Удивительно, как он каждый раз умудряется выйти из мастерской за пару минут до того, как кто-то откроет её двери с улицы. Впрочем, его это не то чтобы тревожило хоть когда-нибудь. Из его мастерской, как и из дома, по прежнему можно вынести разве что распятие. Ну или какие-нибудь бесформенные деревянные обрезки, которые и приложить-то не ясно куда можно.
Келлах третий месяц пашет как проклятый в этой своей мастерской. Проводит утреннюю мессу, отсиживает час дежурства в конфессионале - и снова в работу. По самую макушку. К лету требуется довести до ума алтарное пространство в церкви святого Иоанна, заменить элементы декора почти на всех скамьях в часовне собора святого Каниса, а ещё не мешало бы в соборе святой Марии заменить кафедру епископа, потому что за последние пару сотен лет предстоятельское место так никому и не приходило в голову достаточно облагородить. Настоятель обещает предать его анафеме за внешний вид, стремящийся к понятию "измождённый". Епископ Ниван грозит запретить работу в мастерской и выслать куда-нибудь поближе к белым овечкам и зелёным холмам, но никто так и не решается выполнить своих обещаний и угроз.
Все прекрасно знают, почему он поступает именно так - эти двое, по крайней мере.
Он исповедовался настоятелю через две недели после случившегося между ним и Нэсс. Ещё через неделю он пришёл к епископу с серьёзным разговором. Через четыре часа упорных требований отозвать ходатайство на его хиротонию и такого же упорного отказа в течение тех же четырёх часов, Келлах чуть было не проклял весь ирландский епископат вместе со Святым Престолом.
В январе ему пришлось спешно заканчивать докторскую и сдаваться со всеми своими научными изысканиями на милость того самого ирландского епископата в надежде на то, что хоть кто-нибудь из нескольких десятков полулысых макушек в лиловых шапочках и мантиях найдёт что-нибудь небогоугодное в его писанине. Найдёт и вышвырнет его в его мастерскую служить викарным до конца дней.
Афера не удалась.
В мастерскую его вышвырнули, но с неожиданно благими напутствиями и обещанием по весне рукоположить его самого во епископы и, как только епископ Ниван отправится на покой, поставить командовать над всем Килкенни и прилежащими к нему территориями. Теперь его самого ждала лиловая мантия, лиловый пилеолус и, вполне вероятно, лысеющая макушка. Противиться великой чести сил больше не было и поэтому Келлах с усилившимся остервенением вгрызся в работу словно желая отомстить всем хотя бы тем, что мантия на его хиротонии окажется больше его самого размера на два.
Из всего, что заказывала ему Нэсс не сделанной оказалась та самая дверь, которую нужно было объединять с окном. Лиственницу ему всё никак не могли доставить. А если бы Келлах не врал самому себе про то, что древесина ему приходит всё какая-то некондиционная, двери давным давно были бы готовы. Ему не нравились поскрипывающие половицы в доме Нэсс, но он всё никак не мог найти предлога сказать ей об этом и взяться ещё и за переделку пола. Он бы даже паркет положил... даже всего лишь за цену, равную укладке обычных досок.
Он столько думал о Нэссе, что ему начинал чудиться её голос, и почему-то - смех, в самых неожиданных местах и моментах его жизни. И если во сне это было неудивительно, то раздающийся откуда-то из мастерской её голос заставил его насторожиться.
Келлах зашёл в дом, чтобы наполнить чашку Эйфина кормом, потому как пёс начинал сомнительно "помогать" ему в работе, то и дело норовя утащить у него из-под рук какой-нибудь размеченный для распила кусок дерева. И когда он уже возвращался в мастерскую, чтобы продолжить работу, тогда и услышал фыркание пса и неожиданный смех, заставивший его замереть посреди коридора, чувствуя, как начинает дрожать в руках металлическая миска. Рискуя выронить посудину себе под ноги Морриган отставил её на первую попавшуюся поверхность повыше, помня об умении Эйфа стягивать вещи с высоты едва ли не его головы, и осторожно шагнул в двери мастерской.
А там действительно была она.
Ему очень срочно понадобилось хоть как-то скрыть своё смятение, подрагивающие пальцы, пытающееся выскочить в горло сердце - Келлах привалился плечом к косяку двери, заталкивая руки в карманы, сжимая кулаки и тщетно пытаясь скрыть дикую тоску по тому, что могло бы у него быть.
Она заметила его не сразу - по крайней мере ему именно так и показалось. Эйфин порывался вылизать ей всё лицо, руки - Келлаха буквально тряхануло всем телом от осознания того факта, что он был бы очень не прочь оказаться вот прямо сейчас на месте пса. Так же близко к ней, чтобы видеть глаза, чувствовать её пальцы на собственной коже. Долгий вздох привёл мысли в относительный порядок, Морриган совсем уже было собрался шагнуть навстречу Нэссе с очередным дежурным приветствием, которыми так легко было маскировать истинное отношение к этой женщине, как она пригвоздила его к полу фразой, от которой у него самого, кажется, кровь в жилах застыла мгновенно.
У нас...
Нет, он знал, откуда берутся дети и что нужно для этого делать.
"Господи, Боже, помилуй меня по великой милости Твоей..."
Давид, вошедший к Вирсавии, после того, как убил её мужа, кажется, чувствовал себя легче, чем он чувствует себя сейчас.
Келлах сжал зубы до скрипа, до желваков на скулах. В глазах темнело и эта темнота никак не хотела рассеиваться, растворяемая мертвенным холодом, поднимающимся от самого низа живота, тугим ошейником сдавливающим горло.
будет...
Короткие чёткие слова. Прямой взгляд.
Ему показалось, что в самый центр его груди с размаху вонзили ледяное копьё - холод сдавил сердце, отказывающееся хоть как-нибудь трепыхаться, оставляющее за каждым резким ударом вязкую тянущую пустоту, длиной в пару сердечных тактов.
..ребёнок.
Дальше он, кажется, уже ничего не слышал. Все чувства будто разом отказали, словно все силы сейчас у него уходили на то, чтобы просто удержаться на ногах.
Он не то, что не знал, как реагировать ему сейчас на такое известие - не знал, как ему жить дальше. Как вдохнуть, чтобы голова не разлетелась на тысячу кусков от напряжения. Как сделать шаг хоть куда-нибудь, потому что стоять на одном месте становилось всё труднее - мир вращался вокруг него, а тишина, шарахнувшая по ушам, едва надтрескивалась от тревожного лая Эйфина.
- Будет.. - язык с трудом ворочался во рту, Келлах невидящим взглядом уставившись куда-то в стену, шагнул к верстаку, чуть не споткнувшись о бросившегося ему под ноги обеспокоенного состоянием хозяина пса.
Ему нужно было немедленно что-то сделать, чтобы не сойти с ума от сдавливающего грудь какого-то странного чувства - его жгло изнутри огнём, обжигающим гортань, хлещущим по щекам. Хоть куда-то приложить руки, чтобы почувствовать их, а не миллиард мелких иголок, вонзившихся под кожу, стянувших судорогой половину его лица.
Пальцы его нашарили какую-то стамеску, лежавшую у почти законченного элемента декора - из крупных листьев, заплетающихся в причудливую кельтскую вязь, "фирменный" почерк Морригана.
- Он будет, - хрипло выдавил он из себя, практически без замаха вонзая металлический стержень инструмента в резную поверхность, отозвавшуюся стонущим треском.
Этот жалобный звук словно возвращает его в реальность, и Келлах медленно оборачивается к Нэсс, словно не осознавая, что только что буквально выбросил на ветер как минимум несколько сотен евро и кучу часов кропотливого и совсем не лёгкого труда. Ему, на самом-то деле, абсолютно плевать сейчас на всё - дерево, станки, инструменты. В его голове бьётся только одна мысль - после стольких лет полного одиночества в мире будет хоть кто-то, в ком будет течь его кровь.
Его ребёнок.
Его продолжение.
И только за это он готов отдать всё, что у него есть. До последней капли.
- Я католик, Нэсс, - его нижняя челюсть дрожит от с трудом сдерживаемых эмоций. Его голос скрипит деревом и лязгает металлом, когда он пытается сделать так, чтобы зубы не выбили дробь. - Я католик и священник. Для меня не может существовать вопроса - что вы будете делать с ним, - его губы кривятся и он замолкает на минуту, сжимая зубы, закрывая ладонью лицо, сжимая пальцами виски, отчаянно стараясь сдержать всё, что жаждет вырваться из него.
Но не выдерживает - слишком сильна боль застарелой, но так и не зажившей раны - его словно разряд тока ударяет, сотрясая глухим, сдавленным всхлипом всё его тело. Он вцепляется пальцами в собственное лицо, словно пытаясь затолкать все эти сухие, беззвучные рыдания назад вглубь себя.
Не получается.
Его тянет вниз, и он едва успевает наткнуться ладонью на поверхность верстака, хоть так удерживая себя на ногах, сжимая до боли в запястье деревянную поверхность, опираясь на неё бедром.
- Что же мне теперь делать? - едва шевелит он губами, посылая вопрос в пространство. Никому и всему одновременно. - Что же мне теперь делать?
Эйфин крутится у его ног жалобно скуля, прыгая и пытаясь ткнуться своим холодным носом ему в лицо, беспорядочно шлёпая языком по его лицу, пальцам, шее. Словно от этого ему может стать легче сейчас. Словно ему хоть от чего-то сейчас может стать легче.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2017-01-19 07:30:44)

