Наверно, можно сказать, что она счастлива. Трое здоровых детей, любящий и любимый муж, работа, от которой не хочется сбежать на край света. Мало того, что не хочется, так эта работа еще и приносит довольно неплохой доход. Фланаган смеется – «на булавки и кружева», но Нэсс и ухом не ведет: ее заработков вполне хватает не только на женские мелочи.
Нэсс, по-прежнему, преподает в школе танцев, здесь у нее  несколько групп, и здесь она скорее не зарабатывает, а получает удовольствие от того, что помогает своим ученикам овладеть искусством управления собственным телом. И «Адская пекарня», несмотря на говорящее название, совсем не стала для Нэсс чем-то трешовым, она была рада сюда приходить, потому что ждущие ее здесь люди – профессиональные танцоры, которых не нужно обучать азам. В «Пекарне» Нэсса Уэлш Фланаган реализует свои хореографические амбиции. В последние пару месяцев в клубе увеличилась посещаемость, и не в последнюю очередь благодаря тому, что танцоры теперь не просто крутились вокруг пилона, снимая с себя вещь за вещью. Да и приватные танцы стали пользоваться большей популярностью. Люди, с которыми Нэсс работала, были способны плавно изгибаться и ритмично двигаться под музыку, оставалось только оформить все это в номера, а не в набор движений. Кажется, получалось.
С утра ничего не предвещало, но к вечеру стало ясно, что впереди если не апокалипсис, то форс-мажор. Настойчивый телефонный звонок от мистера Крайгера в неурочное время едва не разбудил близнецов, заставив Нэсс почти шипеть на него в трубку.
- Вы в своем уме? Куда я должна, по-вашему, деть детей? С собой притащить? – Нэсс, выдавая фразу за фразой, лихорадочно соображала, что можно сделать. Беда пришла, откуда не ждали, и главная прима заведения, милая и талантливая девочка, свернула себе лодыжку. Ничего критичного или непоправимого, но вот выступить сегодня она была не в состоянии. А ведь они приготовили целую программу для этого дня. День влюбленных хорош для влюбленных, а одиночкам приходится развлекаться в меру возможностей и фантазии. Одинокие мужчины предпочитают хороший виски и хороший стриптиз. И то и другое им предоставлялось в «Адской пекарне» по первому требованию.
- На всю ночь? – Голос Нэсс взлетает вверх, а она вжимает голову в плечи. – Нет, вы там точно свихнулись. Конечно, я могу это станцевать, вопрос не в этом. – Она прижимает трубку покрепче и косится на кроватки малышей, нет, не разбудила. – Ладно, ладно. Сколько? – Судя по всему ситуация и правда критическая, раз владельцы столь щедры. – Не радуйтесь раньше времени, мне еще няньку найти надо. Перезвоню.
Нэсс отключает Конрада и набирает Лиз. Вот  с кем хорошо разговаривать, никаких истерик, лишь короткие указания, да согласование сроков. Плохо, правда, что у Лиз свои планы на праздник. Нэсс делает новую попытку, на сей раз с Эдди. Договорившись с кузиной, Нэсс остается поставить в известность мужа. Финн сегодня в ночную смену, чему, кажется, оба рады, потому что воспоминания о прошлом дне влюбленных не столь лучезарны, как положено этому празднику. На уговоры Фланагана уходит порядочно времени, Нэсс клятвенно обещает не ходить в зал, тем более в приваты, и даже ограничиться минимумом обнаженки, ограничив свои передвижения схемой – пришла, выступила, ушла. Остаток дня и начало вечера утопает в домашних хлопотах, вплоть до передачи детей на попечение Эдди.

