Начался учебный год, а я до сих пор не могу собраться...

Я приехал в Килкенни за два дня до начала занятий после очередного скандала с семьей. Скандалом это было назвать сложно, но ругались мои родители очень эмоционально, натыкаясь на мудачье выражение лица младшего сына и слыша в ответ только одно: "Я так решил".

Да, я так решил. Решил поступить не в Лондоне и даже не на экономический факультет, отдавая предпочтение университету Килкенни и не пользующемуся популярностью гуманитарному факультету. Почему? Я не знал ответа на такой легкий вопрос. Мне было сложно возвращаться в Лондон, забирать из пригорода, где находилась школа, свои документы. Вновь пройтись по коридорам школы, пахнущим бунтарством в чистом виде. За тот год, что я просирал жизнь, здесь ничего не изменилось. Разве что теперь здесь не было ни меня, ни Форда. Я изменился. Сильно, почти до неузнаваемости, хотя для посторонних так и оставался богатеньким мудаком, который не умеет считать деньги. Внутри я сгорел дотла. Что-то, что раньше заставляло мои глаза сверкать, теперь исчезло. Я превратился в оболочку. Меня не было, я оказался потерян для остальных. Для себя самого.

Что мною двигало, я не знал. Но с упорством учил историю, чтобы поступить туда, куда задумал. Нанял репетитора, выучил кучу никому ненужных дат, выучил все, что было связано с Черчиллем, стараясь не вспоминать тот случай, как рассказывал про него своему прежнему учителю истории. Стыдно сказать, наверно, но тогда все мои попытки выучить этот период истории закончился безбожным онанизмом в кресле. Но я старался. Поставил перед собой цель и упорно к ней шел, но даже не мог сказать, с какого перепуга во мне эта цель появилась. Словно пытался таким образом что-то кому-то доказать. Себе доказать, что я смогу. Что я не сломался. Что я еще чего-то стою. Но я прекрасно знал, что все это лишь видимость. Истинных желаний во мне не осталось. Была злость, обида, раздражение (в основном, на себя) и целая куча упорства, переданная мне по наследству.

И два дня назад я приехал в Килкенни, благополучно снял квартиру неподалеку от университета и отправился заполнять нужные документы. Все прошло спокойно, и в начале сентября я купил себе рюкзак, засунул туда тетрадь и пошел на первую в этом году лекцию по истории.

На первый курс поступали разные люди. В основном, это были, конечно, юнцы, которые не делали перерывов в своем стремлении к будущему. Были совсем зрелые люди, которые решили поменять жизнь. Были и те, кто по каким-то причинам точно так же, как и я, делали перерыв. Разношерстный первый курс. Чужие друг другу люди. Заинтересованные взгляды девчонок и единичные - парней. Все, как всегда. Мой внешний вид говорил за меня слишком многое. Удобная, дорогая одежда, обувь. Независимый вид мудозвона, холодный взгляд - все это было стандартно во мне. Только теперь я молчал и ни с кем не пытался общаться. В конечном итоге, все просто решили, что я слишком высокомерен и перестали мозолить глаза, к тому же началась лекция.

Я уронил ручку и полез под стол, когда в тищине аудитории раздались шаги учителя. А потом...

Меня чуть не согнуло от почти физически ощутимой боли. Я думал, что забуду этот голос, но я ошибался. Не забыл. Мгновенно пронеслись перед глазами моменты... Все наши общие моменты... И я кое-как заставил себя выпрямиться. Нервно провел по лицу и хотел сбежать, глупо подорваться и ринуться к двери в аудиторию, но заставить себя не смог. Сидел и смотрел. Словно меня кувалдой по голове приложили. Словно из меня выкачали воздух. Судорожно сглотнул и попытался сделать вид, что не заметил, что он меня увидел.

Знаете, что я хотел в этот момент? Повернуть время вспять, оказаться во время ссоры с родителями в нашем доме и просто... послушать их. Никуда не ехать. Остаться в Лондоне и пойти учиться в престижный Оксфорд. И тем не менее сейчас я был здесь и не мог заставить себя прекратить смотреть на него. На волосы, тронутые медным оттенком, на шею с мягкой кожей. И это долбаное ощущение ее под подушечками пальцев тут же дало о себе знать. Его властный голос. Его глаза, устремленные в мои. Сука! Это надо остановить!

И в момент, когда я готов был уже взвыть от непонимания, что должен делать, он закончил лекцию под удивленные смешки других студентов. Потому что до конца оставалось еще около двадцати минут. Двадцать пять минут вместо сорока пяти, а я уже был готов раскроить себе череп. Я смотрел на него все это время и, кажется, даже не дышал. Судорожно побросав все свои вещи в рюкзак, я, растеряв весь свой пафосный вид, просто сбежал, проталкиваясь быстрее к выходу.

Решение пришло мгновенно. Я даже улыбнулся и побежал в сторону административного отдела, чтобы урегулировать этот вопрос. Мило улыбнулся женщине, сидящей в окошке справок, и медовым голосом начал говорить:

- Скажите, пожалуйста, сегодня у первого курса лекцию по истории вел Стивен Форд, не так ли?

Даже имя его было сложно произнести вслух... Сложно. Женщина приветливо ответила мне, что да, это действительно так. Да ну нахуй, а то бы я его не узнал, ага. Хотя, может, у меня уже галлюцинации начались?