Он как никогда чувствует сейчас эту разницу между "мы" и "я". Чувствует невозможность свести их воедино, увязать в один узел. Существуют только "они" - женщина, зачавшая от него, и их ребёнок; существует только "он" - он сам, тот, кому не дано стать хоть кем-то более или менее полноценным для этого ребёнка.
Каноническое право, как и любое право, вещь запутанная, но лазеек в нём не предусмотрено. Попытаешься выкрутиться - запутаешься ещё сильнее, повиснешь на крюках формулировок и условностей.
Со священниками, заделавшими детей на территории собственного прихода, разговор короткий - ссылка в район, максимально отдалённый от этого самого прихода. Закрытый монастырь на усмотрение епархиального руководства. Признание отцовства в принудительном порядке, выплата содержания и крайне редкие встречи по расписанию, в присутствии надзирающих органов.
Каждый этот пункт выжигается на нём калёным железом. Слишком запутанная ситуация. Слишком элементарная.
Для него всё просто - он в жизни не откажется от своего ребёнка, сделает для него всё, что в его силах, и даже больше...
Для него всё ужасно сложно - признав ребёнка он просто навсегда потеряет его. Его сошлют куда-нибудь в Азию или Африку, позволив навещать ребёнка хорошо если хотя бы раз в полгода, потому что чаще приезжать он никак не сможет.
Эта неожиданная награда, которую он не заслужил, выданная авансом за все предстоящие ему мучения, давит сейчас на него тяжелейшим грузом. Огромной рухнувшей в одно мгновение на плечи скалой из невыразимого горя, страха и парадоксального счастья.
Его душат эмоции, заставляя его вцепляться в собственные волосы на затылке, метаться, рассеянным взглядом скользя по стенам мастерской.
Он натыкается на её взгляд, не понимая совершенно, что он сейчас в себе содержит - глубокую обиду на него или сочувствие, злость или сострадание. Он не понимает, но его собственная вина перехватывает ему горло, побуждая совершить единственно верное действие.
- Нэсса, - его голос дрожит и хрипит, срываясь на полное беззвучие. Келлах облизывает пересохшие и невесть когда искусанные губы, обхватывает ладонями её лицо, прижимаясь лбом ко лбу, проводит ладонями по её плечам, вдыхая её запах, не в силах оторваться от неё ни на мгновение. В его голове слишком много мыслей, они толпятся, задавливая друг друга, требуя озвучить хоть какую-нибудь, чтобы остальные тоже могли хлынуть из него словесным потоком. Но он молчит, скользя ладонями по её плечам, тщательно отсеивая словесный мусор и находя единственную правильную мысль.
- Простите меня, - и сейчас отчего-то становится понятно, что обращается он к ним обоим. Келлах опускается на колени перед женщиной, подарившей ему надежду на то, что его жизнь больше не будет пустой, обнимает её за талию и прижимается щекой к её животу. - За что, Господи? - шепчет он едва слышно, прижимаясь губами к скрытому под одеждой животу так, будто его губы касаются самого ребёнка - ещё не рождённого, но уже существующего. - Я столько зла совершил... За что мне такое счастье?

