Ив Риган не помнил, когда последний раз спал. Когда последний раз ел. Когда в последний раз пил что-то, кроме… а что это у него в руках? Виски? Коньяк? Водка?..
Сестра пропала три дня назад. Закончится день, пройдет ночь, и утром нового дня начнутся четвертые сутки. В первые два дня он искал ее в Килкенни – городок, куда они сбежали от родителей совсем недавно, едва ли больше полутора месяцев назад. Ив вернулся с подработки, и застал незапертую дверь, легкий беспорядок, пропажу денег и отсутствие своей сестры. Он обратился в полицию, он обзвонил все больницы и морги, он даже ждал требования с выкупом… Единственное место, где еще могла находиться девушка – это Дублин. Конечно, она бы не стала по доброй воле возвращаться к матери, которая выставила ее из дома, узнав об ориентации своей дочери, и не стала бы возвращаться к их отцу (на самом деле отцу только Ива), который, в общем-то, был не против того, чтобы дети начали самостоятельную жизнь, пусть и такой ценой, но ведь он в случае чего обещал помогать.
Риган не помнил, как он добрался до Дублина, но, приехав в город, где родился и вырос, как-то очень отчетливо понял, что сестры здесь нет. У родителей ее точно нет. Вначале ему казалось, что она могла оттаять, решить помириться и вернуться домой, или же что в ней взыграла гордость и она решила отдать все деньги родителям, презрительно бросив, что ничего им от них не надо… Но теперь ему уже ничего не казалось. Ив был мертвецки пьян, но это не помогало ему освободиться от гнетущего груза на душе. Он понимал, что если сестра ушла из дома не по своей воле, то ее, скорее всего, уже нет в живых. Если человека не нашли в первые сутки – вероятнее всего, он или она уже на том свете, процентов с девяносто так точно. Парень не помнил, где он вычитал такую статистику, но сейчас ему хотелось выть от горя и, кажется, блевать. То ли от боли, то ли от выпитого.
Ив не мог спокойно сидеть где-то. Он не мог зависнуть в каком-нибудь дрянном пабе и окончательно напиться там, чтобы очнуться через несколько часов и, как знать, возможно, уже станет что-то известно, а возможно, он продолжит пить, чтобы забыться. Беспокойство сжирало его изнутри и заставляло двигаться. Метаться по улицам города, зайти в родной дом (родители явно были на работе, но ключи у него сохранились), обшарить все вокзалы и снова начать обзванивать больницы и морги, имея приличный градус в крови, но говоря совершенно трезвым голосом. Боль и злоба не давали ему потерять контроля над телом и опьянеть окончательно. Они не давали ему забыться, не давали отключиться. Рушили изнутри и вынуждали рушить себя снаружи.
Риган рухнул на какую-то лавочку в сквере. Он ожидал, что мужчина, сидевший там ранее и закрывший лицо ладонями, сейчас обратит на него внимание, а потом встанет и уйдет. Да, скорее всего, так оно и будет. Кто захочет терпеть рядом с собой восемнадцатилетнего алкаша с гримасой отчаяния на лице?
Но незнакомец так не сделал. Не встал, не ушел. Просто что-то бормотал под нос, наверное, случайно делая это громче, чем изначально рассчитывалось, а может, намекал таким способом Иву, что его тут не ждали. Тут люди заняты, вообще-то. Несут какую-то ахинею, от которой попахивало религией. За эти три дня Риган уже успел упасть в какую-то церковь, но то, что он там услышал (молись и кайся), ввергло его в слепую ярость.
- Что, серьезно? – Ив не то усмехнулся, не то булькнул всем тем спиртным, которое в нем уже находилось. – Что за бред ты несешь… Хочешь избавиться от гнева – поколоти боксерскую грушу. Твой бог здесь бессилен.
Он сделал глоток из горла. Гадкое пойло обожгло губы и язык.
- Впрочем, как и всегда.
Где его сестра? Что плохого она могла сделать? Чем заслужила все это? Воображение рисовало картины – одна другой страшнее, одна другой ужаснее, и Риган не знал, что ему с этим делать. Он не хотел думать об этом. Не хотел знать – и хотел одновременно. Но больше всего, наверное, ему хотелось малодушно не любить сестру, чтобы сейчас испытывать не тревогу, страх и ярость, а облегчение и стыд за него.
- Ч-черт… - Ив наклонился вперед, локтями упираясь в свои колени. Он не знал, ему так плохо от того, что сейчас вырвет чистым спиртом, или от того, что внутри все крутит от беспокойства, способного перемалывать в своих жерновах даже человеческие кости? – Проклятье!.. – он выпрямился и швырнул на две трети пустую бутылку. Куда-то вперед. Та врезалась в дерево, но, к величайшему сожалению Ригана, не разбилась.
А жаль. Это означало, что разбиться придется ему.

У каждого свой способ – действительно, но ведь всегда существуют способы универсальные. Так, теплая вода всегда расслабляет мышцы, а несколько кубов аминазина в жопу помогают расслабить не только мышцы, но и мозг. От бутылки вискаря мы всегда пьянеем, а попав молотком по пальцу – чувствуем боль. Это общее для всех. Наверное, в способе прекратить ненависть ко всему сущему и развеять горечь по ветру прахом тоже есть что-то универсальное, но ни сон, ни алкоголь уже не спасали. Ив не знал, что его спасет.