- Ох, а как я могу к вам обращаться? Мисс Лоуренс? Очень приятно. Меня зовут Эдвин Миллер и я очень хочу перевестись на другое отделение.

Это оказалось невозможно. Забрать документы или остаться учиться там. Никакие деньги и милые улыбку мне, к сожалению, не помогли. Даже декан развел руками и посетовал на то, что не может пойти мне навстречу. Я вышел из отдела выжатый, как лимон, и опустошенный навалившейся апатией.

Что я имел? Возможность учиться. Рядом с Фордом. У Форда. И возможность просто забрать документы. И что мне было делать? Возвращаться к родителям? Жить на съемной квартире, похерить все то время, что я скрупулезно учил гребаную историю? Что я мог сделать? Что, мать вашу?! Почему Форд появлялся в моей жизни и тут же все рушил? Почему рядом с ним все шло по пизде? Почему я оказался так раздвален? Прошло два года. Два года после того, как он уехал. И какого хуя я сейчас испытывал? Будто все это произошло вчера!

Я схватился за резко заболевшую голову, дыхание сбилось, я почувствовал надвигающуюся панику, испугался, психанул и побежал. Я стремился быстрее попасть в свою квартиру, запереться, сбежать, спрятаться, хотя бы от себя самого. Быстрее, быстрее, быстрее... Перед глазами плясал пол. Так, словно превратился в резину, нагретый каучук, словно это был даже не пол, а ебаное вишневое желе. Хотелось остановиться и расковырять свою голову ногтями. Хотелось сломать черепную коробку, достать мозг и просто выкинуть все клетки серого вещества, которые еще помнили Форда.

Я не заметил, как столкнулся с кем-то. С трудом разлепил глаза, заставляя себя успокоиться, но... Но увидел перед собой лишь красноватую кожу. Знакомую красноватую кожу. Вцепился руками в лацканы его пиджака, чтобы не упасть, поднял взгляд, встречаясь с ним лицом к лицу, и судорожно вздохнул. Все такой же. Только кожа стала еще мягче...

- Что ты здесь делаешь? Какого хера ты тут делаешь? Зачем ты тут появился? - я не знаю, что я нес, не знаю, это все было, как в тумане. И я знал, что потом об этом пожалею.

Отредактировано Edwin Miller (2018-05-06 14:21:55)

Нет, я не удивился, когда он стряхнул меня с себя, как блоху, прыгнувшую с бездомной собаки. Брезгливо, с выражением лица, полным презрения. Да и мог ли я этому удивляться?

Год после его болезненного отъезда я терзал себя мыслями. Нет, не год, больше, но я не стану себе в этом признаваться. Так что… год. Каждый гребаный день я перебирал в уме каждую минуту моей жизни в злополучный май пятнадцатого. Я разбирал каждую свою секунду на составляющие, пытаясь понять, что же в конечном тоге произошло. Сначала я был уверен, что он поймет меня, ждал, когда же, когда мне придет короткая записка, да хотя бы через того же Каварро, если понадобиться. Я ждал июнь. Ждал июль. Надеялся в августе. И окончательно понял, что ждать ничего не стоит где-то к октябрю. Тогда да. Я удивился. Болезненно, горько, разочаровывающе. Теперь? Нет. Я разобрал всю свою жизнь на составляющие и понял, что Форд воспринял всю эту ситуацию предательством. Хотел я этого предательства? Нет. Осознавал ли я, что предаю его? Да. Простые, должно быть, были ответы. Вот только искались они слишком долго. Предать в малом во имя высшего? Это я, кажется, делал тогда?

Ничего удивительного в том, что я стал прокаженным в его глазах. И я не оскорбился, пытаясь удержать равновесие хотя бы с помощью стены, в которую уперся рукой.

Он многое сказал. Слишком многое для тех коротких фраз, которые были озвучены. Слишком многое. Гораздо больше, чем понимал, чем воспринимал. И я… Не мог его в этом винить. Потому что виноват был я.

Я ничего ему не ответил. Я не мог решить, стоит ли мне пытаться объясниться вообще. Нужно ли это? И чем мои попытки донести до него свою правду обернутся. Два года назад я перестал принимать импульсивные решения. Я больше не стану этого делать. Одна ошибка в таких ситуациях способна сломать жизнь. Это я воочию увидел на своей. Никчемной.

Я посмотрел ему вслед, с трудом отрывая взгляд от каменного пола с паутиной трещинок. Наверно, точно такой же узор был и на наших душах. Проводив глазами худощавую подтянутую фигуру Форда, я опустил голову вниз и пошел в сторону дома. У меня были еще пары, но я не мог, не мог заставить себя их посетить. Меня продолжало трясти, и паника лишь свернулась в клубок при встрече с Фордом, никуда не исчезла. Засела глубоко, готовая вырваться наружу при любом неосторожном слове или действии. Это нужно переждать. Выпить, улечься в кровать, впериться глазами в потолок. Дать этой глубокой занозе улечься спокойнее, чтобы не слишком сильно беспокоила.