Он замирает у её ног, всё так же цепляясь за неё, как за спасительную соломинку, но...
Ей одной не выдержать за них двоих.
Келлах поднимается на ноги, вздохнув так тяжело, будто на его плечах глыба размером с собор святого Каниса. Она и есть на его плечах - всей его "карьерой" давит к земле, вздохнуть не даёт.
Келлах поднимается на ноги - медленно, словно движение это даётся ему с неимоверным трудом. Хуже он себя чувствовал, наверное, только год назад, когда приходил в себя в больнице. Только тогда ему приснилось, что у него может быть и семья, и дети, и что он сам может быть счастлив.
Сейчас ему не снится, и он не не_верит, но и поверить не может, что всё, что с ним происходит сейчас, не очередной сон. Ему страшно до одури, и весь этот страх выливается в новый вздох, когда его лицо оказывается напротив лица Нэссы.
И вот сейчас он совсем не знает, как ему обратиться к ней. Все эти их официальные приплясывания, все эти "добрый день", "как поживаете" и "Вы" по поводу и без сейчас разлетаются пеплом, осыпаясь к их ногам.
- Нэсс, - он чувствует, как ведёт у него судорогой половину лица, когда он блуждает потерянным взглядом по её лицу. - Нэсс, я ведь не смогу признать его... - он буквально физически ощущает ледяной колючий ком, разрастающийся у него за грудиной, сковывающий сердце, вонзающийся призрачными иглами в лёгкие.
Ему кажется, что ещё немного и он начнёт плевать кровью из-за разодранных в клочья внутренностей. Но когда он накрывает ладонью её живот, то тепло, которое отдаёт ему совсем ещё крошечное новое сердце, вливается в него живительным потоком, заставляющим его задохнуться от понимания - ему не снится. Всё происходит на самом деле.
И ему становится в тысячу раз хуже от этого.
- Не смогу, - шепчет он, понимая, как дико его рвут все эти противоречия. Между долгом и совестью. И между совестью и долгом. Долг говорит ему о следовании кодексу, совесть требует признать ребёнка. Совесть говорит ему о том, что он должен оставаться верным сыном Церкви, долг говорит ему о том, что он должен сделать так, чтобы его ребёнок никогда ни в чём не нуждался.
- Если я признаю его, - он не поднимает глаз, словно стыдясь взглянуть в лицо стоящей перед ним Нэссы. - Если признаю, то меня сошлют куда-нибудь подальше, и я никогда не увижу... вас. Я буду приезжать в самое неудобное время, с кучей надсмотрщиков...
Он осекается, понимая, что, возможно, именно так будет лучше - тогда епархия будет платить содержание ребёнку даже в случае его собственной смерти.
Его до скрипа зубов бесят эти условности, которые он не хочет обсуждать сейчас никоим образом. Ему хочется касаться её - аккуратно стирать кончиками пальцев влажные дорожки на её щеках, прижимать ладонь к животу и представлять, как крохотное, ещё только формирующееся тельце живёт внутри неё. И он плюёт на разговоры, касаясь её так бережно как только может.
Она - его святыня, и ему не стыдно признаться в этом перед самим Богом. Она подарила ему жизнь тем, что горячей пульсацией бьётся внутри неё.
- Простите меня за всё, - осторожно обняв Нэсс за плечи, выдыхает он ей в висок, прижимаясь к нему губами, зажмуриваясь от подступающего к горлу кома. - Прости, пожалуйста... Я всё для вас сделаю. Всё, что ты только захочешь, Нэсс. Я не смогу потерять и его.
Последняя фраза срывается с губ горячечным шёпотом, обжигая гортань, щипая зажмуренные глаза острой солью. Он действительно не выдержит ещё одной потери. Не переживёт в этот раз. Не сможет.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2017-01-26 06:29:12)