- Способы бывают универсальные, хорошие и откровенно дерьмовые, - презрительно ответил Риган.
Он презирал самого себя. За желание оказаться малодушным – и это было малодушное желание. За слабость. За невозможность забыться, хотя он пьет без продыху уже больше суток, но это ему не помогает. Ему восемнадцать, он еще юн и глуп, и он не знал, как еще заглушить свою боль. Родители? Они отказались от него и от сестры. Друзья? Но в Килкенни у него нет друзей, он слишком недавно здесь для того, чтобы успеть обзавестись ими, к тому же, нужно готовиться для поступления в университет, параллельно с этим не забывая перебиваться подработками, чтобы оплатить съемную крохотную квартирку…
Незнакомец поднялся. Ив наивно подумал, что тот сейчас уйдет, оставив юношу со своими переживаниями наедине, но нет. Ригана сгребли и тоже подняли, да еще и встряхнули так, что клацнули зубы. В ответ он тоже вцепился в этого мужчину – схватил за грудки и так же встряхнул в ответ, ничуть не уступив в силе. Белый воротничок против черного пояса. Какая ирония! В такой неравной схватке Ив бы поставил на черный пояс, но сейчас он об этом не думал.
- Что хочу, то и делаю! – запальчиво выкрикнул он. – Можно подумать, мы не в свободной республике, а в каком-то концлагере! – он еще раз встряхнул мужчину, а потом отступил от него на полшага, ударив по запястьям, чтоб тот отцепился от легкой ветровки. – Можно подумать, в мире существуешь только ты и твои страдания. Можно подумать, только у тебя мир рушится – если он вообще рушится – и только это может иметь какое-то значение.
А рушился ли мир? Пожалуй, да. Все заботливо собранное в последние месяцы, все первые взрослые решения, попытки защитить, попытки обустроиться – все полетело в тартарары. Мир рушился. Ив грузно осел на лавку, уставившись в землю невидящим взглядом. Он не мог понять, то ли он морально готов к тому, что в скором времени ему придется опознавать в морге тело (если вообще тело будет найдено), то ли совершенно к этому не готов и все еще верит в то, что его сестра жива. Но где она? В порядке ли она или над ней издеваются? Возможно, пытают! А он сидит здесь, на этой чертовой скамье напротив дрянного паба и ничего, совсем ничего не может сделать!!!
Издав глухой звук, словно собаку под ребра пнули, он уткнулся лицом в ладонями.
- Ненавижу… ненавижу…

От слов святоши в крови снова вскипела ярость. С новой силой. Возможно, последние слова он, как и всякий эгоист, радостно применил к себе и теперь пытается… что пытается? Сделать вид, что он белый и пушистый, посреди улицы весь такой умный в белом пальто стоит?
- А вы, верующие, только и умеете, что чесать всех под одну гребенку, не разбираясь, кто прав, а кто виноват. Вы точно так же не умеете уважать выбор других, - ледяным голосом ответил Риган. – Все, на что вас хватает, так это кукарекать что-то про грехи, ввергая людей в чувство вины, уныния, отчаяния и безысходности, обещать помощь, которой никто и никогда не дождется, а еще ходить по домам, стучаться в двери и активно навязывать свою веру, как будто бы без нее жить совсем невозможно.
Буквально на этой неделе к ним постучались такие. Чистенькие, в белых рубашечках. Сестра захлопнула перед ними дверь сразу же, не два сказать и слова. Она прекрасно знала, как к ней относятся большинство таких. Точно так же, как и мать.
- Каждая религия основана на чувстве страха, - продолжал Ив. – Люди боятся умереть, и тут появляется ваша святая религия, которая обещает райские кущи после смерти, но только тем, кто вел себя хорошо. Я бы предпочел жить в мире атеистов, нежели в мире релизиозных людей, которые считают, что если у соседа сгорела машина, то это его бог наказал, а если у него самого – то это, конечно же, обозначает любовь бога, который посылает испытания, - он скривил губы. – Кто более честен – атеист, помогающий людям, или очередной верующий, который брезгливо проходит мимо собачки, кидает пару монет нищему и считает, что выполнил свой долг? Впрочем, не отвечайте. Почти каждый религиозный человек делает что-то, чтобы не попасть в ад. Вся их жизнь – сплошное лицемерие, эгоизм, и ложь самому себе.
Риган поднялся, перешел тротуар и поднял бутылку с земли, которую кинул туда парой минут назад. Там еще что-то оставалось и он намеревался выпить это. Походка его была не совсем твердая, но не сказать, что прям уж совсем пьяная, зато голос – тихий, сосредоточенный, и очень злой.
- Единственное, чем может помочь кому-то ваша вера, так это обманом. Внушить, что все будет хорошо, или что все это обернется к лучшему, но на деле и палец о палец не ударит, чтобы что-то сделать. А потом, когда стечение событий сложится определенным образом, такие как вы радостно заявляют, чтоб это была сила веры… я бы охотнее поверил в это, если бы сила веры могла поднять и согнуть ложку.
Ив остановился рядом с незнакомцем. Если бы тот поднял голову, то уткнулся бы носом в живот.