Знаете, как бывает с занозами? Она либо имеет конец над уровнем кожи, и тогда ты ее просто убираешь иглой, пинцетом. А бывают такие, слишком острые, которые погрузились в тело полностью и их никак не убрать. И тогда ты оставляешь ее внутри, позволяя организму самому справиться с инородным телом. Место повреждения нарывает, а потом со временем все разглаживается. Вот с этой своей занозой я справлялся именно так. Я знал, что рано или поздно эта заноза перестанет беспокоить. Знал, что мой иммунитет с ней справиться. И… я не видел смысла делать с этим что-то еще. Проблема теперь была только в одном. Там, в других странах, в том же Лондоне все эти два года я не видел его рядом. Я не думал о нем каждую свободную минуту. Теперь? Я не знал, что будет теперь…
---
Игнорировать то, что моим преподавателем истории по иронии судьбы снова стал Форд, было довольно легко. Я редко встречал его в коридорах университета, постепенно выстраивая отношения со своим курсом. Видя его там, где наша встреча грозила стать неминуемой, я просто разворачивался и уходил. Легко же.

Так прошла неделя до следующего занятия. Но я не забывал, что вместо лекций бывали еще и практические занятия. Тесная аудитория, контакт с преподавателем. И я этого боялся. Но призрак этого страха сидел глубоко и не беспокоил до этого времени.

Когда-то в школе я был прирожденным лидером. Я не мог усидеть на месте, влезал затычкой в любую бочку, казался несгибаемым и бесстрашным. Теперь? О, это вообще странно. Громкие парни вовсю боролись за пальму первенства, побеждал то один, то другой. Они вели за собой группу. До того, пока не ломались при виде равнодушного выражения моего лица. Я не велся. Я был таким, каким мне было комфортно. Будь я чуть более громким, чтобы заявить о своем лидерстве, я стал бы им сразу. Без борьбы. Они чувствовали, что я сильнее. Но я не лез, позволяя им играться в песочнице. Не велся на подначки, не лез в драку. Я молча приходил на занятия, молча записывал речи преподавателей, молча покидал стены университета. Спустя неделю я стал для своего курса черным вороном. Слава богу, не вороной. Меня не трогали. Ко мне не лезли. Позволяли мне отгораживаться ото всех бетонной стеной молчания. Потому что я не имел ни малейшего желания заводить связи с этим коллективом. Мы больше не школьники. И я мог никого не пускать в свою душу, если мне этого хотелось. А мне этого хотелось.

И вот он… Этот дурацкий день, когда моя группа собралась в аудитории, записанной за мистером Фордом, преподавателем истории у гуманитарного факультета.

Не смотреть на него было просто. Я всего лишь не поднимал глаза, молча слушая все то, что он говорил. Игнорировать его голос было сложнее, чем лицо, но я старался. Старался забыть, как дрожал, когда он этим своим холодным властным голосом требовал сделать ему минет. Нет! Это ничего для меня не значит! Я не хочу больше трепетать от этого голоса. В нем нет ничего властного. За этим голосом нет ничего особенного. Всего лишь уставший человек, время которого медленно устремлено к сорока годам. Ничего другого. Ничего особенного. Я должен был с этим справиться. Я смогу. Смогу.

Я уже задумывался о том, что моя мать стремиться найти достойную меня пассию. Ею оказалась шлюшка из моей школы по имени Оливия. Я даже спал с ней пару раз, но дальше дело не зашло. Она строила из себя послушную девочку, надевала юбки длиной по колено и краснела на приемах у гинеколога, убеждая его в том, что еще совсем-совсем девочка. Об этом рассказывали другим девчонки. И только вся школа знала, до какой же степени Оливия развратна. Моя мать была уверена в том, что сделала прекрасный выбор. И перед летними каникулами меня вызывали в семейную резиденцию близ Лондона, чтобы оповестить меня о наметившейся помолвке.

К тому времени я окончательно растворился в Форде. Перестал думать о проблемах с семьей, размяк, поверил, что все будет хорошо, ведь оставалось совсем немного, и я мог с чистой совестью послать родителей при любых попытках меня женить.

Я не удивлялся тому, что они так стремились найти мне невесту. Мой отец добился своих средств сам. И чем раньше его сыновья выберут себе пассий, имеющих титул, тем быстрее аристократический свет Лондона забудет о том, что на деле мистер Миллер бывший работяга на одном из из заводовов. Мои родители хотели упрочить свое положение. За счет своих отпрысков, конечно. От того меня хотели женить сразу, как только это будет разрешено местной общиной. Совершеннолетие в этом богатом мире было лишь пустым словом.

Я приехал в особняк родителей сразу после встречи со Стивеном. Горячей встречи. Мое тело еще горело, а на губах играла дурацкая улыбка. Не уместная в стенах этого дома улыбка. Не уместная в условиях этой семьи улыбка. Я забыл об этом. И поплатился.

Мать возвестила о том, что вскоре должны приехать Оливия и ее родители, а отец вызвал меня в свой кабинет для серьезного разговора.

- Ты знаешь, что мы на тебя надеемся. Твой старший брат женился в девятнадцать. И счастлив. Так что года помолвки будет вполне достаточно. Иди оденься.

Я… я все еще пребывал в эйфории от того, что Форд сказал мне в тот вечер. Недоуменно перевел глаза на отца и переспросил, в чем дело. Отец повысил тон и повторил все то же самое.

- Я не хочу жениться.

- Тебя никто и не спрашивает, сын. Ты должен.[u]

[u]- Помолвку объявим сегодня на приеме.