Она говорит, а он в который раз за последние семьдесят три дня задумывается - что случилось тогда между ними. Что случилось тогда с ним, что он, наплевав на всё поддался внезапному порыву этой без преувеличения всепоглощающей страсти? И почему его до сих пор не отпускает ощущение того, что ему отчаянно чего-то не хватает.
Она говорит, а он слушает её голос, впивающийся в него, вливающийся ему в уши мертвенным холодом того, что между ними отсутствует.
Она говорит, а он наконец-то отпускает её, делая шаг назад, не зная куда прятать руки, глаза, всего себя. Нет между ними ничего, кроме этого ребёнка. Нет и быть не может. И от этого ему так тошно, что снова начинает ныть где-то слева за грудиной.
Но, кто знает, так может быть и лучше. Только кому из них?
Мысли крутятся в его голове как на карусель - мигая, подпрыгивая вверх и ухая вниз. По кругу, по кругу, по кругу...
Легче всего думать, что он ей не нужен. Он сам ей не нужен.
Ей-то и ребёнок от него не нужен на самом деле, даже если она сама так ещё не думает.
Мысль ударяет в голову как тяжёлый колокольный язык - Келлах вздрагивает от этой мысли, поднимая взгляд на Нэссу и буквально по губам её читая.
Ей нужно сказать о его ребёнке человеку, который может быть с ней, имеет на это право, которому она нужна, который ей самой нужен.
- Проклятье... - сквозь зубы цедит он, остервенело растирая ладонями лицо. У него в голове сейчас такая каша, что он сам не понимает уже, где его мысли, а где - логика и запутанная к чертям цепочка размышлений.
Что бы он сделал на месте Финна? Он - какой он? Нынешний, который священник, у которого вся жизнь должна быть по закону Божьему, в тишине и смирении, в покаянии и молитве? Или он прошлый, который безбашенный революционер, привыкший выгрызать из глотки противника всё, что по праву принадлежит ему, всё, что он считает своим?
А потом мысль возвращается и бьёт под дых - "не его ребёнок"...
Значит, у него, у Финна этого, который Фланнаган, есть основания полагать, что ребёнок может быть и от него?
Чёрная, жгучая как кайенский перец ревность жжёт его изнутри, покрывая его лицо пятнами - он внезапно очень хорошо помнит себя в такие моменты, пусть и было подобное с ним больше двадцати лет назад. Ему отчаянно хочется послать к чёрту всё - Фланнагана в первую очередь - и уехать без предупреждения, отказаться служить, забрать Нэсс вместе с дочкой, с их будущим ребёнком и никогда больше не возвращаться к алтарю.
Вспомнить - как это, когда есть семья.
Но он забыл одно - он ей не нужен.
И ревность отступает, уступая остужающему голову рассудку.
- Если бы я любил эту женщину, а не просто считал своей, я бы принял её хоть с десятком детей, - тихо говорит он, глядя в глаза женщины, которую бы принял с десятком детей, принял каждого из них как своего. Но... - Но я не уверен, что не убил бы того, кто бросил её беременной.
Так ведь и есть - он второй раз бросает её саму, не собираясь даже бороться за неё. Церковь никогда не отпустит его, даже не смотря на все его грехи и проступки. Он сам не отойдёт от церкви. Потому что не сможет жить по-другому. Потому что слишком давно не он в Церкви, а Церковь - в нём. И это для него правильно. Только это его жизнь, и нет для него иного пути, кроме как нести Слово Божье, крестить, венчать, отпевать.
Он пробовал жить по-другому. И только теперь понял, что не стоило и начинать.

Эйфин сидит в углу и не смеет соваться под ноги этих глупых существ, которые знают, что там между ними, но старательно этого не показывают и не признают. Уж Эйфин-то видит. И знает. А потому просто с любопытством, присущим большим щенкам,  то так, то эдак наклоняет голову, хлопая самого себя своими же ушами и словно какое-то развлечение в этих метаниях находя.
Существо поменьше светится теплом и очень нравится Эйфину - у неё нежные руки, она вкусно пахнет молоком и свежестью. И хозяин его словно загорается от её присутствия, светится мягким светом, как тогда, когда вечером или утром стоит на коленях на своей деревяшке в углу большой комнаты. Или когда ковыряет странными когтями другие, вкусно пахнущие деревяшки.
Эйфин чихает, вытягивая лапы и укладывая на них голову, наблюдает за людьми. И видит как гаснет в них их свет, опускаются плечи, сжимаются кулаки - пёс недовольно ворчит и неожиданно бросается наперерез молоку и свежести, подпрыгивая на задних лапах, передними почти обнимая пытающуюся уйти женщину...

