Меньше недели прошло с тех пор, как дорогая супруга со скандалом выставила его из собственного дома. Дома, купленного на его деньги, дома, в котором они прожили больше десяти лет - не то, чтобы счастливо, но по крайней мере ровно и спокойно. Меньше недели, как оказалось, нужно на то, чтобы разительно измениться.
  Доктор Картрайт, уважаемый член общества, доктор психологических наук, психотерапевт со стажем, сын, брат, муж и отец, и так далее, и так далее - одним словом Дом превратился в бледную тень самого себя. Всегда аккуратный до педантизма, сейчас он был похож на бродягу, и его фотографией легко можно было бы украсить любой агитационный плакат Общества анонимных алкоголиков. Сначала он махнул рукой на бритье, потом - на чистую одежду, и наконец - даже на душ, просто не находя в себе душевных и физических сил на бессмысленные телодвижения.
  Если бы не Честер, он, пожалуй, и из постели не выбирался бы. Но на молодого, жизнерадостного пса депрессия хозяина не распространялась - ему нужно было гулять, бегать, резвиться, и два раза в день Доминик прятал красные, опухшие глаза за темными очками, опускал пониже козырек бейсболки и нехотя выталкивал себя в парк.
  Необходимость прятаться появилась после первых нескольких встреч со знакомыми: судя по их реакции, все они были уже в курсе "деликатной ситуации" Картрайта, и это было невыносимо. Кто-то смотрел с сочувствием, которое задевало не хуже презрения, кто-то - со сдержанной брезгливостью, кто-то не утруждал себя тактом и задавал бесконечно глупые вопросы. Самым идиотским, по мнению Дома, был вопрос "не боится ли он теперь, что его сын станет таким же?", на который он даже с ответом не нашелся.
  Но Доминик прятал свое лицо и от незнакомцев. Ему казалось, что на нем появилось несмываемое клеймо, которое не спрятать, не скрыть, и каждый встречный видит его, знает о его позоре. Конечно, позоре - иначе почему жена облила его словесным дерьмом, сын отвернулся от него, и даже родная мать усиленно избегает встреч? Несколько раз он вспоминал о Бев - старшей сестре, с которой всегда было легче найти общий язык, - но так и не набрался смелости поднять трубку.
  Необходимость в этом отпала в одно хмурое утро в середине мая. На самом деле день давно перевалил за полдень, но не спавший всю ночь Дом с трудом разлепил глаза, только когда к настойчивому стуку в дверь прибавился собачий лай: Честер честно пытался привлечь внимание хозяина к неожиданным гостям. Некоторое время заняла процедура извлечения помятого тела из не особо свежей постели, облачения его в еще менее свежий халат, а затем Картрайт все же поплелся к входной двери унылого номера в дешевом отеле, где жил последние три дня.
  Он ожидал увидеть горничную или, может, жену, решившую, что уже сказанного недостаточно, и нужно облить его презрением и ненавистью еще раз. Но точно не сестру - живую и вполне настоящую, а еще, если только ему не изменяла память, живущую в Ирландии.
  - Бев?.. - Дом даже глаза протер, поправил очки, посмотрел на женщину еще раз и убедился - это и в самом деле была его старшая сестра. Осознав, что именно означает этот визит, вместо того, чтобы обрадоваться, он тут же помрачнел. - Дай угадаю - Либи и тебе позвонила? Или, может, мама? Хотя она, кажется, больше занята тем, что молится за спасение моей души... - безнадежно вздохнув, Картрайт посторонился, пропуская Беверли внутрь. - Проходи. Надеюсь, ты простишь скудность обстановки - из Мариотт меня выставили еще два дня назад. Им, видишь ли, не нравится, когда постояльцы блюют в лифте! - даже сейчас неизменная ирония не оставляла Доминика. Хмыкнув, он подошел к столу и попытался налить в стакан виски из початой бутылки - руки заметно подрагивали. - Зачем ты здесь, Бев? - не глядя на сестру, спросил он.

Отредактировано Dominic Cartwright (2016-10-20 13:50:12)

  Сестринское объятие застало Доминика врасплох: он и впрямь совсем не думал, что Беверли прилетела в Лондон для того, чтобы поддержать его. Насколько он знал ее, она не стала бы размазывать остатки его самолюбия по паркету уничижительными речами, и все же он ждал мягких уговоров и убеждений "одуматься". Впрочем, кто знает, может, они еще впереди. Он неловко обнял ее в ответ, а затем вернулся в прерванному занятию - руки все еще дрожали, и виски то и дело лился мимо стакана. Когда же прозвучали слова Бев о поддержке, Дом и вовсе едва не выпустил из руки бутылку и уставился на сестру с недоверием.
  - Поддержать? Как нетипично для нашей семьи, - он попытался усмехнуться, но это больше походило на кривую, болезненную гримасу.
  У них с Беверли всегда были хорошие отношения, это правда. Хорошие, но не слишком откровенные: он не знал, что происходило в ее жизни, а она - что скрывается за фасадом его размеренного семейного существования. Порой Дом пытался представить, как отреагировала бы сестра на его откровения, но всегда склонялся к мысли, что она не примет его таким. Они ведь росли в одной семье, им в головы вкладывались одни и те же ценности (о, как ненавидел он это слово!), и эти ценности исключали гомосексуальность, как нечто противоестественное и отвратительное.
  - Я, кажется, себя немного запустил, да?.. - равнодушно отозвался Картрайт на предложение сходить в душ. На несколько секунд он даже всерьез задумался об этом - перед Беверли все же было стыдно, - но безразличие к себе оказалось сильнее. - Потом. Может быть, - отмахнулся он и устало опустился в кресло со стаканом в руке.
  Он теперь все время был уставшим. От бесконечной вереницы невеселых мыслей в голове, от чужих взглядов, от осуждения, от попыток представить свое будущее. От необходимости выбираться из постели и делать хоть что-то. От стыда и вины, которые тяжелыми булыжниками опустились на плечи и никак не желали исчезать.
  Пауза затянулась, а Доминик все никак не решался заговорить о главном. Кто-то очень остроумно и уместно назвал раскрытие своей ориентации выходом из шкафа - определенное сходство здесь и в самом деле было. Вот только из этого шкафа ты выходишь обнаженным и оказываешься под десятками взглядов, которые беззастенчиво ощупывают тебя. И у всех есть свое предположение о происходящем.
  "А не слишком ли ты стар для этого?"
  "Что, на женщин уже не стоит, да"?
  "А ты не пробовал не быть голубым?"
  "А это правда, что все педики болеют СПИДом?"
  Эти голоса походили на жужжащий улей, который поселился в его голове. Алкоголь помогал хоть немного заглушить их, но ненадолго - ведь у Картрайта и у самого было немало вопросов, которые всплывали порой, как пузыри на поверхности кипящей воды.
  - Я просто хотел быть честным, -  наконец, очень тихо заговорил Доминик, не решаясь поднять взгляд на сестру и рассматривая виски в грязном стакане. - Когда понял, что не могу больше притворяться, не хочу врать ни ей, ни себе, решил поговорить с ней откровенно. Чтобы мы могли разойтись мирно, вместе решить, как будет лучше для Тайлера, а она... - он скрипнул зубами и все же посмотрел на Беверли красными, подозрительно заблестевшими глазами. - Что она сказала тебе? Что я обманывал ее всю жизнь, используя как ширму для своих извращений? Что за ее спиной устраивал оргии и трахался с мужиками в супружеской постели? Что дрочил на друзей Тайлера? Что такой человек не может воспитывать сына?! - стакан в руке Дома жалобно хрустнул и разлетелся на осколки. - Ч-черт... - сдавленно выругавшись, он отряхнул с руки остатки виски и капли крови и снова посмотрел на сестру. - Так что она тебе сказала, Бев?