Отредактировано Neassa W. Flanagan (2018-02-26 09:47:36)

Вечерняя «Пекарня» разительно отличалась от утренней и дневной, какой Нэсс ее знала. Утром она была наполнена запахом кофе и полироли, здесь шумели пылесосы и кондиционеры. Приходя в клуб утром, Нэсс тащила с собой здоровенную коробку с пончиками и слойками из ближайшей пекарни, мягкими и теплыми. Прежде чем муштровать свою маленькую танцевальную армию, ее следовало заправить калориями, которые сгорали без остатка в тех головокружительных пируэтах, которые крутили мальчики и девочки. Днём заведение напоминало лениво развалившегося на солнышке пса, который, тем не менее, всегда на страже. И стоит раздаться неуместному звуку, как ушки у него тут же на макушке. Дневная «Пекарня» марафетилась, как девчонка перед свиданием. В бар загружались новые бутылки, натирались стаканы, покрытие подиума двадцать раз буквально проползали в поисках того, чего тут быть не должно, регулировали свет, проверяли стойкость пилона. Утром и днём здесь царила деловитая суета и репетиционный процесс.
Вечером же клуб превращался в диву, сияющую и обворожительную, с довольно громким голосом. Нэсс бывала в «Пекарне» вечером всего пару раз, когда смотрела, как танцоры двигаются, откуда падает свет, размышляя, как лучше распорядиться имеющимся пространством. В остальное время ей хватало записей выступлений, чтобы увидеть ошибки и недоработки.
Сегодня же Фланаган познавала оборотную сторону «языка», на который выходили танцоры. Было… по-семейному: одна на всех гримерка роднила лучше, чем пребывание в одной утробе. И здесь, за сценой стриптиз-клуба, не существовало разительных отличий от гримерок любого театра. Было волнительно снова окунуться в эту атмосферу перед выступлением. Сцена есть сцена, а свое дело Нэсс знала хорошо.
Сегодня Фланаган предстояло выйти на подиум несколько раз, закончив выступления часам к четырем. Высокий хвост, плотная кружевная маска, алые губы, высокие каблуки шнурованных до колена сапог, умопомрачительно маленькие шорты из блестящей лайкры и бюстье, такое тугое, что грудь вздымалась над его краем, грозя ненароком вывалиться. Вот-вот, еще минута, еще движение и грань будет пересечена, явив на суд алчущих зрителей обнаженную плоть. Нэсс хмыкнула, постукивая себя по бедру тонким стеком. Алчущим зрителям и невдомек было, что вся конструкция была настолько продумана, подогнана и прилеплена, что грудь внутри нее покоилась, как младенец в колыбели, совершенно не собираясь ее покидать. Одним словом, клиентов ждал сюрприз: стрип без обнажения.
Свет, направленный на сцену, скрывал во тьме тех, кто приходил смотреть на красивые тела, соблазнительно изгибающиеся в танце, а  спрессованное в тугие спирали время выступлений не давало возможности рассматривать зал. Фланаган отработала дуэты, выдала два соло, и получила чаевые соразмерные с тем, что зарабатывала тут хореографом. Пара минут на то, чтобы переодеться, попрощаться и выскользнуть из заведения под все тем же покровом тьмы, плывущей по залу, пока на подиуме снова пользовали пилоны.
Нэсс почти перешагнула порог, когда ее буквально заморозил мужской голос, заставив помянуть добрым словом бродящих не там и не в то время.
- Работаю я тут. – Нэсса медленно и осторожно, словно боясь разбить превратившееся в тонкий хрусталь пространство, обернулась. На лице Морригана было написано неподдельное изумление и нечто, что при большом воображении можно было принять за болезненный интерес. – А вы? Кому-то понадобилось исповедоваться после привата?

Отредактировано Neassa W. Flanagan (2018-02-28 14:27:18)

Морриган смотрел так, словно решить не мог: то ли отвесить хорошую оплеуху, то ли глаза закрыть и забыть, как страшный сон. Нэсс вздернула подбородок. Она абсолютно не горела желанием объяснять что-либо, а сам мужчина, похоже, забыл, что стоящая перед ним женщина не только танцовщица. Нэсса просто ощущала это его недоумение от увиденной картины. А хуже того, читала на его лице подозрение пополам с желанием уверить самого себя, что она тут «мимо проходила».  Интересно, как много он видел.
Его «пройдемся» летело уже в спину Фланаган, не ставшей дожидаться, пока Морриган разродится чем-то отличным от стандартной реакции любого, кто внезапно узнает что-то нелицеприятное о своем знакомом. Ну, или думает, что узнает.