- Эйф! - строго прикрикивает Келлах на расшалившегося пса, шагая к Нэсс, перехватывает Эйфина за ошейник и внезапно замирает рядом с ними. Он почему-то слишком отчётливо понимает, что уйди она сейчас вот так - всё, что бы он ни сделал впоследствии, не будет иметь никакого смысла. Никогда и ничто - ни его служение, ни его мысли, ни вся его жизнь вообще.
- Нэсс... - ошейник выскальзывает из его пальцев, Келлах стоит перед Нэссой там, где секунду назад скакал пёс - перегораживая ей выход наружу. В его голове внезапно снова куча мыслей и слов, и всем им нужно вырваться наружу, потому что кем бы она не была для него, насколько бы чужой, не принадлежащей ему она не была сейчас или всегда - она ему нужна. Просто чтобы жить, дышать, существовать благодаря ей и всему, что она принесла в его жизнь всего за несколько дней.
За семьдесят четыре дня - он не заметил, когда снова начал считать дни - с того момента, когда она вошла в его мастерскую.
- Нэсса, - он снова бережно сжимает её плечи ладонями, стараясь не думать о пустоте в её глазах, которая выжигает его изнутри при её взгляде на него. Ему нужно сказать ей всё, что он считает нужным. Потому что ему важно знать, что из этого будет важным и для неё. - Я не имею и не имел права влезать в вашу жизнь. Тем более - так, - он всё ещё не знает, что ему делать дальше. Не знает как сказать об этом. И ещё о тысяче вещей, о которых сказать хочется. Которые важны, которые так спутаны сейчас в его голове, что страшно становится от того, что она может понять его не так, как он бы хотел сказать.
- Мне до конца жизни не вымолить перед вами прощения. Но, Нэсс, я хочу, чтобы ты знала, - он сбивается со всех этих выглаженных выканий на ты, волнуясь, торопясь донести до неё всё, что кипит сейчас внутри него, в самой глубине сердца. - Этот ребёнок - самое большое счастье, которое могло достаться мне в жизни. Я безмерно благодарен Богу за всё. За всё, что случилось. За тебя, за него, - его пальцы легко касаются её живота, и его снова словно искрой пробивает от этого прикосновения. - Я сделаю для вас всё, что смогу. Всё, что в моих силах. Всё, что мне доступно. Всё, чтобы вы были счастливы.
Даже если ему придётся отправиться на другой конец земли. Или никогда в жизни не посметь назвать своего ребёнка своим. Или умереть за них двоих. Или отсидеть положенный срок в отдалённом монастыре. Или...
- Я не знаю, что мне делать, Нэсс, - наконец-то тихо добавляет он, отпуская её плечи и стоя перед ней, склоняя голову. - Не могу найти выхода, - и внезапно твёрдо, взглянув прямо в её глаза, добавляет, прежде чем снова крепко обнять её. - Но он есть. И я его найду. Мы найдём.
Эйфин мягко тыкается мокрым носом в тёплую ладонь Нэсс, словно подтверждая слова Келлаха. Они найдут выход, и всем будет хорошо. Все будут счастливы. И каждый будет на своём месте.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2017-01-27 01:33:31)

День всех влюбленных. Прекрасный праздник, если у тебя есть девушка, жена, просто любимая. Если, конечно, она любит праздники. На сколько Финнла уже успел узнать, Нэсс праздники не любила. Это немного упрощало ситуацию, потому, что в этот день он был на работе, а смена длилась, как обычно, с самого утра и до позднего вечера. И все же, он не мог не зайти к ней сегодня хотя бы после работы. Повидать ее, принести что нибудь из любимого ей самой, игрушку ее дочери. Он бы даже остался у нее ночевать, не смотря на то, что ему с утра снова на работу.
Достижения современной медицины делали работу Фланагана и его коллег все менее драматичной и все более радующей. Чем больше открытий делалось в медицине, тем реже к нему на стол попадал кто-то моложе семидесяти. Тем реже к нему на стол вообще попадали люди. Все чаще работа приходила к нему в виде образцов ткани. Сегодня был именно такой, приятный день, когда к нему ни кого не привезли, ему не сообщили, что очередной мистер МакГаффин или миссис О'Донни в скором времени спустятся в его подземелье. Сегодня был прекрасный день, полный обычных забот с разбором материалов, анализом, заполнением кучи, порой ни кому не нужных, бумаг, форм, таблиц.

- Нэсс, милая. - Финнла постарался войти как можно тише и звал девушку почти что шепотом, опасаясь, как бы не разбудить Фиону, если она уже будет спать. Все же после десяти вечера детям, вроде бы, положено спать. - Я очень соскучился и решил заскочить к тебе по дороге с работы.
Да, по дороге, всего лишь небольшой крюк через город. И хотя сегодня он вырвался пораньше, ссылаясь на небольшое количество работы, на праздник, на все, что угодно, что устроит начальство, сейчас было уже достаточно времени именно из-за пробок, из-за времени на дорогу. Но какая разница? Он приехал и подарит то, что выбирал для Нэссы с желанием сделать для нее праздник хоть немного похожим на действительно радостный день. Небольшая шкатулка для украшений, резная, изящная, почти как сама Нэсса. Не слишком притязательно, но вполне в духе праздника.
Погруженная в тишину и темноту квартира говорила, что все уже спят, подсказывая оставить подарки, бутылку виски и свалить, и все же, он еще раз тихо позвал девушку, прежде, чем сделать это и уйти.