10

Отредактировано Dominic Cartwright (2016-10-22 22:03:35)

  За тем, как сестра перевязывает его руку, Доминик наблюдал со странной, будто растроганной улыбкой. Уже очень давно никто не проявлял по отношению к нему такой заботы, а сейчас - Бог свидетель, - он особенно нуждался в ней. Да, взрослый мужчина должен уметь справляться со своими проблемами самостоятельно, но у всего есть предел. Все отвернулись от него, и даже единственная пара глаз, смотревшая на него не с брезгливостью, не с жалостью, не со злостью, была за счастье.
  - Ты просто ангел, Бев, - негромко произнес Дом, мягко касаясь ее щеки. - Какой же я дурак, что не поговорил с тобой раньше! Боялся, ты не поймешь, осудишь... - смутившись, он нетвердо поднялся на ноги и шагнул к столу - за новой порцией выпивки. - Да, это все звучит очень похоже на мою дорогую супругу. Произнести вслух слова вроде "трахаться" - для нее все равно что испортить воздух, а вот сказать нашему семнадцатилетнему сыну, что его отец - презренный педераст, это запросто, - сказанное горчило на языке, и Картрайт поспешил смыть привкус обидных слов жадным глотком виски. - Стыдно? - он недоуменно посмотрел на сестру. - Ты шутишь, Бев? Ты первый человек, который не захотел плюнуть в мою сторону с тех пор, как Либи растрезвонила по всему Лондону о том, кто я. Забудьте о бен Ладене, перестаньте пугать детей Чарльзом Мэнсоном, Доминик Картрайт - настоящее чудовище нашего времени!
  Поддавшись злости, он пнул попавшийся под ноги табурет - тот отлетел к стене и разлетелся в щепки. Честер, до того вертевшийся у ног Беверли, прижал уши к голове и лег на пол, жалобно заскулив. Дом сокрушенно вздохнул и отвернулся; за ним раньше не водилось таких вспышек ярости, но в последнее время он не был хозяином своим эмоциям. Как и своей жизни в целом.
  Вот оно. Самая болезненная тема - даже более болезненная, чем развалившийся брак, безнадежно загубленная репутация и ушедший любовник, о котором Доминик пока и вовсе не набрался смелости заговорить с Беверли. Но говорить о сыне было не только тяжело, но и больно - в голове сразу всплывали его последние слова, и нутро скручивалось в тугой узел, не давая нормально вдохнуть. Дом все молчал, невидящим взглядом рассматривая стену перед собой, потом выпил, разом опрокинув в себя содержимое стакана, налил еще. И только после этого смог хотя бы повернуться к сестре, хотя смотреть по-прежнему предпочитал в стакан, а не на нее.
  - Я определенно пью слишком много, - он криво усмехнулся, взбалтывая виски, от которого исходил резкий, пронзительный запах. - В прошлый раз, когда я сдавал анализ мочи, в нем была оливка.
  Неуклюжая острота не слишком помогла - на вопрос все равно пришлось отвечать. Доминик вздохнул, собираясь с духом, и поднял взгляд на сестру, четко выговаривая каждое слово:
  - Он сказал, что у него больше нет отца, Бев. Мой сын посмотрел мне в глаза и сказал, что у него больше нет отца, - он и сам не знал, зачем повторил это дважды. Наверное, чтобы до конца поверить в эти чудовищные слова. - Знаешь, день, когда Тайлер родился, был самым счастливым в моей жизни. А теперь... он так легко отвернулся от меня, - не зная, что еще добавить, Картрайт снова жадно прильнул к стакану.