До какой же степени отец Оливии нуждается в миллионах старшего Миллера, что готов отдать свое чадушко вот так легко и просто?

- Я не стану этого делать.

Слово за слово. Я был слишком расслаблен, чтобы холодно отвечать на отцовские приказы. И кончилось все скандалом, некрасивым, отвратительным скандалом, которые так не любила моя мать. Я помню лишь то, что орал о том, как мне хорошо, пока меня трахает собственный учитель истории. На следующее утро Стивена Форда уволили из школы.

Я был молод и глуп. Я… любил? Не знаю. Но одно я знал точно. Как бы сильно моя ранняя женитьба ни противоречила бы здравому смыслу, она бы все равно состоялась. Отец, его деньги и его назойливое желание, чтобы местные графы смотрели ему в рот и приняли бы в свое общество. Тщеславие, помноженное на неприличное богатство, обнищавший баронет, отец Оливии — они бы использовали все, вплоть до беременности, если бы это потребовалось.

Окунаясь в прошлое, я не заметил, как подлый толчок в спину сделал меня капитаном команды. Нет, я не выглядел растерянным, сохраняя привычную угрюмость. Из всех присутствующих меня достаточно хорошо знал только Форд, чтобы понять, что к чему.

Я медленно обернулся и смерил холодным  взглядом парнишку, который решил так пошутить. В обычное время я даже не обратил бы на это внимания. Но гребаную историю в гребаном университете гребаного Килкенни вел гребаный Стивен Форд. Мой бывший учитель истории в школе, мой бывший любовник, снявший пробу с моего девственного зада. Человек, который в прошлом сломал меня до основания и перекроил на свой лад.

Парнишка, устроивший это, останется здесь не надолго.
---
Он не назвал четкого времени.  И я… Я тянул до последнего. Не мог заставить себя пойти в его кабинет. Мне было страшно. Водил подушечками пальцем по гладкому пластику окна в коридоре, слушал, как одна за другой закрываются на ключ двери. И понял, что на самом деле очень сглупил. Нужно было подкараулить какого-то из студентов и пойти в кабинет Форда вместе с ним, но я так окунулся в свои переживания, страхи и сомнения, что просто не подумал. И теперь на Килкенни ложились сумерки, а я только-только решился пойти к Форду. Придурок!

Постучав и получив разрешение войти, я зашел в кабинет молча. Не подняв головы. Не взглянув на него. Ожидая, что он мне скажет. Неуклюже достал тетрадь с авторучкой и положил на край его стола, как-как поднимая голову.

Его взгляд. Холодный. Презирающий. Тот, что когда-то ранил меня так, что мне было сложно дышать. Я обманывал себя. Сейчас дышать было ничуть не легче.

Всю прошлую неделю я еще надеялся на то, что смогу ему объяснить случившееся два года назад. Думал, что это позволит нам хотя бы сосуществовать нормально. Просто… отпустить
эту ситуацию и двигаться дальше. Своими путями. Отдельными друг от друга. Я и не думал о том, чтобы вернуть больные отношения. Любви не было. Была моя зависимость. Его разрешение это чувствовать. И все. Но я надеялся, что мы сможем существовать хотя бы мирно. Я ошибался. Наверно, я исчерпал лимит надежды. Ее больше не было. Ни на что.

Не вздыхать. Не вздыхать, не поднимать голову, не смотреть в глаза, не думать.

Последнее давалось гораздо тяжелее, и уж если быть на сто процентов откровенным, то не удавалось вовсе. Мысли атаковали с той секунды, как я зашел в его кабинет. И если... Опять же быть на сто процентов откровенным, то роились они в моей головы со скоростью света еще с того момента, когда я увидел его на лекции.

Это было тяжело, если честно. За эти два года я приучил себя не думать, не искать встречи, не сожалеть и не скучать. Каждая составляющая этих "не" была безумно сложной, но так или иначе я научил себя жить в условиях этих "не" и не переступал границ, которые нарисовал в собственной башке сам.

С каждым днем становилось легче. На долю, так, что почти не было ощутимо, но изменения были. Я перестал общаться с семьей, сведя встречи к минимуму. Не говорил с братом, не реагировал на их попытки привести "блудного сына в лоно семьи". Для них это означало вылечить меня от гейства, но... Положа руку на сердце, после истории с Фордом, я вообще забыл о собственной ориентации. Были за эти два года перепихоны по пьяни, когда с девушками, когда с мужчинами. С мужчинами я больше никогда не занимал роль пассива, предпочитая трахать сам, нежели подставлять свой зад кому-то другому. Хотел я того или нет, история с Фордом слишком сильно сказалась на моей психике. До той степени, что я оказался разрушен полностью. Нет, это не пафосные слова. Я был слишком ребенок, чтобы играть во взрослые игры подобного рода. Оказавшись один, без его поддержки, почти не уловимой, но все же присутствующей (или придуманной мной), я окончательно потерял себя. Пытался понять, что я, кто я, какой у меня характер и что я из себя представляю, и понимал, что меня нету. Прежний я исчез, заменяясь ради Форда покладистым, добрым котенком. А потом... Котенок оказался больше не нужен, потому что приучать его гадить там, где надо, никто не хочет.