- Решил вот зайти, тебя увидеть. Соскучился по тебе на работе, слов нет, как. - Финнла отозвался уже с обычной свой громкостью и усмешкой. Напоминать, что сегодня праздник он не хотел, ведь знал, что Нэсса этого не слишком-то хочет. - А Фиона-то чего не дома?
Фланаган шел на голос любимой, сонный и недовольный, но кто был бы рад, проснувшись от непонятного шума, ладно хоть не посреди, а в начале ночи.Почти такой же грохот, который произвел он сам в темноте, производила и Нэсса, это было даже немного забавно и Финнла чуть рассмеялся.
- Я тут выпить принес, расслабиться. Ты не против? - Голос Фланагана был заигрывающим, почти томным, когда Нэсса врезалась ему в грудь в двери. Он бы даже приобнял ее, не будь его руки заняты.
Финн показал зажатую в одной руке бутылку виски, другую, с подарками, пряча за спиной. Вечер и ночь обещали быть весьма приятными, если он сможет поднять настроение любимой. Они вдвоем, без Фионы, а значит могут посвятить всю ночь друг другу, не беспокоясь о том, чтобы не шуметь слишком сильно.
Отступив на шаг, Финн все же пропустил девушку туда, куда она собиралась, а сам заглянул в прихожую и скинул, все же, куртку. Разве можно отказаться от ночи, которая обещает быть прекрасной, тем более, когда все необходимое для этого есть?
Когда он избавился от куртки, то девушка уже была в кухне. Доза кофе перед горячей ночь? Почему бы и нет, особенно, если сделать его по-ирландски. Финнла зашел в кухню и оставив на столе свои подарки подошел к девушке. Его руки легли на ее талию, смыкаясь на животе, а губы коснулись волос. Ему нравилось обнимать со спины, когда она была чем-то занята, в этом есть что-то интимное, даже если она сама против такого жеста.
- Так значит, ты меня все же ждала?

- Прекрасно. Удивительно тихий и уютный день, так и говорящий - вечером ты должен заехать к Нэсс, так что прибереги силы и нервы, тебя ждет ночь самой лучшей девушкой на свете. - Фланаган рассмеялся, привычно направляясь в ванную, чтобы помыть руки. Все же привычки действительно вещь сильная, а после поторопиться к любимой.
Ее запах и прикосновения были уже знакомы ему, но пока не стали действительно привычны, обыденны, и волновали, возбуждали, дарили удовольствие. И для него в этом не было ничего удивительного. С момента, как он впервые пришел к ней домой за утренним кофе, он уже был уверен, что его интерес не мимолетный, а девушка стоит того, чтобы за ней ухаживать, чтобы любить ее. Конечно, сперва это была обычная романтическая уверенность, что в этот раз все будет отлично, что его выбор верный, и стоит усилий, но со временем уверенность эта постепенно перерастала из романтической, в самую обычную.
Да, у Нэсс наверняка есть какие-то недостатки, которые он пока не разглядел, увлеченный и очарованный, да, у нее кроме того, если достаточно большая, что в данном случае даже хорошо, дочь, которая имеет свое мнение насчет него. Да, их отношениям всего два месяца, а это по сути только самое начало, но он был уверен, что все это не так важно.
К тому же, жизненный опыт подсказывал ему, что самые крепкие отношения - это не те, что описывают в сказках, когда они об так милы, что идут на уступки по поводу и без и общаются друг с другом, как с чудом чудесным. Ему нравилось в Нэссе, что она живая, гордая, порой язвительная. А дочка, ну что ж бывает, да и девочка довольно милая, еще бы поменьше говорила о своем ненаглядном папаше и цены бы ей не было.
- А как бы я смог не прийти, когда меня все сюда зовет и тянет? - Усмешка и еще более крепкие объятия, прижимающие девушку к нему так плотно, чтобы почувствовать тепло ее тела сквозь одежду. Раздеть бы ее прямо сейчас, так манило ее тело, стоило оказаться с ней рядом. И Финнла забирается руками под свитер любимой, чтобы поскорее избавить от него девушку.

