодёжи всегда помогали Келлаху прийти в себя как можно скорее - их успехи радовали его так, словно каждый из них был его собственным ребёнком. Он словно старался отдать им всю ту любовь, что не досталась его собственным детям. И даже с появлением Лиз его отношение к молодёжи не стало иным. Как, впрочем, не менялось его отношение ни к чему из того, что являлось важными составляющими его жизни.
- Если честно, я люблю находиться в храме поздним вечером или ночью, - Келлах неторопливо обвёл взглядом пространство, погружённое в полумрак. - Он парадоксально совсем не кажется пустым в такое время. И эта наполненная пустота помогает собраться с мыслями и как будто отдышаться... А молитва, - он ненадолго задумался, переводя взгляд на излишне ровный ряд свечей у ног статуи святого Иосифа, - молитва священника очень редко бывает личным процессом. Так что, наверное, мы все привыкаем к этому рано или поздно. К тому же, сюда никто не приходит случайно, - очередная лёгкая полуулыбка тронула его губы. - Даже если вдруг так кажется... У вас был трудный день? Ведь и вам тоже совсем неслучайно захотелось побыть в тишине поздним вечером, не так ли?

- Тишина и спокойствие в наше время почти миф, - Келлах кивнул усмехаясь. Краем сознания он уловил мысль, что вот буквально только что, всего лишь пару минут и несколько фраз назад наконец-то почувствовал тот покой, который никак не мог отыскать целый день. Который хотел попытаться отыскать среди множества строк и слов молитв.
Собеседница, однако, оказалась явно не самой простой из женщин - Келлах оценил её высказывание насчёт веры, не скрывая некоторого восхищения лёгкостью формулировки. Ему, например, не всегда удавалось так легко сложить слова в небольшую фразу, которая так же бы точно и легко выразила его точку зрения. Однако.
- О, нет, не обидели, конечно, - он легко взмахнул ладонью и улыбнулся. - Однако, мне, кажется, есть что вам возразить.
Теперь он вспомнил, кого она ему напоминала. Аманда имела столь же цепкий и внимательный взгляд, который, впрочем, не был навязчивым и не создавал впечатления какой-то слежки, как и Падерай О'Ши - лечащий психиатр Дэвида. Келлах невольно поёжился, ощущая как касается шрамов на спине рубашка. Слишком много мыслей, образов и воспоминаний для одного вечера.
- Я не хочу сказать, что не согласен с вами, - продолжил он начатую мысль. - Просто, психотерапевт и священник немного с разных сторон смотрят на Бога. Хотя, бывают случаи, когда точка зрения кого-нибудь из них меняется, - он снова улыбнулся, припомнив, через что им пришлось пройти с доктором О'Ши. - Вы говорите, что вера нужна для того, чтобы человек чувствовал поддержку, я же скажу, что только веруя человек эту поддержку ощущает, но, - Келлах поднял вверх указательный палец, словно пытаясь обратить внимание на мысль, которую в очередной раз формулировал, - не всегда. Человек может ощущать себя потерянным, брошенным, обессиленным, продолжая при этом всё ещё верить. И идти в храм не ради того, чтобы выговориться или наполниться силой извне, но чтобы отдать себя до конца тем, кто нуждается больше, или чтобы разъяснить самому себе или окружающим его, что Бог - это не что-то далёкое и непонятное, а нечто в нас самих. Что Он не сила, мощь и охрана, а самая простая Любовь.
Только один человек смог донести до него самого это окончательно, хотя пытались многие. Старый священник из Коннемары, англичанин, живший среди ярых ирландцев всю свою священническую жизнь. Тот, кто читал погребальные молитвы над его семьёй.
- Сегодня здесь довольно прохладно, - Келлах снова едва заметно поёжился. В соборе вечером действительно так понижалась температура, что не спасала даже сутана из довольно плотной шерстяной ткани. - Может быть, чашку чая?
Как давно у него не было возможности вот так просто поговорить с кем-нибудь? Келлах не помнил. Зарывшись в груды епархиальных дел, он практически растворился в них, почти забыв о том, кем он сам является. А ещё он, кажется, скучал по тому времени, когда был всего лишь викарным священником, и мог позволить себе долгие беседы с прихожанами обо всём и ни о чём. Он всё ещё не мог понять, почему ему кажется необходимым этот разговор с женщиной, зашедшей в собор случайно, но чувствовал каким-то потаённым чутьём, что этот разговор действительно важен.