Я не винил Стивена в этом. Во все произошедшем был виноват я, целиком и полностью. Я не пытался оправдаться ни перед ним, ни перед собой. Взвалил на себя бремя собственной непоправимой ошибки и попытался двигаться дальше. Двигался. Да. Чтобы снова оказаться лицом к лицу с ошибкой, которую оставил за плечами. Теперь, спустя два года, я и сам толком не мог сказать, нашел я себя или нет. Меня до сих пор кидало из стороны в сторону, и я то и дело внутри себя снова превращался в того изначального мудака, а потом - в разрушенного влюбленного мальчишку, который хочет, чтобы его гладили. Я не был теперь ни тем, ни другим. Я был... Ничем?

И все же я старался. Вопреки собственным прежним установкам я захотел выучить историю. В дань тому, что... Что Форд ее любил? Или потому что теперь я ненавидел Форда? Да и ненавидел ли я его? Все то время, что я жил без него, я сожалел. Не явно, но подспудно это сидело в моей голове, и теперь мне было ужасно больно смотреть на него. Потому что да, я предал. Предал, совершил ошибку, но он даже не представляет, как сильно я поплатился за нее и продолжаю расплачиваться. Каждый день, проведенный в одиночестве.

Я разучился общаться с людьми, да и не горел желанием, раз за разом обрывая всякие контакты сам. Я больше не хотел, чтобы меня ломали. Прятался от жизни и думал, что так будет легче, лучше, спокойнее. Ни хрена легче не было, потому что стоило мне войти в его кабинет, оказаться с ним наедине, как все установки пропали. Осталось только желание подойти к нему и объяснить, объяснить все, что произошло... Вот только у него желания понять не было, да и я... А какой смысл вообще?

Я молча сидел и перелистывал страницы, едва ли догоняя, о чем вообще идет речь. Так и просидел, пока в кабинет не постучалась последняя студентка. А потом... Все закрутилось и... блядь.

Я стоял перед дверью и ощущал его, кажется, собственной кожей. Так близко... Близко, близко, близко! По затылку пробежались мурашки, и я понял, что не хочу больше скрываться. Хочу рассказать. Облегчить бремя этой ошибки, пусть даже мы никогда не сможем друг друга понять.

---

Я стоял перед его дверью, пытаясь прийти в себя. Пытаясь дышать спокойно. Пытаясь не бояться того, что он просто прогонит меня прочь. Набрать полную грудь воздуха и...

- Можно с тобой поговорить?

Через силу я поднял голову и посмотрел на него. Он собирал портфель, отвлекся, чтобы мельком взглянуть на меня, пожал губы, но все же позволил начать разговор. Если бы... Если бы я еще мог быть уверенным в том, что его сомнительное желание меня выслушать не закончиться с первыми словами о наших прошлых отношениях...

Я сел на стул и открыл рот. Почти сразу понимая, что слов нет. Совсем нет. Я не знаю, как начать разговор, как вообще попытаться ему объяснить, что случилось тогда, два года назад. Я не знаю, что он будет слушать, а после чего сразу же меня пошлет. Я запутался. Я не понимал, что должен сделать. Только чувствовал, что это больше не сидит внутри, а требует пустить его наружу. Долго подходить к разговору я бы не смог, и у меня получилось бы разве что скороговоркой выпалить свою историю, но толку от этого не было бы. Боже.

Форд нетерпеливо хлопнул застежкой по портфелю и довольно холодно поторопил меня, а я... Я все еще не мог придумать, что сказать. Как сказать? Я не хотел тебя предавать? Да он пошлет меня раньше, чем я закончу фразу. Бля... Это было такое сраное отчаянье!

- Мне пришлось тогда сказать правду.

Я кусал губы. С чего я вообще взял, что он захочет меня слушать? Он и не захотел, напуская на себя холодный тон, который так сильно меня обижал в прошлом. Теперь… Теперь, я не знаю, может быть, я стал старше, может, чувство вины нивелировало этот тон, может, еще что-то.

Я уже не тот, мистер Форд. Да и ты, кажется, тоже… Посмотрев на него, я нервно облизнул губу и не захотел останавливаться, хотя, казалось бы, должен был. Вместо этого я встал со стула и посмотрел ему прямо в глаза.

- Пытался понять, исходя из чего? Ты делал поправки на то, в каком мире я живу? Ты знаешь, как хотят подобные моему отцу стать на равных с аристократами Лондона? Ты думал об этом? В таких кругах не важно, что на дворе двадцать первый век. На это… Скажи, на это ты делал поправки в своих рассуждениях?

Я подошел к нему ближе и с трудом заставил опустить свою руку, стремящуюся погладить его щеку. Нет, нельзя, нельзя. Нельзя снова прикасаться к нему, потому что я знал — это всколыхнет в моей душе чувства, давно похороненные под пеплом.

- Ты можешь ненавидеть меня. И имеешь на это полное право. Можешь игнорировать меня, и будешь прав. Но… Неужели это так сложно, выслушать человека, чтобы дать ему возможность объяснить. Думаешь, если бы это был подлый расчет, стал бы я сейчас пытаться говорить с тобой? Да я бы попросту наплевал. Вспомни. Вспомни, черт подери, каким я был с тобой. Считаешь, тот я стал бы так поступать? Я был влюблен. Я… черт! Я тянулся к тебе, стремился, был опьянен тобой. Неужели ты думаешь, что я стал бы так поступать с тобой?