- Что я не так.. - Повисает в воздухе вопрос Финна. Он озадаченно смотрит за тем, что происходит, не зная с какой стороны и подступиться, помочь может чем или еще что. А Нэсс все суетится и по виду можно сразу понять, что она не здорова. Вот только Финнла не терапевт и на вид ставить диагноз ему уже давно не доводилось, а потому приходится просто стоять под дверью, прося открыть ее и сказать, чем же помочь.
- Температуры, ломоты нет?
Перебирая в голове возможные варианты, он все же сдался, дожидаясь, пока Нэсса не откроет дверь добровольно и не вернется к нему на кухню. Бледная, словно бы замученная. Финн шагнул к ней, чтобы взять за руку и усадить, но ее слова остановили его на самом начале жеста.
- Ты что? - Нет, Финнла услышал хорошо то, что она сказала, вот только осознать это было куда сложнее. Семьдесят два дня. Десять недель. Больше двух месяцев, незадолго до того, как они начали встречаться. Расчеты не составили для него труда и даже сами велись в его голове еще со времени, когда они изучали все это в меде. "Начали встречаться", эта мысль была настойчива, словно в ней было что-то важное. Усмешка на лице Финна была вызвана одним интересным воспоминанием, тем самым, еще от первой встречи, вот только это же не может быть правдой, просто не может. Вот только улыбка эта была вымучена, ведь все его нутро сейчас крюками вынимали из него и оставляли располосованным. Он потер переносицу ладонью, пытаясь как то собраться с мыслями и нарушить это идиотское молчание.
- Ты.. Это.. Черт, Нэсс, я же люблю тебя! Кто этот ублюдок? Какого черта ты говоришь это мне, а не ему? Я же думал, что у тебя ни кого нет, Нэсс! Он тебя бросил, сделав ребенка? - Финнла старался придумать хоть какой-то более менее приемлемый вариант. Одно дело уже взрослый ребенок, но теперь его девушка была беременная явно не от него, но ведь и изменой это не было, вроде как, ведь беременна она была еще прежде, чем с ним познакомилась. И что с этим делать Финна пока только думал, сжимая кулаки и сдерживаясь от того, чтобы что нибудь не сломать на нервах. Это было бы глупо, не правильно, он должен мыслить здраво и взвешенно. Должен.

Мозги цепляются за первые же слова, что она говорит, но все это мелочи. "У меня ни кого нет" - "А я для тебя ни кто?" - нет, это не важно и уходит на любой другой план.
Ему невыносимо смотреть, как она страдает. Он знает, что если до сих пор он не видел в ней признаков токсикоза, то сейчас не время для него, уже точно не время, если только нет отторжения, на нервной почве, а значит, что то, что сейчас происходит и мучает ее. Он сам ее сейчас мучает и он бы кинулся к ней, обнял, успокоил, только бы не видеть, как она страдает, но ситуация не дает ему. Да еще и это ее "Я .. не стану .. держать тебя..". Так кто же он для нее? Не потому ли у нее и нет ни кого, что она ни кого не держит. И дети от разных мужиков, и отношения - ерунда за которую бороться не стоит?
Обида не на беременность, ребенка или что-то еще, а на то, что он для нее ни кто захлестывает. Вот только при всей своей любви к девушкам, сдаваться Финнла не любит.
И он молчит, подбирая слова и все сильнее сжимая кулаки, желая только пойти и выплеснуть куда нибудь свою злость. Уж точно не на беременную, пусть и не от него, но все равно любимую девушку.
- А если я не уйду? - Выдавливает он из себя. - Если я не буду пользоваться твоим телом и исчезать неизвестно куда? Если я правда люблю тебя, Нэсса?
Финнла готов сорваться, но ее ответ для него важнее всего, что происходит. А после можно будет выяснить почему же тому, кто заделал ей ребенка нет до этого ребенка дела. Почему она говорит, что нет ни кого. И что вообще происходит.

Случайная связь? Да, все, что она говорит, звучит, как случайная связь. Вот только.. Нет, он не хочет знать, как все это получилось. Он не хочет знать ничего о любых других мужиках, касавшихся ее тела, но узнает рано или поздно. Что же, пусть это будет на несколько минут позже, ведь Нэсса сама идет к нему и говорит, что кроме него ни кого нет. И он хочет ей верить, обнять ее и больше никуда не отпускать.
Но только шаг и снова слова, которые рвут его дальше.
- Я люблю тебя не "если". - Финнла так и смотрит на Нэссу не отрывая взгляда, то гневного, то растерянного, то еще неизвестно какого, просто потому, что сейчас все, что только можно почувствовать смешалось в нем и занимает его сознание от слова к слову добавляя новых эмоций и чувств. И медленно, четко, чтобы каждое из трех слов было ясно и не имело больше ни каких оттенков. - Я люблю тебя. И только так.
Сердце стучит так, словно хочет выполнить норму на лет десять вперед, разгоняя кровь, отмеряя каждое мгновение ударом. Финн понимает, что что бы он сейчас ни сказал, это повлияет на них обоих, и изменить что либо потом будет куда сложнее. Но он должен знать, что она чувствует к нему, чего она хочет сама, прежде, чем примет какое либо решение.
- А ты меня любишь? Я нужен тебе в твоей жизни с детьми от других мужчин? Ты сама хочешь, чтобы я был рядом?
Чужие дети. Говорят, что полюбить можно каких угодно детей, было бы желание, но Финна совсем не так представлял свою семью, если вообще о ней задумывался. Как там Фиона сказала? "Так заведи ее, ты же уже взрослый". Вот только маленькая девочка еще слишком плохо представляет себе, что такое семья, созданная, а не та, в которой ты родился. Что значит принять решение и больше от него не отступаться. Финнла был католиком, пусть не самым праведным и предавался блуду и прочим грехам не раз, но семья для него была тем, что свято. Он восхищался своими родителями, их любви и верности, он хотел смотреть на свою жену с той же любовью, с которой смотрел на его мать отец. И может быть, его воспоминания уже врали, но у матери после отца ни кого не было, что лишь подтверждать его мысли.
Но прежде он и не любил так, как полюбил Нэссу. Слишком быстро, слишком.. Но так, что он уже принял Фиону, а теперь пытался приняться того, кто еще не родился.