Давно ли он пришёл к этому - "может быть, чашку чая?"
Каждый раз усмехался сам себе, порой даже не пуская этой ироничной улыбки дальше лёгких морщин в уголках глаз. Но всё равно предлагал этот чай, неизменно кипятил воду, заваривал, наблюдая за лёгким танцем чаинок в прозрачном чайнике. Думал. А иногда, наоборот, полностью освобождал голову от всего. Как сейчас, например.
До зала для встреч, где находились все необходимые для чаепития составляющие, пришлось пройти по полутёмному уже коридору - датчики, реагирующие на движение срабатывали с каким-то запозданием, и светильники на стенах загорались уже после того, как в них возникала необходимость. Впрочем, сумрак коридоров не был устрашающим, скорее уютным, дополняющим шорох неспешных шагов поздних посетителей.
Вопрос Аманды остановил Келлаха на мгновение - он как раз поставил на небольшой поднос тарелку с печеньем, чашки и чайник с постепенно насыщающимся цветом чаем - и заставил его задуматься. Впрочем, эта пауза в движениях Морригана точно не выглядела так, будто этот самый вопрос загнал его в тупик.
- В стенах Церкви, - расположившись за небольшим столиком и разливая чай по чашкам неспешно начал он свой ответ. - И я имею в виду сейчас не здание и даже не "организацию", - Келлах внимательно посмотрел в лицо женщины напротив, словно пытаясь убедиться, что его сейчас понимают правильно. - В пределах всех и всяческих встреч с молодёжью или даже прочими прихожанами различного возраста самый распространённый вопрос к священнику, монаху или монахине именно этот. "Как вы осознали своё призвание?"
Он слышал тысячи разных историй. И в детстве, и в юности, когда вся его жизнь была в Церкви, несмотря на буйный характер, который никому, кроме самого Бога, не удавалось обуздать, и потом - в зрелом возрасте, в стенах семинарии. Он слышал тысячи невероятных рассказов, в реальность которых иногда было практически невозможно поверить. Слышал, но не рассказывал сам.
- Я вырос в храме, - и снова прямой взгляд в лицо напротив, лёгкая улыбка тронула губы. - Нет, не в том смысле, что я постоянно находился там с семьёй или ещё что, нет. Мой дядя, вытащивший нас с матерью из Дэрри после гибели моего отца, служил в Дублине, в Святой Марии. Тогда он был настоятелем, устроил маму в курии, помог нам с жильём, и много лет терпел мои  выходки с истинно христианским смирением, - Келлах рассмеялся, ухватив изменившееся выражение лица Аманды - мало кто, видя его сейчас, мог поверить, что Келли Морриган был тем ещё хулиганом. - Я до сих пор не могу понять, за что меня любили так, что не пороли до крови ежедневно. Честное слово, я заслуживал и большего наказания. Но, вернёмся к вашему вопросу. Мой дядя всегда говорил, что у меня есть призвание к священству. Полагаю, что именно вера в то, что осознание этого факта рано или поздно меня настигнет, помогала ему мириться с моим дурным характером. Я натворил много глупостей, отрицая факт того, что моё место в церкви, - он замолчал, скрывая тяжёлую паузу за глотком чая.
Всю правду о нём знало всего несколько человек. В его истории было множество тайн, множество моментов, в которые никто не смог бы поверить, множество таких моментов, озвучивание даже небольшой части которых могло надолго упечь его в застенки без права на помилование. И поэтому он давно "выгладил" свою историю для посторонних.
- Я столяр, резчик по дереву. Когда дядя понял, что мою разрушительную энергию нужно куда-то направить, он отправил меня учиться столярному делу к одному из лучших мастеров, жившему тогда в Дублине. Тот научил меня всему, что знал, дал мне возможность зарабатывать себе на довольно хорошую жизнь. И я начал работать в церкви. Реставрировал детали деревянной отделки, вырезал статуи. Катался по всей Ирландии, неплохо зарабатывал, мог содержать семью.