  Оказалось  невозможно не усмехнуться в ответ на слова о том, что у его сына нет мозгов. Это было так похоже на Бев, какой он ее помнил. А еще это помогло хоть немного снять напряжение, от которого Доминик будто оцепенел, вцепившись в полупустой стакан и пряча взгляд в довольно грязном полу. Он собирался уже что-то ответить, может, поспорить, но тут сестра одно за одним вывалила на него несколько признаний, настолько неожиданных, что он даже застыл, уставившись на нее и растерянно приоткрыв рот.
  Беверли и шесть лет отношений с женщиной.
  Беверли и любовь втроем.
  Было бы неправильно сказать, что Дом был шокирован этими новостями, скорее у него с глаз будто пелену сорвали, и он впервые посмотрел на сестру совсем под другим углом. Конечно, самой "нормальной" в их семье всегда была Эмили, которая даже внешне походила на мать и которая превратила свою семью в некий культ мужа, довольно скучного, на взгляд Картрайта, банкира в Сити. И все же Бев, несмотря на ее бунтарские замашки в юном возрасте, он тоже привык считать лишенной того, что люди нормальные сочли бы изъянами и нездоровыми пристрастиями.
  Узнать же такие подробности жизни Беверли оказалось неожиданным облегчением: сестра как будто в одно мгновение стала более живой и настоящей. Такому человеку куда проще рассказывать о том, что остальные встретят с осуждением и брезгливостью.
  - Конечно, оставайся, - машинально отозвался Дом, благодарный сестре за то, что она так резко сменила тему, избавив его от необходимости придумывать какой-то приемлемый ответ. Он не хотел говорить приемлемо и правильно, он хотел сказать то, что действительно придет в голову, вот только в последней пока царил какой-то хаос, не поддающийся вербальному описанию. - Переберемся в какое-нибудь место почище, когда я немного приду в себя, - пообещал он, сам не слишком веря в свои слова.
  Переезд - пусть даже вещей у него почти что и не осталось, - требовал слишком много усилий, а усилия были последним, на что Картрайт был сейчас способен. Он ведь даже побриться не может, что уж говорить о более сложных телодвижениях. Хотелось только пить и лежать бесчувственной колодой, оплакивая рухнувшую в одночасье жизнь.
  - Почему ты мне ничего не рассказывала? - тихо спросил он, наконец, хоть немного приведя мысли в порядок, и усмехнулся прежде, чем Беверли смогла ответить. - Глупый вопрос, прости. Потому же, почему и я ничего не рассказывал тебе... - залпом допив виски, он пошарился в карманах халата и отыскал смятую пачку "Бонда" - с падением на дно запросы доктора Картрайта существенно снизились, и он довольствовался малым во всем, включая сигареты. - Знаешь, Бев, я не хочу больше барахтаться в этом дерьме. Я хочу знать тебя - настоящую тебя, а не только фасад, который может видеть каждый, - щелкнула зажигалка, Доминик набрал полные легкие дыма, а затем медленно выдохнул его через ноздри. Голос зазвучал увереннее: - И хочу, чтобы ты знала меня, настоящего. Хотя, наверное, было бы лучше, если бы при этом меня-настоящего не знала и не обсуждала добрая четверть Лондона... - он с горечью усмехнулся, но сразу же посерьезнел. - Была причина, почему я решил раскрыться перед Либи. Эту причину звали Честер, - белоснежный щенок, услышав собственное имя, заинтересованно дернул ухом, - и я думал, что у нас все серьезно. Но когда началась вся эта... - здесь так и просилось матерное слово, но доктор Картрайт еще не настолько забыл себя, - ... канитель, он попросту исчез. Ему хотелось, чтобы все было легко и просто, и совершенно не хотелось собирать меня по кускам, - негромко хмыкнув, Дом потер опухшие глаза. - Я бы выдержал все, что происходит сейчас, если бы он был рядом - я действительно считал, что он стоит того. Я ведь психолог, Бев, я должен разбираться в людях, должен отличать мешки, набитые дерьмом - у них ведь это большими буквами на лицах написано! - сорвавшись на крик к концу фразы, он запустил пустым стаканом в стену и снова глубоко затянулся дымом, после чего выдохнул флегматично: - Это был последний стакан.

  Слушая Беверли, Дом понемногу успокаивался. Все еще было больно и очень страшно - просто не могло быть по-другому теперь, когда всю его жизнь перетряхнули, и совсем непонятно, что делать дальше и как жить с собой, новым, другим. Но он больше не был один, и от этого сразу стало немного теплее. Конечно, это не означало, что он собирался перекладывать все свои проблемы и невзгоды на плечи сестры или смотреть на нее глазами побитой собаки в ожидании, пока она все сделает за него.
  Он сотни раз говорил своим пациентам: "Я могу вам помочь, но никто не может сделать за вас нужные шаги". На эти шаги он явно не был еще способен: слишком много жалости к себе, слишком много растерянности и полнейшей апатии. Но по крайней мере он не будет сходить с ума в одиночестве, а это было уже совсем немало.
  - Мне кажется, Ирландия пошла тебе на пользу, Бев - в тебе осталось очень мало от англичанки. И это, между прочим, комплимент! - поплотнее запахнув начавшие расползаться полы халата, Картрайт вновь уселся в кресло и посмотрел на сестру. - Это какой-то неправильный психотерапевт, давно пора лишить его лицензии, - пошутил он, улыбнувшись Беверли. - Правильный сказал бы тебе, что все твои поступки нормальны и естественны, раз они вели тебя к счастью, а вовсе не являются компенсацией за излишне строгое воспитание. Но, знаешь, меньше всего мне хочется говорить с тобой, как специалист, - сморщив нос, Доминик потер виски - слабая головная боль была его постоянным спутником все последние дни. - Это очень интересное прозрение, Бев. Может, мне тоже нужен воздушный перелет, чтобы сообразить, что я - не урод, не отщепенец и не стану гореть в Аду? - он передернулся. - Одно могу сказать точно: в самолетах мне всегда с новой силой хочется жить.
  Многие люди боятся летать, но у Картрайта этот страх накладывался на боязнь высоты, и даже недолгий срок в самолете был для него настоящей пыткой. Одним из самых кошмарных его воспоминаний был полет в Нью-Йорк на конференцию - это длилось больше восьми часов, и за это время Доминик успел проклясть и собственную идею побывать на этой встрече, и ее устроителей.
  - Бев! - он мгновенно вспыхнул, едва услышав слова сестры об оральном сексе. Нет, ханжой доктор Картрайт не был, но вот говорить о сексе совсем не привык. Если только это не касалось бесед с пациентами, конечно. Обсуждать же с кем-то собственную сексуальную жизнь ему прежде и вовсе не приходилось. - Я думаю, я разгадал твой план - ты хочешь, чтобы я сгорел со стыда, - усмехнувшись, он снова полез в карман за сигаретами - всегда курил много, а в последнее время почти не выпускал пачку из рук. - Хотя, должен признаться, мне даже любопытно... Ты же знаешь, я всегда был примерным ребенком, потом подростком, а потом студентом, так что посещение рок-концерта и минет ради пропуска за кулисы - для меня поступки где-то равносильные, - он коротко рассмеялся. - Но сначала я, да? - понадобилось еще несколько глубоких затяжек, чтобы все же заговорить: - Кажется, мне было тогда пятнадцать лет. Чтобы угодить нашему дорогому отцу, я уже начал заниматься теннисом, и это случилось после игры. Раздевалка, душ - все как обычно. Там был один парень, года на два старше меня, и, похоже, смущение было ему совершенно чуждо. Он разделся, а я поймал себя на том, что так и норовлю на него посмотреть, разглядеть его тело, и... реагирую соответственно, - Дом смущенно потер кончик носа. - Конечно, я тогда убедил себя, что дело в "гормональной буре", и это ничего не значит. Ты же помнишь, как отец всегда поносил "содомитов" - одна мысль о том, что я могу оказаться одним из них, вселяла в меня священный ужас. Это постыдно, грязно, греховно, и я обязательно должен избавиться от этого нечестивого интереса. Как удачно у меня это получилось - сама понимаешь, - он виновато развел руками, а затем вымученно усмехнулся. - Лучше расскажи мне свою историю - мне кажется, она веселее моей.