Нэсса еще не кипела, но граница закипания была ей отчетливо видна. Поэтому Фланаган стремилась как можно быстрее увеличить разделяющее их расстояние, а лучше всего вообще покинуть поле зрения епископа. Маневр, впрочем, не удался. Морриган явно горел желанием выяснить кое-какие подробности.
- Ну, а отчего же. – Нэсс не сбавляла скорости, понимая, что он ее все равно нагонит. – Двадцать первый век, надо идти в ногу со временем: видеопроповеди, отпущение грехов по скайпу. Исповеди там же, где согрешили.
Он говорил что-то про одного из владельцев, а она упрямо впечатывала шаг за шагом в мостовую.
Жар ладони Морригана на своем предплечье Нэсс ощутила даже через куртку, и это заставило ее, наконец, остановиться. Упоминание Финна отозвалось болью в стиснутых челюстях. Нэсс пришлось несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы не начать кричать. Прошло столько времени, а этот человек все еще с легкостью выводил ее из равновесия всего парой слов.
Нэсса сосредоточенно смотрела куда-то в район подбородка Морригана, вряд ли вообще замечая, что перед ее глазами. Пальцы стиснутых кулаков медленно разжались, Нэсс подняла взгляд на Морригана, встречаясь с ним взглядом.
- Вас интересует? – Ладонь скользит вверх, отводя разметавшиеся волосы от лица, пальцы заправляют пряди за ухо. – Не поздно ли для интереса?
От напряжения скоро заискрит, но Нэссе уже наплевать, что кто-то может их увидеть. Она не делает попытки освободиться от его руки, но делает небольшой шаг вперед, придвигаясь на непозволительно маленькое расстояние между ними. Легкий наклон, так, чтобы ее губы оказались рядом с его ухом.
- Можете поинтересоваться у него на очередной исповеди. – Ее теплое дыхание опаляет его кожу, скатываясь под воротник. Нэсса тут же выпрямляется, но стоит все так же близко. – Разве не все работы угодны богу?
Сейчас Нэсс даже не беспокоит то, как много и что именно, увидел Морриган в «Пекарне».

У Нэсс даже дыхание перехватывает от его взгляда, во рту становится сначала сухо, словно в пустыне: она как будто русалка, вытащенная на берег, обжигает воздухом горло; а потом на языке появляется горечь, и приходится ее судорожно сглатывать. Рядом с Морриганом всегда появлялось ощущение, что она на пороховой бочке, фитиль к которой уже благополучно подожжен, и все, что остается  - ждать, когда рванет. И молиться, чтобы площадь поражения была по возможности меньшей, и не задело никого рикошетом.
Только глухой и слепой не знал, что творилось в Килкенни по осени, когда епископа обвинили в домогательстве сексуального характера. Мало того, что обвинили, так еще и арестовали. И судили. Нет, глухой и слепой тоже были в курсе, потому что город гудел растревоженным ульем, и надо было быть жильцом царства мёртвых, чтобы это гудение не проникало под кожу, не впивалось в кости, не выворачивало внутренности наружу.
Поначалу Нэсс восприняла все, как дурную шутку неумной девицы, возжаждавшей внимания. Потом стало понятно, что и девушка – жертва тщательно спланированной мести. Но ни на секунду у Фланаган даже мысли не появилось, что в этом есть хоть крупица правды. Она ни с кем это не обсуждала, даже с Финном, которому «сказочно повезло» быть судмедэкспертом в этом деле. И даже окажись, что девушку не только лапали, но и действительно изнасиловали, Нэсс готова была голову отдать на отсечение, что Морриган к этому отношения не имеет.
А теперь она стояла перед ним, как нашкодившая школьница, в ожидании разноса, и внутри поднималась волна недоумения и какой-то горькой обиды.
- Ну, что ж, тогда может быть стоит выразить свой интерес четче и понятнее? – Голос почти не дрожит, но сухой хрип говорит сам за себя. Он отодвигается и отпускает ее руку, будто и стоять рядом с ней ему противно. Нэсс вздергивает подбородок, стискивает зубы на мгновение, все-таки удерживая, готовые выступить слезы. – И что же именно в этой работе противоречит заповедям? Просветите, сделайте милость, Ваше преосвященство.