Такая маленькая и хрупка в его руках. Любимая.
Он обнимает ее, но напряжение так никуда не делось. Оно требует выхода, хоть его руки больше не сжаты в кулаки, а лежат на ее бедрах. Но хочет верить ей, в ее искренность, в то, что для нее это действительно все много значит и она любит. И он верит. Чувствует, что количество вопросов и проблем только увеличивает от этого, но верит, потому что не может не любить ее и не верить ей.
Но это была еще далеко не точка на всем, что происходило, после которой "они жили долго и счастливо", а только вводная часть. Их любовь - еще не гарантия того, что все будет хорошо.
И сейчас Финнла хотел получить несколько ответов на вопросы, а после сбросить напряжение. Вот только решить с какого из них начать было даже сложнее, чем задать их. От каждого ответа могло поменяться очень многое. Слишком многое. И он начал с не самого приятного.
- Что сказал он? Ты сказала, что рассказала о ребенке его.. биологическому отцу.
Он не хотел давить на нее, мучить, но и делать вид, что теперь его все устраивает и дальше он будет с счастьем на лице ждать ребенка к которому имеет в данный момент очень мало отношения и вообще ничего о нем не знает, Финн не хотел. Уж лучше честность, прямота и.. возможность действовать в известных обстоятельствах. Тем более, если Финнла принимает ее детей, то он должен знать чего ему ждать от тех, кто этих детей зачал. И он предпочел бы не ждать вообще ничего.

Ее слова противоречили друг другу, еще больше усложняя ситуацию. Не признает, но и не отказывается. И как же он собирается участвовать в жизни ребенка, которого он не признает? Обычно такое поведение объяснялось связью на стороне, но то, как Нэсса отрицала, что у не кто-то был и при этом относилась к этому никому.. Это не было похоже на подобную интрижку, пусть даже и кратковременную.
- То, что он не признает этого ребенка - уже отказ. Подарки на Рождество - не забота о ребенке, не любовь. Ты очень красивая девушка, безумно красивая. Но даже это не повод переспать, а потом говорить, что не может нести за это ответственности. Если он не готов, то это только его проблемы. Ребенок не должен страдать из-за того, что для его отца есть что-то важнее.
Злость бурлила в венах Финна еще сильнее. И теперь оставался всего один важный вопрос, который он хотел решить здесь и сейчас, пусть обычно на подобные решения у людей уходит достаточно времени.
- Я не могу ничего изменить с Фионой и ее любовью к отцу. Но этот ребенок. Я приму его, но тогда это должен быть мой ребенок. Понимаешь, мой? Для твоих родных, для кого угодно. Я не хочу, чтобы тот, кто не хочет нести за него ответственности, предъявлял на него какие-то права.
Это было его самым безумным решением за всю жизнь, куда безумнее, чем стоять с яблоком на голове и ждать, когда один из пьяных друзей будет стрелять из арбалета. В этот раз он был опьянен не алкоголем, а адреналином, кортизолом и еще с пяток других гормонов. В этот раз он отдавал себе отчет о последствиях. И во всей этой речи не хватало только "выходи за меня замуж", но эта фраза была такой пошлой и неуместной сейчас, то даже не заслуживала внимания.

Финнла слушает новые доводы, убеждаясь, что что бы там не произошло между ней и мужиком зачавшим ребенка, но она испытывает к нему явную симпатию. Это сложно назвать совсем ни чем. Очень сложно и ревность захлестывает новой волной ровно до того момента, пока она не произносит "церковь".
Да, все встает на свои места, кроме одного - того, что Финнла думал о том, кто читаем ему проповеди каждую неделю. Кулак снова сжимается до белых костяшек и с силой обрушивается на столешницу.
- Ублюдок!
Фланаган старается держать себя в руках, не желая пугать Нэссу, как бы он ни злился, но он все еще заботился о ней. Любит ее.
- Так значит смелости трахаться у него хватает, а признавать ребенка нет? Черт бы его побрал! - Кулак еще раз обрушивается на поверхность с такой силой, что боль расходится по руке выше. - Если ему так дорога церковь, то держал бы свои.. там где им положено!
Перед глазами плывет все, что было при их первой встрече. Да, все это было именно тем, что ему и казалось. Одинокая красивая девушка, еще не старый мужчина одни в пустой квартире. Какая пошлая завязка, как в каком-то дешевом порно, даже ряса вписывается, вот только Нэсс явно не оттуда. И до этого момента Финнла верил, что его исповедник тоже даже и близко с подобными делами не связывается. Все это было уже лишним, эти мысли ни куда не приведут, но как же сложно от их избавиться.
Финнла даже вышел с кухни, чтобы подумать в одиночестве, но и здесь были напоминания об всем этом - ее мебель делал Морриган. И когда рука уже поднимается, чтобы начать все вокруг громить, он видит детские игрушки, разложенные девочкой, останавливается, ведь есть куда более подходящий объект для того, чтобы выплеснуть злость. Он еще раз чертыхается и заглядывает в кухню, опираясь о косяк.
- Я действительно люблю тебя, Нэсса. И считаю, что ты достойна большего, чем выбор между ребенком и своими интересами того, кто даже сам не может эти интересы оберегать. И я вернусь к тебе, чтобы еще раз получить ответ, нужен ли я тебе и тем детям, которые могут быть нашими.
Финнла не дожидается ответа, а хватает куртку и выходит из квартиры, направляясь туда, где можно найти отца Морригана.