Отредактировано Dominic Cartwright (2016-10-31 18:03:38)

  Слушая Беверли, Дом невольно пытался представить себе это: как сложилась бы его жизнь, если бы он и в самом деле все эти годы успешно подавлял свои "постыдные желания" и ни разу не пошел бы им навстречу. Наверное, он испытывал бы меньше чувства вины: за супружеские измены, за свою "развращенность", за то, сколько удовольствия доставляли ему эти случайные связи. А еще, наверное, он начал бы спиваться намного, намного раньше...
Когда сестра закончила свой рассказ, Картрайт негромко рассмеялся и покачал головой:
  - Слышала бы тебя наша драгоценная матушка! Ее удар бы хватил от одной только необходимости принять, что хор и церковные гимны - первый шаг к рок-н-роллу, сексу и наркотикам... - он улыбнулся Бев с нежностью, которой раньше за собой не замечал. - А еще мне жаль, что в подростковом возрасте четыре года - непреодолимая пропасть. Подумать только, как могла бы сложиться моя жизнь, если бы в эту "плохую компанию" я попал вместе с тобой, - залпом допив виски, он нетвердо поднялся на ноги и подошел к сестре. - И вот еще что: татуировка от Джеймса Хэтфилда - это впечатляет, - он улыбнулся пьяно, но весело. - Я ведь не путаю, Хэтфилд - это солист "Металлики"? Словом, правда, впечатляет! Лучше поздно, чем никогда, так что спасибо, что поделилась - я ценю это, - склонившись, Доминик поцеловал Беверли в висок. - И спасибо, что приехала, Бев, - может, сейчас за него говорил алкоголь, но он все же добавил, ласково коснувшись ладонью волос сестры. - Я люблю тебя.

22 июля 2015 года

  Прошло больше двух месяцев, а жизнь и не думала налаживаться - скорее превратилась в некую рутину. Доминик и Беверли действительно перебрались в место почище - арендовали небольшую квартиру в Сохо, где никому, похоже, не было дела до ориентации доктора Картрайта. Доктором он, впрочем, был весьма относительным: большинство пациентов отказались от него - не из-за ориентации, конечно, а из-за того, что на сенсах он часто был с похмелья, а то и вовсе пьян, временами вовсе пропускал встречи по причине того, что никак не мог проснуться.
  Если бы не Бев, Картрайт, должно быть, совсем погряз бы в болоте жалости к себе и пьянства. Сестре время от времени удавалось встряхнуть его, привести в чувства и даже добиться каких-то обещаний, которые, конечно же, оказывались забыты уже на следующий день. Тайлер по-прежнему не хотел слышать его голос и видеть его лицо, Элизабет по-прежнему перемывала ему кости с любым, кто согласен был слушать, а сам Дом самозабвенно винил себя во всем. И то, что Беверли приходилось возиться с ним вместо того, чтобы вернуться к своей жизни в Ирландии, лишь усугубляло это чувство вины. Как следствие - он пил только еще больше.
  Одним жарким июльским вечером Беверли позвонили из полицейского участка в Харроу, уточнили, является ли она сестрой доктора Доминика Картрайта, и предложили приехать забрать упомянутого доктора, предварительно внеся за него залог. Вменяли ему нарушение общественного порядка - более подробно сухой голос в телефоне объяснять не стал.