- Вы хотите, чтобы я попросил помощи? – почти издевательски произнес он. – Ну давайте, святой отец. Помогите мне. Я так в этом нуждаюсь. Да только вы нихуя не сможете сделать. Вы так же бессильны, как и я. И именно за это бессилие я себя ненавижу, - он сделал несколько крупных глотков, опустошив бутылку. Она выскользнула из пальцев и с тихим звоном упала на асфальт. Ив осел на лавку. – Вы ничего не можете. Я ничего не могу. За нас все делают другие люди, творят омерзительные, гадкие вещи, и все что мы можем… я пить, а вы – прикрываться богом. Он не защитил вас, не защитит меня и не защищает ее, - глухо произнес Риган. – Бога нет. Бог умер.
Он не знал, почему сказал об этом незнакомце в прошедшем времени. Наверное, потому, что он был раза в два старше Ива, а для него, восемнадцатилетнего юноши, это казалось ужасно много, старость близка, молодость далеко, и вообще... Все что могло произойти наверняка уже произошло к такому почтенному возрасту. Иначе какой смысл становиться прислужником церкви? Либо от отсутствия выбора, либо от безысходности. Но так как о выборе речь все же шла, Риган поставил на второй вариант, хоть и не осознавал этого.

Ив язвительно улыбнулся. Рассуждения о псевдоверующих, псевдодобрых делах и простых честных людях казались очень правильными. И именно в этом состояла их фатальнейшая ошибка. Риган своим взглядом поймал взгляд незнакомца.
- Мягко стелете, святой отец, да жестко спать… Очень красивые слова, рациональные такие, даже начинает казаться, что вы умеете думать и ударились головой в религию по ошибке или от безысходности, а не от истиной веры в то, что вы говорите, - тихо произнес он. Голос казался спокойным, будто покрытым льдом, но именно там, под этой холодной заставой, бушевало воистину адское пламя. – Дорога в рай закрыта для тех, кто не верит в бога, будь этот человек хоть трижды честным перед собой и перед другими, и делай он исключительно хорошие и добрые дела. И в то же время она открыта для всякого ублюдка, который натворил дерьма, но под конец вдруг решил помолиться и покаяться, - Риган презрительно скривил губы. – Вы должны знать это, потому что это так и есть, потому что это написано в любой книге, начиная святой библией и заканчивая бульварными книжонками, которые пишут религиозные фанатички одна за другой, штампуя и штампуя их… Но вы не говорите этого. Вы рационализировали религию и лжете людям. Каждый ведь по-своему трактует то, что написано. Каждый хоть немного, да лжет, а больше всего лгут те, кто заявляет, что говорят они от имени бога и по воле его…
Усталость прошедших трех суток навалилась на него разом. Внезапно накрыла, подобно девятому валу Айвазовского, перевернула крошечную лодку и, надавив всей свой массой, потащила на дно. Туда, где не существует ничего, кроме тьмы и холода. Ив закрыл глаза. Как-то внезапно, очень остро он всей кожей ощутил дуновение прохладного ветра, отчего по телу прокатились мурашки, а волоски встали дыбом. Даже на ногах. Он чувствовал, как те упираются в джинсы, и это было очень странное ощущение. Очень забытое. Родом почти что из детства.
- Какая разница, кто дал это право? – раздраженно откликнулся Ив. Его мысли снова вернулись к сестре. Где она? С кем? Что она сейчас чувствует? Жива ли она еще? Как так получилось, что она просто взяла и исчезла? Что, черт возьми, произошло?!.. – Никто никому никаких прав не дает, но зато каждый дает права себе. На все, что угодно. Выпить кружку эля, кинуть камен в собаку, изнасиловать чужую женщину, свалив при этом вину на нее. Она ведь сама виновата в том, что пошла ночью по неосвещаемому переулку, правда? И собака тоже сама виновата, что попалась на глаза очередному ублюдку, больному моральному уроду, которого земля-то носит только потому, что она всего лишь огромный кусок элементов из таблицы Дмитрия Менделеева… Или из октав Ньюлендса. Вы, кстати, знаете, что он был шотландским священником? Нет? Какая жалость.
Святой отец был идиотом. Риган хотел ему сказать об этом, но силы внезапно покинули его. Настроение его менялось стремительно, как погода перед бурей, и совсем не исключено, что именно бурей все и закончится.
- Представьте… представьте, что вы вернулись домой и внезапно обнаружили, что вашей сестры, которая к тому времени должна была там быть, нет. Просто нет. Пропала она, пропали деньги, а вместе с этим пропала вся ваша жизнь, потому что с семьей вы распрощались на месяц раньше, благовидно улыбнувшись на все пожелания сдохнуть в канаве и сгореть в аду, - Ив говорил медленно. Каждое слово давалось ему с трудом. Он как будто разом состарился на много десятков лет. Смотрел широко раскрытыми глазами в никуда. Пространства словно не существовало. Взгляд был расфокусированным, зрачки – широкими, вбирая в себя всю аллею, дорогу, бар напротив с яркой зеленой вывеской… в какой-то момент ему показалось, что он теряет сознание. Но только показалось. Возможно, в этот момент его сознание было как никогда раньше если не ясным, то полным и всеобъемлющем. Разве кто-то еще искренне считает, что невидящие не видят?.. – Вы не знаете, где ваша сестра. Вы не знаете, с кем она. Не знаете, что с ней… Даже не знаете, жива она или нет. Возможно, ее кто-то пытает, а может быть, она уже давным-давно на дне реки, смотрит мертвыми глазами в блик солнца на поверхности воды? И тогда уже нет смысла звонить в больницы, в морги, в участки полиции, искать ее у семьи или в местах, где она провела детство, – Риган повернул голову к мужчине. – Скажите мне, святой отец, кем же надо быть, каким, черт возьми, суперменом, чтобы в такой ситуации мочь что-то делать, кроме как пытаться напиться, чтобы забыться? Или вам наивно кажется, что я действительно что-то еще могу сделать? – он попытался вопросительно взмахнуть рукой, но не получилось – только кисть дрогнула, да губы снова болезненно скривились, как будто Ива кто-то ударил невидимой плетью. – Ненавижу… ненавижу слышать что-то от людей, которые считают, будто всегда можно что-то сделать. Будто человек сам всегда властвует над своей судьбой. Будто никогда не случается обстоятельств, которые оказываются сильнее.