Я отчаянно вглядывался в его глаза, пытаясь найти духовный отклик на то, что я говорил. Я смотрел на него, полностью наплевав, что до этого даже не мог поднять головы. Кажется, я вложил в свои слова все, что чувствовал, все, что разрывало меня тогда, когда я понял, что для него все это выглядело предательством. Я так отчаянно хотел, чтобы он просто дал мне возможность выговориться...

- Дай мне объяснить. Поверь мне, послушай меня, и можешь дальше продолжать игнорировать, ненавидеть и говорить со мной, замораживая все пространство вокруг. Ты имеешь на это полное право. Только дай объяснить, что произошло два года назад!

Я замолчал резко, больше не зная, какие доводы ему привести. Я стоял и ожидал его реакции, потому что больше мне ничего не оставалось. И когда Форд вернулся обратно к столу, укладывая на него портфель, я понял, что мне дали шанс. Шанс, который я не должен был проебать. Шанс, который при осуществлении помог бы нам хотя бы уживаться вместе в университете Килкенни. О большем я не просил. Я… Я просто не хотел, чтобы меня винили в том, чего я не делал. Я не пытался подло предать его. Да, предал, но поплатился за это сам сполна. Пусть даже и не хотел этого делать с самого начала.

Окей. Мне дали еще один раунд. Но я не знал, как начать говорить, потому что любому нормальному человеку это просто обязано было показаться бредом. Но другого выхода у меня не было. Так же, как не было времени на то, чтобы завуалировать весь этот бред правильными словами.

Я посмотрел на него и положил руку на его стол, весь подаваясь вперед.

- Я приехал тогда домой после нашей встречи. Помнишь Оливию из моего класса? Родители хотели, чтобы я сделал ей предложение. Они уже собрали весь свет Лондона, уже подготовили хренову бутоньерку, повторяющую узор бриллиантов на кольце. И я… Они давили на меня. Они хотели, чтобы я женился на ней, потому что отец Оливии был обнищавшим баронетром. Это была сделка. Деньги моего отца в обмен на звание баронета. Я не выдержал и заорал о том, что гей. И тогда полился такой бред, что я просто не выдержал. Злобно орал, рассказывая отцу о том, как стону под тобой.

У меня было много еще слов, чтобы рассказать их Форду, но мне нужна была передышка. Все эти картинки прошлого встали перед глазами. Я вспомнил о том, к чему все это привело в конечном итоге. Мне стало трудно дышать, и я расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, пытаясь глотнуть воздух ртом. Это была моя ошибка. Не успев выложить все, я понял, что озвученных мною слов было слишком мало, чтобы поверить в тот бред, который я нес.

Я видел это по глазам Форда. По тому, как сжались его губы, как посуровело его лицо. Он не верил. Он мне не верил. Не успел я попросить дать мне еще времени, как он уже подошел ко мне и вцепился пальцами в воротник рубашки.

Было страшно смотреть на него. Все эти откровения и так дались тяжело, потому что я слишком хорошо помнил, как потом лежал в своей комнате, сутками отказываясь от еды, которую приносила сердобольная Эльза. Отец тогда приказал меня не кормить. Весь дом игнорировал меня, все отвернулись. И только Эльза украдкой приносила пирог. Который все равно оставался нетронутым. Мне было плохо тогда, потому что осознание предательства Форда разбило в душе склянку с кислотой.

Спустя два дня я смог заставить себя встать, собрать свои документы и уехать в школу. Чтобы наблюдать, как Стивен Форд покидает здание.

Еще неделю после этого я не появлялся на занятиях, лежа в кровати без движения. Ходил в туалет, засовывал в себя кашу, которую таскал сосед по комнате и снова ложился. Я похудел, осунулся, я был в настоящей депрессии и хотел наложить на себя руки. А теперь Форд мне не  верил...

Мне казалось, что я вернулся на два года назад. В тот ужасающий день, когда все опустилось и больше некуда было стремиться. На самом деле... Я ведь стремился только к нему, потому что больше в моей жизни ничего не было. Никого не было. Не было хоть кого-то, кто мог бы меня понимать. Да черт... Хотя бы принимать, если уж на то пошло. Два года назад мой мир обрушился с ног на голову (или с головы на ноги, с какой уж стороны посмотреть). Сейчас? О, сейчас было примерно то же самое, потому что я перестал видеть цель. Перестал видеть смысл.

Ведь я так хотел, чтобы он мне поверил, чтобы смог взглянуть без прежнего холода, что бы хоть на минуту поверил в то, что я ничего плохого не хотел для него. И... все опустилось. Я верил в то, что мы сможем сосуществовать мирно, без сарказма, язвительности и злости, но... Кажется, теперь это будет в два раза больше. Я не справился со своей единственной задачей. Наверно, прав был мой отец, когда называл меня ничтожеством, не способным ни на что. В такие моменты он кривился, а потом откидывался на спинку кресла и добавлял: "Кроме как пихать чужие члены к себе в зад".

На деле был лишь один член, но главным было не это. Два года назад мне действительно казалось, что у нас есть будущее. Теперь? Боже, да посмотрите, где я нахожусь теперь.