Теперь ее начинает колотить дрожь, и даже хорошо, что он ее отпустил и не может этого почувствовать. Нэсс подавляет желание обхватить себя руками. Тусклый свет редких фонарей позволяет хоть в какой-то мере, но скрыть пробегающие по ее подвижному лицу эмоции.
- Что я – что? – Подрагивающие пальцы сами сжимаются в кулаки, готовые взлететь к лицу, каждую черту которого Нэсс может воспроизвести по памяти. – Шлюха, крутящая задом перед жаждущими большего клиентами, в надежде получить свою толику золотого руна?
Какое ей дело до мнения этого чужого человека. Приходится вонзить ногти в ладони, чтобы не выпалить это ему в лицо.

Отредактировано Neassa W. Flanagan (2018-03-09 15:27:25)

Кажется, что будь вокруг не  полнящаяся утренним туманом пустая улица, а какая-нибудь твердая поверхность, вроде каменной стены, то Морриган со всей дури приложился бы к ней кулаком. С его губ срывает шепот, а Нэсс слышит оглушающий ее крик, и поэтому смысл слов слегка запаздывает за их звуком. Фланаган каменеет, с трудом проталкивая воздух в легкие. Кровь отливает от ее лица, вмиг выбеливая его, лишая малейшего намека на живой румянец. И только лихорадочно блестящие не пролившимися слезами глаза не дают спутать эту женщину с восковой фигурой.
- Ранним утром священники спят или готовятся к утренним проповедям, а не ходят по стриптизам и борделям. – Снова прямой взгляд, снова безжизненный голос, снова холод, сковывающий тело. – Ты такой же, как все. – Нэсс зябко ежится, прячет ладони в карманы. – Этим клиентам не угодишь красотой, им хочется ощущений: потрогать, пощупать, хлопнуть по заднице, ущипнуть за любую обнаженную поверхность. – Фланаган старается дышать размеренно, пытаясь утихомирить аритмично колотящееся сердце. Она не знает, почему все их единичные встречи наедине превращаются в выяснение отношений. Она не знает. В этой новой, последекабрьской, жизни им нечего делить, все было определенно и решено. Все, что могло их связывать и объединять лежало ледяным крошевом где-то глубоко в памяти или носило фамилию другого мужчины и мирно сопело в кроватках. Нэсс приняла его выбор, но не могла его понять. Не могла простить себе, что не чувствовала себя на месте рядом с Финном, безоговорочно принявшим ее и детей, считая, что не заслуживает той любви, которой он ее окружил. Не могла простить, что это самое чувство своего места всегда возникало рядом с Морриганом. Не прощала, ни себе, ни ему. – И, по-моему, лучше уж танцы с раздеванием на удалении перед слепящими софитами, чтобы не видеть алчного желания, чем столь же алчные руки на теле.
Теперь ей удается вздохнуть без возможности задохнуться, и она чувствует, как утренний холод стекает по горлу внутрь, вызывая желание уткнуться носом в грудь стоящего перед ней мужчины. Забыть, кто они такие. Забыть, что между ними. Не думать, не обрывать каждую минуту свои «если бы». Быть просто нашедшими друг друга мужчиной и женщиной.
Нэсс делает шаг назад, втряхивает головой, откидывая пряди волос от лица.
- Верьте, во что хотите. Вера – ваша прерогатива.
Фланаган поправляет ремень сумки на плече и огибает замершую мужскую фигуру. Она не может позволить ему снова разбить ее на острые ранящие осколки.

Ее трясет от жгучей ненависти к себе самой, от нестерпимого желания коснуться его хоть кончиками пальцев, от упихиваемых внутрь слез, норовящих вырваться на волю. Трясет от мыслей, что она гонит прочь уже триста шестьдесят пять дней подряд. От мыслей, которые заставляют тысячу раз подумать, прежде чем сказать; быть предельно внимательной в отношениях с мужем; десятой дорогой обходить все пути, что могут привести к церкви или дому Морригана. Она барахтается в них, как в водовороте, который не преодолеть, потому что все силы уходят на то, чтобы просто держаться на поверхности. Она так давно в этом водовороте – мыслей, слов, поступков – что уже забыла каково это – просто дышать, жить, любить.