  Вообще-то, в отличие от многих людей, любящих "закладывать за воротник", Доминик был тихим алкоголиком: никаких буйных выходок, никаких шумных эскапад, никакого асоциального поведения. Поэтому попадание в полицейский участок и в самом деле было чем-то из ряда вон выходящим, и не будь доктор Картрайт так мертвецки пьян, он, пожалуй, всерьез испугался бы, а то и задумался. Но он с трудом понимал, что происходит и где он находится, воспринимал реальность отдельными фрагментами, и эти фрагменты были до того тошнотворными, что хотелось напиться еще больше. До той смертельной отметки содержания алкоголя в крови, которую способны выдержать только русские. Ну еще, возможно, ирландцы.
  Как бы то ни было, прошло какое-то время (он даже приблизительно не мог сказать, минуты это были или часы), решетчатая дверь со скрежетом отворилась, чей-то голос назвал его имя, его подхватили за плечи, потому что сам он встать не смог, и куда-то повели. Услышав встревоженный голос и кое-как сфокусировав зрение, Дом понял, что за ним явилась сестра, и даже немного устыдился - насколько еще хватало его затуманенного огромным количеством скотча сознания.
  - Бе... верли, я в по... рядке, - не очень твердо произнес Картрайт, тяжело опираясь на стойку. Из-за нее на него недружелюбно смотрели чьи-то глаза, и даже сейчас он смог распознать в них презрение. Так смотрят на тех, кто опустился на дно и вряд ли когда-нибудь поднимется с него. - По... пойдем отсюда, по дороге рас-скажу.
  И рассказал. О том, как - почти еще трезвый - направился в ресторан, который они когда-то так любили с Честером. Как увидел там бывшего любовника с новой пассией - счастливого, смеющегося, беззаботного и такого же невыносимо красивого, как прежде. Как позорно спрятался за меню, когда Честер проходил мимо. Как напился до такой степени, что его выставили из ресторана...
  - Тогда я и пошел к Честеру... не к псу, - зачем-то уточнил он. - Я же знаю, где он жи...вет, - повернувшись к сестре, Дом заглянул ей в глаза. - Почему он такой счастливый, Бев? Разве это че... честно?
  На улице было жарко и даже еще более душно, чем в участке, и Картрайт с ненавистью стащил с шеи перепачканный какой-то дрянью галстук.
  - Словом, я пришел к его... дому и встал перед его... этой... Как это называется, как это называется? - он щелкал пальцами, пытаясь вспомнить нужное слово. - Дверью! Да. Я хотел помочиться на его дверь. Но не смог, - он покаянно вздохнул. - Это выходит за мою зону ко... комфорта. Я же все-таки джентльмен, - выудив из кармана смятую и, кажется, даже мокрую пачку сигарет, он безуспешно пытался подкурить. - Ты на машине? Поедем к нему? Я должен по...пробовать еще раз. Почему он такой счастливый, Бев?..

  Постыдно проспав всю экзекуцию, пусть она и обрушилась на ни в чем не повинную дверь, а не на голову самого Честера, в себя Доминик пришел только когда такси резко затормозило перед жилым домом в Сохо. Он осоловело помотал головой, пытаясь понять, где находится, не слишком в этом преуспел, но все же смог выбраться из машины и даже подняться на третий этаж - почти без помощи сестры.
  Оказавшись в ванной комнате, он уже всерьез подумывал о том, чтобы устроиться прямо в ванне и продолжить спать (если сном можно назвать отключку), но вдруг поймал взглядом свое отражение в зеркале и замер. Без очков он видел только размытое пятно, но даже оно показалось ему отвратительным, и он полез в карман, чтобы уже через несколько секунд посмотреть на себя вновь - на этот раз сквозь спасительные стекла.
  Это одутловатое, посеревшее, испещренное красными прожилками и покрытое по меньшей мере недельной щетиной лицо никак не могло принадлежать доктору Картрайту. Как и мутные, будто стеклянные глаза с крошечными точками зрачков. Все еще не веря, что смотрит на собственное отражение, Дом неуверенно дотронулся до своего лица и заметил, как сильно дрожит его рука. Это оказалось довольно жутким чувством: смотреть на себя и не узнавать. Как будто это какой-то другой человек - незнакомый и неприятный, а самого себя ты где-то потерял и даже не заметил, как это произошло...
  Скинув на пол грязную одежду, Доминик поспешно встал под душ и, не жалея себя, включил холодную воду на полную мощность. В самые первые мгновения это не взбодрило, а наоборот еще больше подтолкнуло к состоянию нездоровой сонливости, от которого хотелось поскорее выключить холодную воду, накрыться одеялом с головой и вернуться в пустоту, в которой нет места стыду и отвращения к себе. Упрямо сунув голову под ледяные струи, Картрайт простоял так с минуту, а еще через десять минут чистый, хотя и по-прежнему помятый, вышел к сестре.
  Смотреть ей в глаза было тоже мучительно стыдно. Конечно, Беверли многое успела повидать за эти два месяца, но сегодня Дом как будто спустился вниз еще на несколько ступеней, а ей приходилось не только наблюдать за этим, но и пытаться вытащить его наверх.
  - Прости, - еле слышно произнес он, опустившись за стол на кухне и не поднимая глаз. Сколько раз он уже извинялся за все то время, что они жили здесь? Только что толку в извинениях, если уже на следующий день все снова возвращается на круги своя. Он взял в руки чашку и сделал несколько глотков, даже не понимая, что пьет кофе, который вообще-то на дух не переносил. А затем спросил, все так же не глядя на сестру. - Мы ведь не поехали к нему, правда? Я смутно помню, что было после того, как мы сели в такси... - даже имя бывшего любовника не хотелось лишний раз произносить вслух.