Хорошее, плохое – ну да, конечно. Люди все это делают сами. Никто не спорит. Просто не всегда одни хорошие люди могут сделать что-то в том месте, где другие люди занимаются плохими делами. Расстояние – убедительная вещь. Отсутствие связей – тоже.
Но страшнее всего неизвестность.
Мужчина протянул руку, но Ив посторонился ее, словно это причиняло ему физическую боль. Словно эта рука могла ударить его или, чего доброго, сделать ситуацию еще хуже. Риган понял, что внутри у него ничего не осталось. Он был морально опустошен. Он перегорел за эти три дня, и там, где когда-то в душе цвел вереск и шумели дубовые леса, осталось только пепелище. Огромное, черное, страшное. И на нем еще что-то пыталось снова разгореться…
- Да какая мне разница, как вас зовут, - безжизненно ответил он. – И вам плевать, как зовут меня. Вы забудете мое имя если не к утру, то к концу недели уж точно. Через месяц и вовсе забудете об этом… инциденте.
А я буду помнить, - слышалось в словах юноши. – Я буду помнить и мне будет больно от того, что меня забыли вот так просто. И больнее всего мне будет из-за того, что я так никогда и не узнаю, забыли ли вы меня на самом деле. Рассказали ли кому-то об этом случае как о чем-то будничном или позабавившем вас… Или это затронет что-то в душе и останется где-то глубоко-глубоко, в тайном месте, куда, возможно, никому нет доступа и об этом так никто и не узнает, потому что это окажется слишком личным. Или еще глубже – в трезвое забвение, которое тем хуже пьяного, что ничем его нельзя оправдать. Я привязался к вам, потому что мне кажется, что вы хотите помочь мне.
- Семинарист, священник… одного поля ягоды, - голос сорвался до шепота.
Для него это и в самом деле не имело никакого значения. Он не знал, как внутри устроена церковь, сам к ней не имел никакого отношения, так что семинарист автоматически приравнивался к священнику так же, как некоторые равняют друг к другу программиста и системного администратора.
Ив закрыл лицо ладонями. Ему хотелось, чтобы все это оказалось страшным сном. Хотелось проснуться в своей постели, зажмуриться от яркого солнца, бьющего через неплотно зашторенные шторы прямо в глаз, перевернуться набок и вдохнуть носом воздух, чувствуя в нем ароматы, доносящиеся из кухни. Из маленькой кухни небольшой съемной квартиры, в которой места хватало разве что на то, чтоб было где готовить и есть, принимать душ и спать на одной с сестрой кровати, потому что оставшуюся часть комнаты занимал вечно запруженный вещами стол и доисторический шкаф. Полупустой, но хозяева почему-то не разрешали его выкинуть.
- Ив, - тихо произнес Риган.
Он не знал, услышал его Келлах или нет. Зато отчего-то вспомнил, как мама рассказывала, что имя она придумала ему нескоро, где-то на седьмом месяце беременности, когда они с отцом улетели на отпуск в Париж, что было ее давней мечтой. От этого «Ив» всегда веяло чем-то французским. В детстве Риган мечтал, что сменит имя, когда вырастет, и станет каким-нибудь Уильямом, или Шеймусом, или Шоном… Но со временем он смирился со своим именем. Очень короткое, но очень выразительное. Достаточно было только вслушаться в него, чтобы узнать о нем чуть больше, чем следует знать.
Подумалось, что он не должен был всего этого говорить. Половины Риган уже не помнил, но отчего-то не сомневался в том, что успел наговорить гадостей. Он хотел извиниться, но сознание, слишком объемное, слишком наполненное, слишком… сознание внезапно изменило ему и начало стремительно коллапсировать. С губ сорвался не то стон, не то всхлип. Ив наклонился вперед, и начал чуть раскачиваться вперед-назад, стараясь успокоиться. Задавить истерику нужно было еще на подступе к себе. Кажется, когда-то так его тихонько покачивал отец? Очень-очень давно, когда Ив был совсем маленьким…
- Зачем… Зачем все это… ваша хренова религия говорит, что все люди братья друг другу. Но эти братья убивают друг друга, насилуют женщин, насилуют детей… издеваются над стариками и больными. Вырубают леса, выкачивают нефть, готовы идти по чужим головам, лишь бы удовлетворить свое непомерно разросшееся больное эго, - он раскачивался все быстрее, все быстрее говорил, выплевывая злобно и презрительно каждое слово. – Я не хочу жить в таком мире, как не хочу, чтобы в таком мире жила она… все эти люди – не братья мне! На кой черт вообще нужна религия, если все, что она делает – так это учит людей лицемерить и развязывать войны, не давая при этом на самом деле ни спасения, ни надежды? Это опиум для народа – так какого же черта…
Так какого же черта мне так плохо?.. Почему опиум не действует?..