Много лет подряд рассказывая одну и ту же историю, казалось бы, можно научиться сдерживать эмоции, не давать горечи и сожалению проступать во взгляде, в дрогнувшем голосе. Двадцать лет спустя Келлах всё ещё не верил, что такое возможно.
- Помните взрыв в Оме, в августе девяносто восьмого? Видели список погибших? - много лет он видел фотографии смеющихся людей в своих кошмарах, отчаянно пытаясь спасти всех снова и снова, безуспешно пытаясь предотвратить то, о чём не мог и помыслить в то время, когда планировал своё последнее дело. - Среди них были беременная женщина с маленькой девочкой. Они были моей семьёй.
Старая фотография давно перекочевала из его бумажника в аккуратную рамку, стоящую на подоконнике в его кабинете. Он помнил, кажется, каждый квадратный миллиметр потёртого изображения. Помнил настолько хорошо, что в большинстве вырезанных его рукой статуй Девы Марии угадывались черты Аврил, а крошечные ангелы напоминали Мойру.
- Мне казалось, что я просто перестал существовать тогда. И много лет ушло на то, чтобы просто научиться жить снова, - чайник давно опустел, и Келлах, пытаясь унять едва уловимую дрожь внутри самого себя, подхватил его со стола, чтобы заварить ещё порцию. Пока вода кипятилась, он облокотился бедром на кухонный стол и, повернувшись лицом к Аманде, продолжил свой рассказ. - Обычно люди думают, что я ударился в религию после этой трагедии, но это не так. Я не выжил бы, не зная в каждый момент моей жизни, что Бог со мной. Я проклинал себя за все свои грехи, винил себя в своих проступках снова и снова, но мне и в голову не пришло обвинить Господа в случившемся. Я был сам виноват в этой потере. И потеряв всё я просил Его только об одном - не дать мне потерять ещё и веру. И Он ответил мне. Самыми простыми словами самых простых людей. В один из дней я понял, что потеряв возможность стать отцом десятка ребятишек я обрёл возможность стать отцом тысячам. Я ничем не жертвовал, Аманда. Я всего лишь пришёл к Тому, Кто терпеливо ждал меня много лет.

В ответ на соболезнования Келлах чуть заметно склонил голову, принимая слова женщины - за столько лет он всё ещё чувствовал себя словно одеревеневшим в такие моменты. Он мог сочувствовать другим людям, высказывать соболезнования, поддерживать молчаливо или словами, а вот принимать соболезнования не мог. Чувство вины будто перебивало боль потери.
Однако над вопросом Аманды он задумался. Вопрос этот для него казался несколько странным - для самого Келлаха отцовство с точки зрения священства и отцовство в пределах собственной семьи были понятиями тождественными. Причём, схожими настолько, что он не смог бы найти и объяснить, наверное, ни единого отличия между ними.
- У меня есть дочь. Именно моя, родная дочь, - наконец-то решил он зайти издалека, надеясь, что хотя бы так сможет найти ответ на вопрос Аманды. - У мужчин иногда так случается - взрослые дети появляются в жизни очень неожиданно, - он коротко усмехнулся, припомнив свою первую встречу с Лиз. - Её зовут Элизабет, и она, действительно, моя отдушина и радость несмотря на то, что характер её совсем не сахар. Наверное, потому что она очень сильно напоминает мне меня самого. Но кроме неё у меня есть множество детей - это мои крестники и ребята, с которыми я занимался и занимаюсь все годы своей службы.
Он никогда не был просто священником - человеком, который лишь толкует Библию, поучает жизни и, надуваясь от собственной значимости, отпускает грехи. Конечно, он знал таких, чувствовал стыдную жалость по отношению к ним, и очень старался быть другим. Келлах не любил заумных фраз с амвона, не любил выпячивания статуса - ведь даже став епископом Оссори он всё так же равнял себя со всеми прочими священниками.