На самом деле я просто не знаю, каким образом заставлял себя продолжать ходить на занятия. Мне ничего не хотелось, ничего не интересовало, порой сменяясь резким подъемом настроения, вплоть до смешливой истерики. Конечно, это не было так выражено, как скажем, у людей с биполярным расстройством, я мог держать себя в рамках, приписанных обществом. Но лучше мне от этого не было. Понимал, что на этом этапе жизни я вновь встретился с депрессией, настоящей, страшной депрессией, когда ты не можешь заставить себя есть, спать или чем-то заниматься.

Домашние задания давались тяжело. По вечерам я часами сидел за столом, залипая в окно, увитое зеленым плющом, пытаясь выучить то, что задавали или сделать какую-то самостоятельную работу. Впрочем, я действительно старался, потому что это было еще одной моей целью: получить образование, а не бумажку о нем. Хотя бы в этом мистер Форд исправил меня.

Ночью субботы я лежал в кровати, втыкая в потолок, потому что не мог уснуть. Но моя психика, видимо, решила, что пришло время бурной деятельности. Я подскочил с кровати и начал кидать в сумку все, что мне могло понадобиться. Белье, документы, ключи... Судорожно набирая номер телефона аэропорта Дублина, я натянул на себя пайту и закрыл за собой дверь. Восемь часов понадобилось на то, чтобы добраться до Лондона. Как правило, уходило меньше, но нормальные люди обычно не подскакивали с кровати в час ночи, чтобы ни с того, ни с сего отправиться в другую страну.

Я не пробыл в Лондоне долго. Взял такси, добрался до особняка четы Миллер, не обращая внимания на удивленные вопросы матери поднялся в свою комнату и перерыл все, чтобы найти приглашение, написанное красивым почерком Эльзы. На помолвку. Датированное последним днем, когда мы с Фордом последний раз были вместе. Старый  ежедневник, исписанный номерами телефонов всех тех, с кем я когда-либо контактировал. Звонок по одному из них...

- Макс? Это Эдвин Миллер. Ты еще общаешься с Оливией? Да? Отлично, дай мне номер телефона.

Через десять минут я уже ехал в библиотеку. Несколько купюр, и я получил копии бизнес-журнала за две тысячи пятнадцатый год. Насколько я помнил, скандал я тогда закатил отменный. И это должны были осветить, ведь... боже мой, какой моветон: младший сын одного из богатейших людей Лондона вдруг сорвался с цепи, устраивая истерику прямо перед достойнейшими из аристократов.

Днем воскресенья я уже вернулся домой. И с трудом успел подхватить салфетки, прежде чем из моего носа хлынула кровь. Странная особенность была у меня. Каждый раз при перелете я чувствовал острую головную боль, а потом из носа шла кровь. Отоларинголог что-то плел про какую-то евстахиевую трубу, но я не слишком помнил ту медицинскую ахинею, которую он тогда говорил.
---
Понедельник начался в субботу. Теперь я точно понимал это расплывчатое выражение, которое частенько использовали студенты, выбравшие своим предметом мировую литературу. На лекцию по истории я чуть было не опоздал. Зашел в числе последних и уставился на Форда. Если он не поверит и теперь, то я его придушу. Я бы зол всю эту неделю, и только сейчас понял, какие на самом деле чувства испытывал. Я был зол, что он не поверил мне. Что я вывернул всю свою боль наизнанку, чтобы показать ему, что ничего плохого я не хотел. А он просто не поверил. Теперь у меня были доказательства. И если этот упертый болван не поверит и на этот раз, то я его, серьезно, просто придушу.

После окончания лекции, я медленно собирал сумку, чтобы остаться с Фордом наедине. Вот только неожиданные обстоятельства не позволили спокойно к нему подойти. Он окликнул меня и указал на кровь. И черт, кажется, я даже не почувствовал сначала. Долбаный перелет... Два раза за одни сутки.

Я сел на стул и благодарно взял предложенный мне платок. Все ничего... Вот только он надавил на мое плечо так, как делал это два года назад.

- Все в порядке, скоро пройдет.

Я потянулся к рюкзаку и вытащил на стол все свои нехитрые доказательства.

- Я просто летал в Лондон. Вот. Смотри... те, мистер Форд.

Перед его глазами лежало все, вплоть до номера Оливии, которая после истории двухлетней давности могла всем и каждому рассказать, какой я на самом деле козел, что успешно и делала, с удовольствием тогда отвечая на вопросы журналистов.

Мои попытки что-то доказать оказались... напрасными. Я принес ему все, что у меня было, но он даже не захотел их посмотреть, отделавшись сарказмом на то, что мне стоило выбрать более давний период.

Я же... Мне было больно. Обидно и гадко на самого себя, потому что я не смог доказать ему, что мои поступки двухлетней давности вовсе не были продиктованы желанием сломать его жизнь. Если вы когда-нибудь ощущали, что все в вас опустилось, то вы должны понимать, что испытывал в этот момент я. Абсолютное нежелание что-либо вообще говорить или делать.

Последние два года это нежелание постоянно было со мной, и на его слова о том, что кровотечение кончилось, я просто встал и... ушел.

Я не знал, как заставить себя делать что-то. Я не мог заставить себя хотеть ходить на занятия, снова опускаясь в ту тихую темноту, которая окружала меня два года назад. Я не видел света. Не видел цели, не видел вообще хоть чего-то, к чему можно было стремиться.