Закрыть глаза, забыться, исчезнуть, раствориться. Трое суток почти без сна, зато с алкоголем. Почти без отдыха, зато с гнетущим чувством тревоги. Ни расслабиться, ни свободно вздохнуть, потому что железные ремни неизвестности так туго стянули грудь, что даже дышать тяжело.
- Я хочу, чтобы все это закончилось, - последнее слово получилось смазанным, едва узнаваемым, потому что мощный рвотный рефлекс перебил Ива.
Он тут же оказался коленями на скамье, упираясь ладонями в ее спинку. Желудок мучительно сжимался, мышцы – от шеи до бедер – скручивало болезненной судорогой. Позыв шел за позывом, и это было больно. В перерывах Риган судорожно вздыхал, почти не видя ничего из-за того, что слезы застлали глаза, и уже мечтал о том, чтобы его просто вырвало и все. Но отчего-то не получалось. Если юноша и блевал, то исключительно своей злобой и болью, но уж никак не выпитым. Наконец, приступ начал ослабевать, а потом и вовсе отпустил. Теперь Ив, вновь чувствуя рвотный позыв, просто сглатывал его, находя своим мышцам иную заботу – сопроводить слюну вниз, а не пытаться вытащить обратно наверх что-то из желудка. Там стерильно.
- Я устал, - едва слышно прошептал он, сползая с лавки, опуская руки на то место, где обычно сидят чужие задницы в штанишках, и поверх рук пристраивая тяжелую голову. – Я так устал, святой отец… Я прошу вас, сделайте что-нибудь. Пожалуйста…
Плечи Ива слабо вздрагивали, а голос дрожал.

Ив не хотел ничего рассказывать. Он чувствовал себя пустым, обессиленным, с налетом черного, липкого горя на стенках внутри. Он был уставшим, неимоверно уставшим, как-то вот так запросто за трое суток взяв весь запас сил, который у него был, и бросив его во всепожирающее пламя отчаяния. Бездна разверзлась перед ним. Все, чего Риган хотел – сделать шаг и перестать существовать. Слишком много свалилось на плечи восемнадцатилетнего юноши, наивно посчитавшего себя взрослым, готовым к настоящей жизни.
Боль немного отвлекала. Боль в мышцах шеи, живота… Все тело, недавно скрученное беспощадной судорогой, теперь болезненно отзывалось на это. Больно глотать, больно говорить. Больно двигаться. В последний раз ему так плохо было, пожалуй, лет шесть назад, когда он съел что-то несвежее, хотя и очень вкусное, - Ив до сих пор не знал, что это – и его тянуло блевать. В три захода с интервалом в пару десятков минут, и последний, третий, был самым мучительным. В темной кухне, в отсутствие родителей, со спящей в соседней комнате сестрой… судороги выкручивали мышцы, пустой желудок истерически сжимался, но в этом уже не было никакого смысла. Он был пуст.
Пожалуй, так же пуст, как и саг Риган сейчас.
- Мы сбежали из дома, - Ив с трудом сглотнул. Каждое слово давалось ему тяжело. Он старался минимально напрягать мышцы, поэтому речь звучала слегка смазано. – В конце мая отцу дали отпуск, и мы поехали в Лондон, там у нас кое-какие родственники, у сестры какие-то друзья с интернета… - щекой юноша лежал на лавке, прикрыв глаза. Джинсы пачкались об асфальт и траву. – Был ужин, когда ей вдруг приспичило всех поставить в известность о том, что она лесбиянка. Ор поднялся… Я ее оттуда увел, оставил у какой-то ее подружки, а сам пошел напиваться в бар напротив.
Это сложно назвать чем-то хорошим или светлым. Риган рассказывал, возможно, совсем не то, чего хотел от него услышать этот мужчина, но до сих пор никто не слышал полной истории того, что произошло тогда. Ну ладно, хорошо, не совсем это была полная версия, но ведь Ив не о себе рассказывал, и уж тем более не о том, что там в баре и после бара происходило.