Внезапно ее тело словно натыкается на невидимую преграду. Погруженная в себя, она не сразу понимает, что это Морриган. Снова останавливающий, снова заставляющий смотреть на него, снова хлещущий словами, словно кнутом.
Снова … любящий? Его пальцы тянут за волосы, его губы так близко к ее, его ярость опаляет не хуже открытого огня. Всегда любящий. Снова заставляющий обиду, - она не понимает, каково это – отказаться от возможности иметь семью, но железобетонно уверена, что вдвоем они бы все выдержали, -  вспыхивать почти ненавистью.
- Гордишься собой? – Ее ладонь взлетает к его лицу. Пальцы медленно скользят по напряженной коже, гладят скулы, очерчивают подбородок, ласкают губы. Не способна она сейчас сдержать эту жгущую  изнутри  потребность коснуться, убедиться в реальности того, что он рядом. И эта нежная ласка так отличается от слов, что произносят губы. – Считаешь, что искупил все этой жертвой? Невозможность признать детей, назвать меня своей – этого достаточно тебе? Твоему богу, который есть любовь? Вы оба довольны?
Она не противится его хватке, подчиняется его рукам, вглядывается в затягивающую глубину его глаз. Что могут изменить его ответы сейчас… Ни-че-го. Похоже, что в деле разрывания души на клочки оба достигли небывалых высот. Остается достигнуть тех же высот в сокрытии происходящего от всех вокруг.
- Зачем же представлять. – Огонь в ее глазах снова меркнет, оставляя после себя только серый пепел. – Я могу устроить вам приватный просмотр.

Она смотрит на него едва ли не с жалостью, пока тонкие пальцы скользят по искаженному мукой лицу, а его слова скользят по душе, распахивая и выворачивая ее, как остро наточенный лемех.
- Почему вы, церковники, проповедуя любовь и прощение господне, отказываете своему богу в этой самой возможности любить и прощать своих чад, утыкаясь в людьми написанные запреты и каноны? – Нэсс не примерная католичка, она не блюдет положенного, не часто ходит в церковь, она просто верит, что Он есть, и любит Его, как может, зная, что и ее Он тоже любит. – Что? У меня был бы ты. – Как он не может понять, что ничего большего ей и не нужно было. Только он сам. Какой угодно, когда угодно, насколько угодно. – Твоя любовь, которую можно было бы ощутить рядом. Возможность касаться тебя. Чувствовать твои руки и губы. Я бы на коленях проползла весь путь до Папы, если бы понадобилось, чтобы вымолить тебя себе.
Первые недели была надежда, что все, произошедшее между ними, забудется, смоется временем, уляжется на дно сознания, как еще одно воспоминание. И пусть у него было бы продолжение в виде детей, но с этим можно было бы жить дальше. Не терзаясь, не мучая, не вспоминая ежесекундно. Но день проходил за днем, сменяясь неделями, превращаясь в месяцы, а внутри все еще горел вспыхнувший тогда огонь. Зажженный им огонь. Спаливший их обоих огонь.
Нэсс считала, что проявила слабость, согласившись на тот вариант дальнейшей жизни, что предложили ей двое мужчин, без которых сейчас нельзя было представить дальнейшее существование. Что пришлось учиться любить одного, стараясь забыть какового это – любить другого. Этот клубок из мыслей, чувств, желаний, невозможностей сковывал не хуже цепей, не позволял быть и жить.
Любила ли она Фланагана? Да. Эта ее любовь к нему выросла из его утренних приходов, терпения, улыбок, нежности. Всего, чем он окутал ее, пряча от холода и закрывая собой от мира. Любовь Фланагана вливала в нее жизнь - капля за каплей, вытаскивая из мерцания разбитого зеркала.
Любила ли она Морригана? Да. Без условий, без сожалений, без оглядки. Эта любовь вспыхнула подобно метеориту в атмосфере, так же принеся после себя разрушения, оставив следы и шрамы, оставив подернутые мерзлым пеплом угли там, где положено быть сердцу.