Знаете, бывает так, что корабли теряются в море. Приборы ломаются, а люди не всегда могут найти Северную звезду. Так вот у меня было то же самое. И я... Мое небо было затянуто облаками, а триста шестьдесят пять дней в году солнце светило в абсолютном зените. Не было восходов, закатов, не было ночи. Я не мог увидеть звезды, не мог понять, где в этом пространстве север, а где юг, потому что солнце лишь слепило, не оставляя тени.

В доме было серо. На улице было серо. Мои руки казались серыми и хотелось расковырять их до крови, чтобы просто увидеть цвет. Цепляться ногтями за кожу, увидеть, увидеть, увидеть жизнь, найти что-то, что имело бы смысл.

Забавно все это. Подростки всегда ищут смысл жизни. Это у них опционально. По-другому они не умеют. Когда я искал смысл своей жизни, я нашел его в том человеке, который не всегда был со мной холоден. А теперь... Черт, я этот смысл потерял. И просто не знал, куда двинуться, повернуться, какой курс выбрать. Так и лежал мертвой тушей кита в океане. И ненавидел себя за это.

Скажете, просто смысл не там нашел? Смени курс, найди другое и будет тебе счастье? Ни хуя. Не работает оно так. Твои компасы сбиты, а солнце не дает понять стороны света. Поэтому, сука, идите мимо со своими хуевыми советами. Иногда человеку не нужно советовать. Иногда не нужно его подбадривать и убеждать, что ничего такого не случилось. Иногда нужно просто дать человеку понять, что ты с ним, рядом с ним, знаешь, как больно и тяжело, и просто ты рядом. Рядом, что бы ни случилось и сколько бы дерьма из него ни выливалось.

Но горе испытывать в современном мире разучились. Куда проще закрыть глаза и сделать вид, что все это пройдет. Не проходит. Пока ты не находишь нового смысла. А у меня с этим были проблемы...

---

Я хреново начал учиться. Не мог зачастую даже заставить себя решить задачу по некогда любимой математике. Не мог заниматься тренировками, хотя по сути был в лучшей форме, чем многие студенты на моем потоке. Все... потерялось. Я потерялся. Забился в кокон и не мог оттуда выбраться. И ненавидел, ненавидел себя за эту слабость и за то, что не смог объяснить Форду ничего, даже когда мне предоставился шанс.

Начал прогуливать занятия. Не все, но многие. Осунулся, часто запирался в своей квартире, смотрел на провалы окон в темных густых зарослях плюща. Мне... Мне нравилось это кода-то очень. Именно этот дом я и снял, потому что мне нравилась эта таинственная зелень. Теперь мне казалось, что плющ тянет свои ветви к моей шее, чтобы задушить. Наверно, меня решила посетить паранойя.

Но занятия по истории я в лучших традициях садомазохизма пропустить не захотел. Нет, блядь, мне надо было смотреть на Форда, резать и без того ни хрена не зажившую рану, располосовывать швы на ней. И я пошел на это чертово занятие. А потом... Чуть не запнулся.

Потому что оклик Форда показался мне громом. Не желая поднимать глаза я подошел ближе, с растерянностью понимая, что в аудитории мы остались одни. Эй... Оно так быть не должно! Но было. И Форд выложил передо мной вырезки газет, спрашивая:

— Так это правда?

Нет, блядь, не правда. Групповые галлюцинации или ты хочешь обвинить меня в том, что я тебе наркотики подкладывал? Или что? Капитан, блядь, сука, очевидность!

И я хотел взорваться, но... опять не получилось. Потому что Форд нашел нужный вопрос. Вопрос больной, на который я знал ответ, но озвучить это было слишком сложно.

Два года назад я оказался раздавлен. Своим поступком, его нежеланием увидеть меня, спросить, узнать все из первых уст... Понять, быть может. Я не мог встать с постели, не то, что искать его... А сейчас мне нужно было все это выложить перед ним? Показать свои раны? Все раны, которые образовались у меня внутри? Ну блядь....

- Я верил, что ты захочешь понять, встретиться со мной, послать хотя бы весточку. Я верил, что ты это сделаешь, потому что за мной следили. Не выпускали в город, а Макс... Он тогда просто пожал плечами и сказал, что мы с тобой виноваты сами. Он отказывался помогать. А потом я понял, как ты все это воспринял. И подумал, что если ты после всего этого не хочешь узнать объяснений, то мои попытки ни к чему не приведут. Ты... Вспомни. Я уверен, что ты решил, что это предательство в тот же день, что тебя вызвали к директору. Так ведь? Скажи, спустя три месяца, когда я наконец смог почувствовать себя достаточно живым, ты смог бы - и главное - захотел бы меня выслушать? Я очень в этом сомневаюсь... Стивен. Ты никогда не отличался стремлением идти навстречу. И если уверился в том, что тебя предали, толку ползать перед тобой на коленях не было. А я готов был ползать. Для тебя. Всегда был готов.

Коротко усмехнувшись, я все же поднял свою ладонь и протянул ее к щеке Форда, ласково проводя указательным и средним пальцем по губам.

- А теперь все в прошлом. Но это было важно для меня.

Я подтянулся к нему и еле ощутимо прикоснулся к его губам своими, чтобы... быстрым шагом покинуть его кабинет. У меня больше не оставалось сил разрывать себе душу. А именно это сейчас и происходило.