- Под утро я забрал ее, мы вернулись в отель, молча собрали вещи и так же молча долетели до дома. Уже дома мать снова подняла дикий ор. Слово за слово… в общем, она ушла из дома, хлопнув дверью и забрав все свои вещи. Благо, те были не разобраны. Ну, я пошел за ней следом, не бросать же мне ее…
Риган приоткрыл глаза. Где-то в непосредственной близости от его носа располагалось бедро святого отца. Семинариста. Или как там его. А, какая, к черту, разница? Слушает ведь. Большего же и не требуется. Разве что, возможно, снабдить бутылкой виски и посадить на рейсовый автобус от Дублина до Килкенни…
- Я уговаривал ее вернуться домой, мол, отец же ничего не сказал, он нормально отреагировал, а мама… а мама остынет, перестанет плеваться ядом, и крыть сестру дерьмом и матом, - Ив слабо усмехнулся. Очень слабо. Каким же наивным дураком он был. И как же хорошо, что решительности у его сестры оказалось гораздо больше, хватило на двоих. А у него на двоих было готовности защищать. – Она отказалась. Говорила, что и мама ее предала, и отец тоже… Я снял все деньги со своего счета. Родители с самого рождения его завели и откладывали туда, - юноша снова закрыл глаза. Говорить было так же больно, как и прежде. – В банке работала наша хорошая знакомая, так что счет сестры мы тоже обналичили. Получилась приличная сумма…
Он снова вспомнил, как это было. Она тогда растерялась, на мгновение потеряла свою решительность, но ее отраженный свет еще продолжал излучать Ив. Взяв сестру за руку, он потянул ее к сторону вокзала…
- Мы купили два билета на ближайший рейс. Плевать, куда. Приехали в Килкенни. Тут недалеко, всего полтора часа… Сняли там квартиру. Довольно быстро нашли подработку. И жили. С семьей она не общалась, а я изредка созванивался с отцом. Вы знаете, а ведь отец он только мне. А ей нет. Мать нагуляла мою сестру где-то на стороне, и я не знаю, знает об этом папа или нет, и еще мама любила ее гораздо больше, чем меня… - брови дрогнули, попытавшись сойти на переносице. Но сил на это не было. – И все было хорошо. Пока я несколько дней назад не вернулся домой – дверь открыта, ее нет, денег нет, квартирка прямо-таки вылизана дочиста…
Ив хотел рассказать еще что-то. Что он обзвонил все больницы, избегался по моргам, написал заявление в полицию, готов был на уши поставить кого угодно, даже приехал сюда, в Дублин, в надежде на то, что сестра, возможно, вот так внезапно соскучилась по семье или, может, по друзьям, или еще что-то… еще Ив хотел рассказать, какая она у него красивая – самая красивая девочка на свете, самая прекрасная, и ему ужасно бы хотелось, чтобы его будущая жена была похожа на сестру (ведь не жениться же на сестре, право слово, он любит ее только как брат), и как она громко и искренне смеется, как улыбается широко, как притащила однажды с улицы ворону и попыталась ее выходить, а какие-то придурки из их подъезда свернули вороне голову и выкинули на улицу, в лужу, и тогда было очень много рёву… Ив многое хотел рассказать, но не смог.
Он вдруг понял, что уткнулся лицом в колени этого мужчины и бессильно плачет.

Иву было плохо. Так плохо, что, казалось, хорошо ему не станет уже никогда. Боль крутила мышцы, боль терзала душу. Боль била в медный колокол в голове. Слова святого отца о том, что сестра может ждать его в Килкенни, казались какой-то крайне изощренной издевкой. Ригану и в голову не могло уже прийти, что она жива, находится в добром здравии, ушла по собственной воле и при этом так долго не выходит на связь: глухое затишье соцсетей и убийственное «абонент находится вне зоны доступа». Это было так не похоже на нее, это казалось таким диким, таким кощунственным…
Тихий плач сменился надрывными рыданиями. Иву было плевать, что ему восемнадцать, что он парень, а парни не плачут, что у него черный пояс и если в темном переулке ему встретятся четыре шатких фигурки, то как минимум три из них окажутся мечтой травматолога. Это все больше не имело никакого значения. Ничто уже не имело никакого значения. Осталось только рвущее душу отчаяние, которому не было предела. Риган хотел, чтобы все это поскорее закончилось. Если бы он был в состоянии думать, это была бы главная мысль. Скорее бы все это закончилось. Только бы это закончилось. Поскорее бы…
Постепенно рыдания становились все тише, все глуше. Ив израсходовал на это последние силы и на смену боли, наконец-то, пришла оглушающая пустота, в которой не было места для иных чувств. В ушах что-то высоко пищало. Пришли ощущения: мокрое от слез лицо, заложенный нос, прерывистое дыхание, словно бы ватная голова. Простые, успокаивающие, но вытягивающие силы даже из рухнувшей сверху пустоты. Риган был куклой. Марионеткой. Веди его за собой, и он не будет упрямиться.
- Давайте… - тихо прошептал Ив.
В этом был смысл. Переждать, успокоиться. Позаботиться о собственном теле, которые эти почти трое суток вымотали окончательно. Риган, хоть и не имел поблизости зеркала, но имел представление о том, как выглядит – как будто бы похудевший, с осунувшимся лицом, немного запавшими глазами и черными кругами, в которые можно уместить целый Дублин. А теперь еще с опухшими веками и покрасневшим кончиком носа, тоже немного отекшим.
Ив подался назад. Сел на землю и вытер лицо рукавом. Возможно, ему могло бы быть стыдно за свое такое проявление эмоций, но явно не в этой ситуации.
- Извините.
Максимум, на который его сейчас хватает.
Риган поднялся на ноги, ощущая себя трехсотлетним стариком. Теперь, когда часть горя вышла вместе со слезами, в сознании забрезжила дрожащая искорка разума. Пьянкой и пустыми разговорами он ничем не поможет ни себе, ни сестре. Нужно отдохнуть, привести себя в порядок… постараться отвлечься, а потом свежим взглядом оценить ситуацию. Возможно, Ив что-то упустил?