  Лучше бы Беверли сердилась и кричала на него - Дом считал, что вполне заслуживал такого обращения, и принять его было бы легче, чем эти заботу и нежность, от которых болезненно сжималось сердце. Привычка винить себя во всем осталась с ним еще с детства, а за виной должно было следовать соответствующее наказание - эту мысль уже давно внушил ему отец. И не получая наказания, Картрайт только еще сильнее казнил себя, в итоге все больше увязая в тухлом болоте самобичевания и презрения к себе.
  - Может, и так, вот только наблюдать за всем этим и возиться с пьяной развалиной - тоже то еще удовольствие, - невесело хмыкнув, ответил он сестре, но глаз на нее так и не поднял.
  Сделал еще несколько глотков кофе, морщась от его горького, едкого вкуса, и почувствовал, что голова понемногу проясняется. Все еще было больно из-за осознания того, как легко Честер выкинул его из головы, и стыдно из-за того, что сегодня его поведение вышло за все допустимые рамки. От этих чувств хотелось отыскать припрятанную бутылку виски - ведь ничто не помогает так справиться с нежелательными мыслями и эмоциями, как алкоголь! - и Доминик поспешил отвлечься:
  - Недостаточно молод для того, чтобы вдруг взять и изменить свою жизнь, Бев, - тихо заговорил он, поглаживая пальцами края чашки. - Перетряхнуть все, начать заново, пересмотреть даже взгляд на самого себя. Я почти двадцать лет был мужем и отцом, я врос в эти роли и уже не понимаю, кто я без них. Работа? У меня почти не осталось пациентов - кто доверится доктору, неспособному и свою-то жизнь привести в порядок? Ты... Да, ты у меня еще есть, - он бросил на Беверли взгляд исподлобья, но тут же снова опустил его, не в силах выдерживать нежность, с которой она смотрела на него.
  Он знал, что должен был сказать. Что ей нужно вернуться в Ирландию, жить своей жизнью и предоставить ему самому разбираться со своими проблемами. То есть тонуть в них без всякой надежды на спасение. Должен был, но малодушие было сильнее - Дом боялся остаться один, а оттого кусал в нерешительности губы, но так и не заговаривал о возвращении сестры в Ирландию.
  - Красивым? - это было так неожиданно, что все же заставило его поднять взгляд на Беверли, и на этот раз он даже не спешил отводить его. Только усмехнулся, покачав головой и потянувшись к пачке сигарет, которая лежала на столе между ними. - Ну, допустим, я даже ничего... ну или был ничего так. Для кого мне это беречь, Бев? Только не говори "для себя" - мой внешний вид заботит меня сейчас в последнюю очередь.

Отредактировано Dominic Cartwright (2016-11-21 19:36:36)

  - Двадцать лет - это большая половина моей жизни, Бев, - Доминик невесело усмехнулся и отставил от себя полупустую чашку - мерзкий горький напиток больше не лез в горло. - И моя молодость заодно.
  Наверное, не очень вежливо говорить такие слова в присутствии старшей сестры, будто тем самым намекая ей, что и ее молодость уже осталась позади. Но в Беверли было столько энергии, столько силы! Дом не находил их в себе и не знал, откуда их почерпнуть. Он будто медленно угасал, все больше отдаваясь той пустоте, которая поселилась внутри него и которую он безуспешно пытался заполнить алкоголем.
  И все же слова сестры заставили Картрайта задуматься. Люди так часто произносят эти слова, "жить полной жизнью", с бравадой и самодовольством, точно им и только им известно, как же это делается. Дому это известно не было. С самого детства, следуя строгим указаниям отца и страшась его гнева, он был кем-то другим, будто жил чужой жизнью. И только эти безумные, украденные у времени минуты и часы, когда он вырывался из привычного течения жизни, как будто и в самом деле принадлежали ему. Но что они из себя представляли? Случайный секс с незнакомцами, чтобы удовлетворить банальную похоть.
  А потом появился Честер. И Доминик как будто и в самом деле понял, что значит жить полной жизнью - он полюбил, и это казалось таким счастьем, такой невиданной наградой за все те годы, что он вынужден был скрываться. Сейчас это казалось насмешкой, и Дом понимал: не награда - наказание. За ложь, за измены, за то, что он... неправильный. Кто и что ему ни говорил бы, он не мог перестать ощущать это именно так: его гомосексуальность - это что-то грязное, постыдное, и за это придется жестоко расплачиваться.
  Низко опустив голову, чтобы Беверли не видела потерянного, совсем отчаянного выражения его лица, Картрайт подкурил сигарету, глубоко затянулся и прикрыл глаза, пытаясь хоть немного привести в порядок смятенные чувства и мысли.
  - Если честно, я сейчас и думать об этом не могу, - признался он, когда удалось заставить голос звучать с прежним спокойствием. - О мужчинах и их глазах, - едко усмехнувшись, он поднял все же взгляд на сестру и невольно улыбнулся - ее жизнелюбие как будто придавало ему сил. - Значит, кашемировый свитер?
  А потом стало не до шуток и не до улыбок. Он понимал, что рано или поздно разговор коснется этой темы, и мог только испытывать благодарность к Беверли за то, что она не пыталась стыдить его, давить на жалость или воздействовать на него слезами. Все это скорее лишь доломало бы его. Но ее серьезный и собранный тон все же заставил его сделать первый шаг - самому себе признаться, что у него действительно есть проблемы.
  - Ты правда так думаешь? - очень тихо спросил Дом, глядя только на тлеющий кончик своей сигареты. - Что мне уже нужна профессиональная помощь?

Отредактировано Dominic Cartwright (2016-11-27 18:33:00)

  Иногда ответ на вопрос нужно услышать из чужих уст, даже если в глубине души ты его уже знаешь. Доминику повезло, потому что сейчас он слышал его все же не от чужого человека и знал, что слышит правду. Он столько раз помогал своим пациентам признать существование проблемы и справиться с ней, а теперь такая помощь нужна и ему самому. Если не ради себя, то хотя бы ради Беверли - она не заслужила такой участи: наблюдать за тем, как брат медленно убивает себя, скатываясь в бездонную пропасть.
  - Ты права, - все так же тихо произнес Картрайт, не поднимая взгляда - ему было стыдно. В последние месяцы ему почти всегда было стыдно. - Хорошо, я обращусь к специалистам. И нет, не стану уговаривать тебя вернуться в Ирландию - хотя должен был бы. В конце концов, кто-то должен присмотреть за Честером, - он прошелся ладонью по лобастой голове щенка, устроившего морду у него на коленях. Может, однажды он сможет называть вслух имя пса, не чувствуя, как внутри все сжимается из-за этого от боли. - Спасибо тебе, Бев. За все - спасибо.

