Многие в Столице считали Миклоша Бальзу безумной тварью, и они были неправы. Они отказывали ему в тонкости ума, обвиняли в том, что он поддается эмоциям, руководствуется своими капризами и никогда не думает о последствиях. В чем-то это была даже удобная репутация, и нахттотер не стремился ее разрушать. Когда противник высоко оценивает твою силу, но недооценивает твой разум - это можно использовать, в самый неожиданный момент нанеся удар, которого никто не ждет от "тупого мясника".
  Многие в Столице считали Миклоша Бальзу безумной тварью, и они были правы. Сейчас, когда их с Храньей тела так тесно переплелись между собой, когда он каждым резким движением врывался в нее так, словно хотел пронзить насквозь, когда они пили друг друга с жадностью неоперившихся птенцов, он и в самом деле казался безумным. Он не помнил об осторожности, не думал о коварстве сестры, не догадывался, насколько уязвим. Все это просто не имело значения рядом с тем, что они снова вместе и теперь уже  не разлучатся никогда.
  Хранья стала подаваться навстречу его грубым толчкам, и это заставило Миклоша только усилить натиск, с которым он брал ее. Вместо стонов из горла вырывалось звериное рычание, кровь из прокушенной губы капала ей на лицо, а предметы в комнате стремительно превращались в прах - сейчас Бальза не контролировал свою силу, и она бурлила вокруг, способная стереть с лица земли всю Лунную Крепость. И даже это оставило бы его равнодушным, пока он может смотреть в глаза сестры, видеть в них свое отражение, а в ней - себя, чувствовать ее целиком, владеть ею до последней капли крови и до последней же капли крови ей принадлежать.
- Моя, моя, моя! - безотчетно повторял Миклош, не замечая даже, что на смену русскому пришел куда более привычный старонемецкий. И захлебнулся собственными словами, когда услышал стон Храньи, и ощутил, как напряглось ее тело, переживая оргазм. - Да! - в этом крике было торжество, и восторг, и удовлетворение, и все то же безумие, которое всегда просыпалось рядом с ней.
  Да - сестра снова с ним, все совсем как прежде, и ничего между ними не изменилось.
  Да - они по-прежнему значат друг для друга больше, чем весь остальной мир.
  Да - теперь она с ним навсегда, он больше никогда не отпустит ее от себя.
  Бальза рассмеялся - коротко, хрипло, дико, - и еще крепче сжал Хранью в своих объятьях. Она останется в Крепости навечно, она будет принадлежать ему одному, никто даже не узнает о том, что она здесь - разве сложно будет ему устроить казнь подставной марионетки? Для всех его вторая половина будет мертва, и только он будет знать правду, только он будет приходить к ней каждую ночь, пить ее кровь и выплескивать на нее страсть, накопившуюся за эти долгие, невозможно долгие пятьсот лет.
  Так и будет.
  Это было последним обрывком внятных мыслей прежде, чем все тело Миклоша охватила ярчайшая вспышка наслаждения. Ему показалось, что он сгорел в ней и переродился, восстал из пепла. Пепел и в самом деле окружал их с Храньй - все, что осталось от роскошной обстановки комнаты-тюрьмы. И посреди всего этого праха, рядом с истлевшим до костей трупом старого тхорнисха, нахттотер держал в объятьях свою сестру и со звериной старательностью слизывал с ее лица и шеи кровь - свою, ее, Альгерта. Она была его кровавой драгоценностью, и он не задумываясь убил бы любого, кто посмел помешать им. [AVA]http://picua.org/img/2017-02/08/8qsor85gl0kh1845lgobfa27t.jpg[/AVA]
[NIC]Miklosh Balza[/NIC][STA]nachtritter[/STA][SGN]Я не буду учить тебя страсти,
Мы с тобою живём миллионы лет.
У меня есть власть – у тебя есть власть,
Если да – то да. Если нет – то нет.
Остальное - бред. (с)[/SGN]