- Спасибо…
Уже совсем стемнело и на небе появились тусклые звезды большого города. Из паба напротив вывалилась пьяная компания. Какой-то парень громко ржал. Кто-то свистел. Где-то вдалеке выла сирена. Ив покорно плелся рядом с мужчиной, не зная, как он будет благодарить за заботу чем-то, кроме уже сказанного «спасибо».
Наверное, самого искреннего «спасибо» в его жизни.

[audio]http://pleer.com/tracks/5176996QNur[/audio]
Ив неторопливо плелся следом за святым отцом и пытался вспомнить, как же его зовут, но память словно бы отшибло, несмотря на то, что мужчина представился всего несколько минут назад. Риган тыльной стороной ладони потер глаз, совсем как маленький ребенок. Под ноги то и дело бросались камушки.
Постепенно возвращалась и способность трезво мыслить. Сначала Ив спросил себя, какого черта он идет за этим совершенно незнакомым ему мужчиной, на коленях которого он рыдал три минуты тому назад? Ах да, ведь потому и идет… А что ждет его там? Удар монтировкой по голове? Да нет, вряд ли… Риган поежился, впервые за несколько дней ощутив холод. Он и без того-то был мерзляк, а сейчас, уставший и истощенный как морально, так и физически, да еще и одетый черт знает как… а ветер, тем временем, поднимался, нагоняя тучи, и был по-северному прохладным. Ив обнял самого себя, растирая ладонями плечи. Вперед, шаг за шагом, чуть шаркая подошвами кроссовок. Перед глазами волшебными цветами распускались огоньки фонарей.
Оказавшись в квартире у мужчины, Риган несколько растерялся. Он не знал, зачем согласился, но идти на попятную было уже неловко. А еще он не знал, что он тут будет делать, и это его несколько смущало. Ив опустил руки, кончиками пальцев слабо теребя нижний край своей майки. Взгляд его был потерянным, расфокусированным, а зрачки – широкими. Опустошение вновь начало накатывать ласковыми волнами мертвого моря. Следующее, что выхватило сознание Ригана – шум воды, мокрые волосы, прилипшие к лицу и шее и ощущение головокружения, нереальности всего происходящего. Кажется, умные люди называют это словом «деперсонализация»?
Как будто смотрю дурное кино. Нужно переключить… переключить… Скоро это все закончится, нужно только потерпеть. Перетерпеть и дождаться. Все кончится, скоро все закончится…
Вода смывала усталость, но ничего не могла сделать с ощущением глухого горя, разливавшегося на фоне пустоты. Как будто пепелище сбрызнуло дождем. И вновь тяжелая, гнетущая тишина, только тучи клубятся, спускаясь все ниже.
Ив вышел из ванной, уже переодетый в выданную ему одежду. Его майка и бриджи так и остались в ванной, только теперь весели на крючке, ожидая своего часа. Риган сел за стол, с некоторым трудом сфокусировав взгляд на еде, и он хотел было отказаться от ужина, однако подумал, что поесть все же стоит, пусть и без аппетита.
Поначалу он ковырялся вилкой в еде, а потом, внезапно прочувствовав вкус и ощутив голод, с пару минут разделался с омлетом, глотая жадно, почти не жуя, и совершенно не думая о том, как он выглядит со стороны. В конце концов, он уже себя со всех сторон успел показать. Трое суток, почти четверо, без еды, с одним только алкоголем, кого угодно заставят вести себя подобно зверю, у которого в любой момент могут отнять его добычу.
Ив отодвинул опустевшую тарелку и взял стакан в руки. Несмотря на горячий душ ему казалось, что он мерзнет, только вот согреться никак не может. Не дрожит, не стучит зубами, но испытывает стойкий холод. В глубине души зародилась робкая надежда на то, что чай поможет отогреться. Чай ведь принимается внутрь. Туда, где пепелище покрывается инеем.
Нужно было о чем-то поговорить, чтобы не молчать, но у Ригана не было сил на то, чтобы обдумывать суть беседы и какие-то ответы и уж тем более в нем не было уверенности в том, что у него хватит сил завести какой-то конструктивный разговор.
- Давайте посмотрим какой-нибудь дурацкий фильм.
Вот и все. Давайте не будем слушать тишину. Давайте перекроем пустоту душ посторонним белым шумом. Давайте спрячемся, убежим от самих себя.

Ригану было наплевать, что предлагают государственные каналы. Все, чего он хотел – так это смотреть фильм. Бездумно пялиться в одну точку, пока бормотание зомбоящика ласково припорашивает мозг никому не нужной, никому не интересной информацией.
- Все равно...