28 января 2016 года

  Доминик пробыл в реабилитационной клинике четыре месяца, покинув ее только в конце ноября. Еще месяц он взял на то, чтобы окончательно прийти в себя, привыкнуть к жизни вне стен клиники и без бутылки, привыкнуть к себе наконец. Последнее удавалось с переменным успехом: он был готов примириться с собой полгода назад, когда открывал всю правду жене, но резкая и негативная реакция, которую он получил не только от нее, но и от общества в целом, оказалась слишком болезненным ударом, оправиться от которого до конца он так и не смог.
  Взращенная на благодатной почве отцовского воспитания, в нем прочно поселилась мысль о собственной неправильности, ущербности, но теперь она была надежно укрыта от посторонних глаз. Точно закапсулировалась внутри, вместе с болью от предательства Честера, вместе со стыдом за собственную порочность, вместе с несмелой обидой на общество за невозможность открыто и смело быть собой.
  Доминику не было плохо, но не было ему и хорошо - ему было нормально. Он улыбался, шутил, внимательно слушал, остроумно отвечал, но при этом оставался закрытым, застегнутым на все пуговицы. Откровенность давалась ему теперь с трудом - даже с сестрой, которая по-прежнему была рядом, несмотря на все его уверения и уговоры вернуться к своим делам.
  В январе он вернулся к практике, и если поначалу дело шло со скрипом, со временем он втянулся и даже начал находить в работе удовольствие, едва ли не утешение. В чем-то это напоминало разделение на две разные личности. Первая - Доминик, гей, разведенный немолодой мужчина с сыном, который не желает его видеть, - была ущербной и постыдной. Вторая - доктор Картрайт, опытный психотерапевт и умелый специалист, помогающий людям, - заслуживала уважения и ни в чем не порицалась обществом. Быть вторым оказалось куда удобнее и приятнее, и Дом увлеченно проводил за работой по десять часов в сутки.
  Возможно, он был слишком самоуверенным. Возможно, для него, еще не до конца оправившегося, нагрузка оказалась слишком сильна. Возможно, это и вовсе было случайностью, в которой не было никакой его вины. Но, возвращаясь вечером двадцать восьмого января из полицейского участка в квартиру в Сохо, Доминик во всем винил себя. Его пациент, Дэвид Кейн, которому он вот уже месяц помогал справляться с гневом, сорвался и убил свою жену. Картрайта, как его лечащего психотерапевта, пригласили, чтобы услышать мнение специалиста, а он только смотрел то на отрешенное лицо Кейна за стеклом, то на чудовищные фотографии его жертвы на столе, и никак не мог поверить, что это происходит на самом деле.
  Все в той же прострации он вернулся домой и обнаружил, что Беверли нет и, судя по записке, отсутствовать она будет до утра. От этого почему-то сразу стало легче: сестра мгновенно заметила бы, что на нем лица нет, а расспросов сейчас Дом не выдержал бы. Ему и так казалось, что рассудок держится в нем сейчас на тонкой, непрочной нити, которая способна порваться в любой момент.
  К счастью или вовсе наоборот, но ни капли спиртного в квартире не обнаружилось. Картрайт даже подумал о том, чтобы спуститься вниз и пройти всего полквартала до бара, но так и сидел, словно парализованный, на стуле в прихожей, даже не избавившись от пальто и обуви. Из-под ботинок на паркет натекла безобразная лужа грязного талого снега, и Дом все смотрел на нее, находя с ней неожиданно много общего.
  Бесполезный. Ничтожный. Жалкий. Грязный. Ущербный.
  А теперь еще и убийца.
  Наверное, прошло никак не меньше часа, прежде чем ему удалось хоть немного встряхнуться. Достаточно для того, чтобы подняться, снять пальто и пройти в ванную. Алкоголь - конечно, не выход, но самому ему сейчас точно не справиться. Распахнув дверцу туалетного шкафчика, Дом рассеянно блуждал взглядом по этикеткам, выбирая нужные лекарства. Таблетку успокоительного, таблетку снотворного - и забыться беспробудным, пустым сном до самого утра. То, что нужно.
  Мысли исчезли, эмоции отключились, и, наливая воду в стакан и раскладывая на кухонной стойке таблетки, Картрайт походил на робота. Так было легче, но в то же время и не за что было зацепиться, чтобы вовремя остановиться. Вовремя - это до того, как к двум таблеткам прибавилось еще две, еще четыре, а потом - и все, что еще оставались в баночках.
  Тупо глядя на россыпь белых и желтых таблеток перед собой, Доминик с пугающей ясностью понимал сейчас, что происходит. Это не было импульсом, о котором он сможет пожалеть уже через полминуты - взвешенное решение, которое принесло неожиданное облегчение. Жаль, что обнаружит его именно сестра - Бог свидетель, для нее это и так были нелегкие месяцы, - но зато теперь она будет свободна. Жаль, что Тайлеру так не повезло с отцом, но зато теперь, возможно, Либи найдет ему замену. Жаль, что Честер останется без хозяина, но, пожалуй, ему будет лучше с Беверли.
  Всем будет лучше без него.
  С обычной своей педантичностью и дотошностью Картрайт проглотил все таблетки, одну за одной, вымыл стакан, выбросил упаковки в корзину и аккуратно вытер несколько капель воды, пролившихся на стойку. Идеальная чистота. Его жизнь была достаточно грязной, и, уходя из нее, ему не хотелось оставлять после себя еще больше грязи.
  Он развязал галстук, бережно пристроил его на вешалке - чтобы не помялся, - избавился от ремня и опустился на кровать. Рядом тут же оказался встревоженный пес, и впервые за все время Дом не стал сгонять его с постели. Закрыв глаза, он поглаживал уши тихо поскуливающего Честера и прислушивался к глухому тиканью часов в гостиной. Скоро все закончится.
  Скоро все наконец закончится.