Морриган почти хрипит, пытаясь сдержать рвущийся крик. И снова отвергает ее. Отказывается. Захлопывает очередную дверь. Только Нэсс больше не выдержит. Не сможет пережить это снова, сломается сама и сломает все, что окружает ее сейчас. И поэтому их движения в хрусткой пустоте улицы похожи на ломаный танец. Он делает шаг назад, она стремится следом.
- Не смей. Уходить. Снова. – Теперь она догоняет его, пара скользящих шагов, и расстояния, как ни бывало. - Я не могу больше захлебываться криком и кровью, делая вид, что все нормально. Не могу засовывать их в себя, потому что больше некуда. Не могу видеть тебя во сне и слышать стук двери снова и снова. – Кажется, что она сама не замечает, как их пальцы переплетаются. Она тянет его ладонь вверх, к лицу, чтобы прижаться к шершавой коже щекой. Поднимает голову, чтобы видеть его глаза. – Не смей бросать меня одну. Потому что я тебя не оставлю.

Сейчас она готова променять все, что окружает ее в жизни, все, что есть ее жизнь на бесконечно короткую вечность в кольце его рук. Чувствовать его дыхание на коже. Ощущать тепло ладоней, сжимающих плечи. Растворяться в прикосновении губ.
- Ты отдал меня. – Нэсс закрывает глаза и закусывает губу почти до крови, стоит воспоминанию вырваться на волю. Ее снова накрывает волна отчаяния, унижения, обиды, подернутая пленкой неверия. И все же, сейчас легче. Потому что она в кольце его рук. Потому что сейчас от него не веет каменным холодом тяжелого молчания. Потому что…
Она едва слышно всхлипывает, пряча этот звук в вороте его куртки, прижимаясь лбом к его груди. И снова погружается в воспоминания, потому что она вновь вдыхает его запах, заполняющий легкие. Ей казалось, что он превратился в тень за это время.
Движение его ладоней заставляет только крепче прижиматься, вызывает ответное движение: ее руки оплетают его пояс, пальцы вцепляются в колючий свитер. Нэсс поднимает голову, приподнимаясь на цыпочки, вглядываясь в его лицо, слушая его голос. И мгновение спустя тонет в его глазах, страшась и желая того, что следует дальше.
Вкус лимонного джема вспыхивает на губах каплей солнца, сменяясь пьянящей сладостью его губ. На секунду она отчаянно льнет к нему, прижимается всем телом, словно стремится втиснуться в него, стать его неотделимой частью, остаться с ним навсегда, сколько бы оно не длилось. Пусть всего мгновение. Но мгновение вдвоем.
И словно отхлынувшая от берега волна делает едва заметное движение назад, соскальзывая губами по колючему подбородку и шее вниз, снова упираясь лбом куда-то под ключицы, сильнее стискивая ладони.
- Ты отдал меня. – Ее голос едва слышен, но уже не наполнен ледяной пустотой, вытягивающей тепло и радость. Теперь в нем слышится тоска по тому, что никогда не случится и не сбудется; в нем печаль по необретенной и утраченной жизни;  он полон любви, которая окутывает сейчас оба сердца, что стучат в унисон рядом друг с другом. – И я не могу предать его любовь и доверие.
Они стоят посреди еще спящей улицы, вцепившись друг в друга, смешивая дыхание, то лихорадочно шепча что-то, то замолкая. Две смазанные туманом фигуры. Время, отмеренное им, бежит катастрофически быстро, стекаясь тяжелыми каплями-минутами в бесконечность.
- Я ставлю хореографию. – Нэсс поворачивает голову так, чтобы прижиматься к его груди щекой, чтобы слышать гулкий стук ударов его сердца. – В «Пекарне». – Слышно, как его сердце замирает на долю мгновения, и срывается в галоп. - Сегодня форс-мажор, девочка, которая должна была танцевать, подвернула ногу, и мне пришлось ее заменить. Это был просто танец.  – Его пульс снова замедляется, когда появляется осознание ее слов. - Мне пришлось уговаривать Финна на это весь день. Но отказать Конраду было бы непрофессионально.
Ей с каждой секундой все больше кажется, что отрываться от него придется с кровью. Но она лишь крепче прижимается, скользя ладонями по его спине.