- Вы психолог, Аманда, я - священник. Это призвание. Не профессия, не какая-то маска, это то, чем живёте вы, чем живу я. Могу ли я "побыть просто отцом"? Я всегда отец - мои дети всегда со мной. Даже если они - мои дети совсем не по крови, - Келлах чуть улыбнулся, действительно в этот момент коснувшись мыслью каждого своего крестника, каждого своего прихожанина, каждого своего ребёнка. Он давно научился думать обо всех сразу, помня о каждом в отдельности, потому как поимённое перечисление тех, о ком он помнил, могло занять не один час. Вздохнув, он добавил:
- И даже если их давно нет со мной этом мире. Но при этом я же - всегда священник, эта опция не отключается. Наверное, я их просто, - он сцепил пальцы в замок, как будто пытаясь визуализацией подкрепить то, о чём говорил, - спаял в себе давным-давно, и не знаю, где может закончиться одно и начаться другое.

- Так, значит, вы, и вправду, психолог? - Келлах прямо посмотрел в лицо женщины напротив, словно ожидая, что она сейчас признается в том, что её слова всего лишь шутка. Но ничего такого не последовало, и Морриган, чуть пожав плечами, продолжил. - Знаете, я ведь предположил это только по тому, как вы ведёте разговор. То есть, я не предполагал это как профессию, только лишь как качество души, а оно вот как...
Он буквально кожей чувствовал, как разливается в нём это потрясение. И дело было совсем не в том, что он как будто ткнул пальцем в небо, а попал прямо в цель. Всё было гораздо сложнее для него самого, и слишком сильно переплеталось с его жизнью - и нынешней, и давно ушедшей.
- Возможно, вы правы, - он кивнул в ответ на замечание Аманды о необходимости проговаривать некоторые события и желания, но тут же с сожалением усмехнулся, задумавшись о том, как большинство воспринимает священников и такую важную часть их жизни как исповедь. Задумался о том, что священник для многих - этакий судья от Библии, который разложит все твои грехи и прегрешения по полочкам, а ещё ткнёт в каждый пальцем, чтобы, вроде как, усилить чувство вины. Конечно, он знал таких. Но так же он знал, что такой подход в корне неверен. Священник должен быть психологом. Должен уметь сделать так, чтобы человек не утонул в своей вине, а наоборот - выбрался из этого болота, очистился, вдохнул свежего воздуха и начал жизнь с чистого листа. Кто знает, что было бы с ним самим, если бы не все те священники, через исповедальни которых он шёл в Коннемару целый год...
- Лиз с Диланом живут в моём доме, - снова лёгкая улыбка скользнула по губам, а взгляд согрелся теплом той любви, что испытывал сам Келлах по отношению к своей растущей буквально на глазах семье. - Они ждут первенца, хотят большую семью. Да и у них, действительно, есть все шансы стать большой счастливой семьёй.
Они все прошли через многое - начиная от неприязни и неумения выразить свои настоящие чувства друг другу до борьбы друг за друга едва ли не со всем миром.
- Знаете, Аманда, если говорить честно, - он помрачнел, меж бровей пролегла глубокая морщина - ему совершенно не нравилась эта мысль, он старательно гнал её от себя последние несколько лет, но она всё упорнее выходила на передний план всех его размышлений. - Иногда я думаю, что если бы не тот взрыв, то моя жизнь, я уверен, была бы счастливой, у меня бы была большая семья, и уже, наверное, был бы не один внук даже, но... - он замолчал, собирая слова, пытаясь сдержаться и не дать голосу дрогнуть от всей той боли, что скопилась за много лет и практически выела его изнутри. - Но наверное они должны были погибнуть, чтобы появилась именно та семья, которая сейчас со мной.
Как бы там ни было, он никогда в жизни не пожертвовал бы детьми и любимой женщиной.
- Это тяжелее всего, наверное, - уперев невидящий взгляд в стену медленно продолжил Келлах. - Все эти мысли, которые постоянно лезут в голову в такие дни. Очень больно размышлять о том, кто из твоих близких больше достоин жизни.
А ещё понимать то, что ты сам сделал губительный выбор - об этом Морриган тоже думал очень часто. Вот только никогда не озвучивал практически никому - слишком много тайн скрывалось за этой мыслью.
- Иногда мне до смерти хочется вернуть всё назад. Исправить каждый наш неверный шаг, изменить всё. Страшно понимать, что это невозможно.
Неизвестно почему, но мысль о том, что Лиз явилась для него практически символом прощения, знаком того, что исправить можно если не всё, то хотя бы очень и очень многое, всегда ускользала от него.