Ив прошел вслед за мужчиной в другую комнату. И устроился на диване, рядом. И вперился взглядом в экран. Мозг тут же постепенно начал идти на снижение активности. Если бы глаза у Ригана могли светиться – они бы постепенно затухали, светя все слабее и слабее…
Фильм, который попался под руку, был Иву совершенно не знаком. Парень был не в том состоянии, чтобы смотреть его с интересом. Наоборот, он смотрел его совершенно без всякого интереса. Смотрел не столько сам фильм, сколько просто сначала на экран телевизора, а потом уже сквозь него. Изображение расплылось, превратившись в отдельные цветные пятна. Ив моргал замедленно. Мысли слипались в единое месиво. В один большой, ленивый поток. В какой-то момент опустившиеся веки налились свинцовой тяжестью и уже не поднялись. Голова с длинными спутанными волосами устало опустилась на плечо благодетеля…

***
Ив проснулся резко, как от толчка. Сон мгновенно сошел с него. Казалось даже, что он и не спал вовсе. В была звенящая пустота. Немного болела шея. Хотя что там – немного болела каждая клеточка в теле. В том самом молодом и сильном теле, которое три дня металось по двум городам. То плакал, то пил. И все как с гуся вода. Трое суток, казалось, никак не отразились на нем.
В комнате царил мрак, только на кухне брезжил свет. Ив поднялся и замедленно, как сомнамбула, отправился туда. Часы показывали половину четвертого утра. На столе стоял не то ранний завтрак, не то поздний ужин. Посреди кухни стоял святой отец, спиной ко входу и с полотенцем, висевшем на плечах.
Риган подумал, что нужно на вокзал. Сразу же. Пошли уже четвертые сутки с того момента, как пропала его сестра. И я должен быть дома.
- Доброе утро, - тихо произнес юноша.

Отредактировано Yves Reagan (2015-11-14 17:45:28)

И снова становится как-то немного неловко. Очень немного. Очень слабо. Все еще на фоне бесконечной опустошенности всем произошедшим. Над огромным пепелищем образовались низкие, темные тучи, роняющие снег и пепел на обгорелую землю и черные силуэты деревьев когда-то живого, зеленого леса. Ив поднимает руку и зачем-то касается волос, которые после сна пытаются кудрявиться немного сильнее обычного. Внешне он растерян, а внутренне – потерян. Ему кажется, что этому никогда не настанет конец.
- Чай, - еще тише, еще глуше.
Ив не очень любит кофе. После кофе ему часто бывает как в том дурацком анекдоте про Комуто Херовато, поэтому он старательно избегает кофе, хотя иногда наступает на эти грабли, уже полюбившиеся, хоть и часто пылящиеся без дела. Риган не хочет делать сейчас себе хуже, чем уже есть. В саморазрушении он достиг своего предела. Пора было остановиться, включить голову и начать думать. Пока что получилось только остановиться. Голова не включалась. Мыслей не было. Радио «сознание» не могло настроиться хоть на какую-нибудь частоту и в эфире были только помехи с отголосками смеха из полузабытых воспоминаний.
До первого автобуса еще полно времени. Возможно, есть какой-то смысл в том, чтобы сразу после нехитрого завтрака отправиться на автовокзал и куковать там остаток времени, подмерзая, покрываясь мурашками и ощущая, как встают дыбом волоски на всем теле. Холод имеет известное свойство отрезвлять. Но одна мысль об одиночестве и серости Дублина невыносима. Ив завтракает молча, иногда едва слышно булькая чаем. Жизнь, кажется, потихоньку налаживается, даже несмотря на то, что сахара в чае совсем нет. Но и докладывать его не хочется. Пусть будет так, как есть. Пусть хоть что-то будет неизменным и понятным.
- Спасибо. Но вроде мне больше ничего не нужно.
Ив доедает, несколько минут уныло скребет вилкой в тарелке, понимая всю неотвратимую мерзость бытия, а потом поднимается и идет в ванную, чтобы привести себя в порядок. Стоило бы сначала умыться, а потом уже садиться за стол, как мама учила, но Риган просто забил на это дело. Сейчас ему было не до мамы. Совсем не до нее. В конце концов это именно она во всем виновата. Это она не приняла дочь, она спровоцировала ее уйти из дома, она демонстративно-показательно не только не пожелала возвращения дочери, но еще и внезапно начала проявлять невиданную доселе любовь к Иву, к которому раньше относилась хоть и не без тепла, но куда как более прохладно.
Гадость. Мерзость. Лицемерие, грязь и ханжество.
Удивительно, что в человеке, который сидит напротив и, надо признать, имеет мрачноватый от природы вид, человечности оказалось гораздо больше, чем в красивой и ухоженной, нестареющей еще женщине.
После ванны он переодевается в свое. Запускает руки в карманы, стоя посреди комнаты в которой они спали, и, по злой асмешке судьбы, обнаруживает там только кругленькую дырку. Не веря внезапно свалившемуся на него счастью, Ив выворачивает оба кармана. Так и есть: в левом только несколько крошек и ключи от дома, а в правом – дырка и гордое нихуя.
- А знаете, - грустно произносит юноша, - кажется, деньги мне все-таки понадобятся. Я вчера все пропил.
И признание в том, что он вчера бухал, как тварь, и не позаботился о том, чтобы оставить хоть какие-то гроши на возвращение домой, дается ему намного легче, чем следующая фраза.
- Я… - глубокий вдох, дыхание замирает, а потом выдох, долгий и дрожащий, как у ребенка, который долго плакал, но теперь уже успокоился и одним выдохом избавился от груза прошедшего дня. – Я верну когда-нибудь долг. Честное слово.
Неловко, мучительно стыдно, хочется сжаться в комочек и остаться пылью за диваном, но реальность зла, и поэтому Ив продолжает стоять посреди комнаты, смотря то в глаза бескорыстно помогающему ему человека, то в пол.