Отредактировано Dominic Cartwright (2016-12-04 18:26:16)

  Конечно же, Доминик не мог ничего помнить. Ни того, как домой вернулась Беверли, ни того, как его самого, беспамятного, выносили на каталке и загружали в машину скорой помощи, ни того, как он оказался в больнице и как уже в реанимации у него остановилось сердце, ни того, как его откачивали и как потом промывали желудок. О последнем он, впрочем, мог догадываться по неприятному, саднящему ощущению в горле: он уже испытывал его давно, лет тридцать назад, когда юный естествоиспытатель решил попробовать грибы, найденные в перелеске рядом с загородным клубом.
  Последнее, что отпечаталось в его памяти - это тихое поскуливание Честера и странно раскачивающаяся над головой люстра. Кажется, именно это движение в конце концов и усыпило его. Далее следовал провал, какие-то смутные вспышки, заполненные голосами и ярким светом, и вот он уже открывает глаза, чувствуя такую сухость во рту, будто кто-то прошелся по языку и небу наждачной бумагой.
  По слезящимся глазам бил яркий свет потолочного светильника, и Дом повернул голову, тут же встретившись взглядом с сестрой. Ее улыбка и голос как будто еще немного привели его в чувство, и он понял, что находится в больничной палате, а слабости, из-за которой даже пальцем пошевелить сложно, есть простое объяснение: он едва не умер. Эмоции еще не вернулись к Картрайту в полной мере, а потому он и сам не смог бы сказать, что испытывает по этому поводу - не было ни облегчения, ни раскаяния, ни сожаления о том, что попытка не удалась. Пока ему было никак.
  - Бев, - получилось почти беззвучно, и Доминик попытался откашляться, тут же поморщившись от боли в горле. Его так и опутывали всевозможные трубки и катетеры, вынуждая сохранять неподвижность, но он все же чуть шевельнул рукой, стараясь дотянуться до пальцев сестры. И даже смог улыбнуться уголком губ, не отрывая взгляда от ее глаз. - Опять ты меня спасаешь. Прости...
  Он и сам не знал пока, за что просит прощения: за то, что пытался убить себя, за то, что не довел начатое до конца, или за то, что с последствиями его слабости опять приходилось разбираться Беверли.

  Очень больно смеяться после принудительного промывания желудка, но этот кашляющий, отрывистый звук, который издал Доминик после слов сестры, безусловно, был смехом. Вряд ли хоть кому-то еще удалось бы так удачно подобрать слова в такой непростой момент, но Беверли все сделала правильно: ни сочувствия, ни преувеличенной заботы, ни заверений, что самое главное - это то, что он остался жив. А еще она не смотрела на Доминика ни как на сумасшедшего, ни как на умирающего, и за это он тоже был ей благодарен.
- У меня всегда плохо получалось спорить со старшими, ты же знаешь, - тихо прошелестел Картрайт и чуть улыбнулся сестре, почувствовав прикосновение ее руки.
  Сейчас Дому уже не казалось, что умереть - это "классная мысль", и за допущенную слабость было действительно стыдно. Он столько раз говорил о самоубийстве со своими пациентами, убеждал их в том, что смерть - не решение проблем, а трусливое перекладывание их на чужие плечи. И рассказывал о той страшной последней секунде, когда передумать уже поздно, а умирать уже не хочется.
  Честно говоря, свою такую последнюю секунду он то ли пропустил, то ли не запомнил. Таблетки сделали его мысли медлительными и путанными, и страх его так и не посетил. Сейчас уже сложно было сказать, думал ли он вообще о чем-то, прежде чем сознание окончательно ускользнуло от него: все время, прошедшее с возвращения домой, было словно подернуто туманной дымкой, сквозь которую трудно было что-либо рассмотреть.
- В Ирландию? - глупо переспросил Доминик, разом вынырнув из своих мыслей, и посмотрел на сестру так, будто был уверен, что ему просто послышалось. - Ты хочешь, чтобы я уехал с тобой в Килкенни?
  Очень ирландское название города, в котором уже столько лет жила Беверли, вспомнилось само собой и удобно легло на язык. Доминик задумался: он привык считать, что проведет в Англии всю свою жизнь, он и Лондон-то почти не покидал. Это казалось чем-то естественным и незыблемым, точно этот город был частью его самого. Но сейчас, как ни пытался Картрайт, он не мог придумать ни одной причины, по которой не мог уехать отсюда.
- Я... Кажется, меня и в самом деле ничего не держит, - неуверенно и даже несколько удивленно произнес Дом. Собственные слова отозвались коротким уколом боли: единственным, что по-настоящему могло бы держать его в Лондоне, был его сын. Но если Тайлер по-прежнему не хочет ни видеть, ни слышать отца, что изменится, если тот окажется за много тысяч миль отсюда? - Хорошо, - наконец, тихо выдохнул Картрайт и повторил увереннее: - Хорошо. Я уеду с тобой в Ирландию - по крайней мере, на время... или навсегда, - решить этот вопрос прямо сейчас он все равно не был способен.
  Тем более что была другая проблема, требовавшая немедленного решения - о ней Дому тоже напомнила Беверли. Очень соблазнительной казалась мысль переложить всю ответственность на сестру, предоставить ей позаботиться обо всем, укрывшись за собственной слабостью и недееспособностью. Очень соблазнительной, но Доминик все же открыл глаза и заговорил:
- А теперь послушай, это важно. Если мои действия сочтут самоубийством, меня ждет принудительное лечение и лишение лицензии. Я не хочу ни того, ни другого, - он говорил спокойно, почти безэмоционально, но уверенно. - Поэтому наша версия такова: после стресса из-за развода и реабилитации я страдаю от нарушения сна. Обращаться к врачу не стал, потому что сам почти врач. Принимал седативы и снотворное - обычно под твоим присмотром, но в этот раз тебя не оказалось рядом. Я два дня не спал и поэтому был не в себе: перепутал дозировку и принял таблетки два раза, забыв, что уже сделал это раньше. Все это я расскажу врачам сам, но они наверняка обратятся к тебе, чтобы ты подтвертила эту историю, - Дом слабо сжал пальцы Беверли своими. - Мне не хочется просить тебя врать ради меня, но так будет лучше.