- Пива, что ли. - резюмировал доктор, тяжело плюхнувшись на стул около барной стойки. Он сам ещё плохо соображал, зачем сюда пришёл и чего, собственно, ждёт от вечера. Наверное, ему просто было нужно куда-то выйти в этом треклятом Килкенни, хотя бы сделать вид, что в его жизни есть какие-то радости помимо работы, утренних пробежек и зомбоящика ближе к вечеру.
"Действительно, по зомбоящику такого не покажут..." - Аллен молча отдал деньги бармену, после чего хлебнул пенного и уставился на танцпол, как баран на новые ворота. Музыкальный бит чем-то напоминал сердцебиение, а изгибающиеся лунатики под софитами превращались в единое целое, сливались в движении, и импульс катился, катился, отталкивался от стен, задевал новых лунатиков, и они ползли, ощущая это мерное бум-бум-бум.
По ходу, сам он слишком неуклюжий и печальный для этого праздника жизни. Потому что на танцполе потенциальные трупы, потому что в клубе наверняка можно достать что-нибудь эдакое, специально, чтобы вместе с почками посадить пару-тройку других интересных мест. Да, пожалуй теперь ясно - дело не в том, что он неуклюж и печален, а в том, что ещё в состоянии адекватно воспринимать реальность.
- Виски. - возвестил мужчина, хлопнул рукой по столу и замер в размышлениях о том, как бы так волшебно отключить мозги, по возможности не отключая опорно-двигательный аппарат? Наверое, никак. Или стоит таки вспомнить университет - в голове отчётливо раздалось каноническое "да ты чего-о-о, химики хорошие ребята, так сразу не отравят!" - сделать, так сказать, ставку на химию. Ох и повеселились они тогда. Правда, блевали потом страшно, и подробности тогдашних приключений мистер Делавер до сих пор вспомнить не мог. Вывод о том, что за всё приходится платить, напрашивался как-то сам собой.
- Не жадничай, ещё плесни. - глядишь, клиент таким макаром скоро и до танцпола допьётся. Учитывая, что здесь вполне может ошиваться кто-то из его студентов, банальная алковылазка превращалась в шпионский боевик.

Отредактировано Allen Delaver (2015-10-24 19:40:50)

Этот разговор случается накануне.
- Ты меня любишь?
- Я не разрешал тебе переходить на "ты"
Ты что, идиот?
Мы ведь говорим на английском языке.
Он путает Ромма и Роома и обоих Чеховых. Он не знает, кто они такие - все четверо. Фассбендер... Фассбиндер... кто-то из них пидор? Что значит - оба? Как же их различить... Эбба никогда не говорила про то, что нельзя брать наркотики у незнакомых людей, она ведь шведка, и я ее вообразил, и она никак не может знать этой шутки. Я не люблю мест, где шумно. Когда шумно, я теряю свои буквы, мои руки рассыпаются от "а" до "я". Странно - говорим на английском, а алфавит русский. Я понятия не имею, что за русский язык. У меня типично британская рожа при шведском гражданстве и выдуманное за полвека до меня имя. Я на самом деле - священник. Я продал душу дьяволу, но никто не читал Сельму Лагерлеф
Моего отца тоже никто не знает, потому что его нет. Он функциональный персонаж. Он нужен, чтобы все понимали, что мы с матерью собачимся как базарные бабы за его внимание, или его деньги, или его член. Однажды я шел по Эбби-стрит с ружьем наперевес и орал, и рыдал, и матерился, а она пыталась заколоть меня картофелечисткой. Мое ружье не было заряжено: у меня есть сверхзадача. Это был полный Макдонах. Что поделать: люблю походить с пустым ружьем, и никто мне не указ
До этого я бывал немец, араб, француз, немец я был блядью, а арабом я был ангел, французом был нежный, как маленькая птичка. Еще я бывал ирландец и убивал людей, и я бывал чех, то есть - чешка, я был беременная чешка, которая убила в своем чреве и стала совсем сумасшедшая. Совсем сумасшедшая - вот ее-то мне особенно и жаль... она толком не успела пожить. У нее было очень мало бумаги, чтобы разложиться на нее своими буквами, и очень мало сноровки. Ведь я не знаю чешского, и не могу на нем говорить, и я никак не мог занять больше бумаги.
То есть: он стоит на баре, и он уже порядком принял. Может быть, не раз и не два за вечер. Он крепко, можно сказать - монументально держится на ногах. Можно сказать, он прирос к полу. Можно сказать, он дерево, и пустил корни. Скорее всего, он - куст. На кончиках его пальцев раскрываются лилии. Тычинки у них влажные густо и сладко. Этими бутонами он утирает слезы. Ему обидно: вокруг полнится треугольниками. Треугольные женщины вылизывают треугольных мужчин. Треугольные мужчины тащат треугольных женщин по сортирам. Там они своими треугольными руками будут лезть в их треугольные рты, и треугольно разводить треугольные ноги.
У него в руках цветут лилии... А у них треугольные ноги
Пожалуйста позвольте разрешите мне быть молчаливым печальным наблюдателем... у меня тяжеловесные буквы, им не так просто сдвинуться с места. Это корни. Вы видите? Это корни
Мои "к" и "о" и "р" и "н" и, конечно, моя любимая "и" уходят прямиком в пол
Нет, это не марки. То есть да, это марки, но лилии правда цветут: посмотрите сами... своими треугольными глазами... а ну, - Пойди сюда, - он хватает проходящую мимо девицу прямо за длиннющую косу и дергает ее голову вниз. Голова непревзойденно треугольна. - Это тебе, возьми, - она треугольно хохочет и треугольно отбывает к выходу. Она треугольно трезва. Примет - сгладит углы, но не сегодня
На голове у Йесты лилийный венец, лилиями расходятся вены от запястий к кадыку. Он тоскливо подпирает морду своим букетом и пялится в бутылку абсента. Треугольность его изматывает, как измотал бы шестичасовой кросс. - Монаган, толкни чего-нибудь, - жалобно тянет он через стойку. Монаган треугольно суетится. - Не мне, дурак, кому-нибудь еще... Видал, сколько цветов? Скоро я стану корзиной Элайзы Дулитл, - но Монаган не понимает. Он не ботаник. У него в ходу спиды, а на спидах совсем не до лилий. Тут нужна артиллерия потяжелее.
Йеста остается ждать. Бутоны ползут выше.

Аллен ощутимо дёрнулся, почувствовав вторжение в своё личное пространство. Он уже было приготовился соврать наглой девице, что женат, так что поаккуратнее, пока у неё самой оба уха на месте, однако мысли его прервали сначала "щедрым" предложение, а затем не менее щедрым комментарием. По ходу, единое тело ночного клуба сжалилось над ним и соизволило послать "развлечение свыше". Полные экстаз, нечего сказать.
"Это чего же, поинтереснее? Трахнуть малолетку на барной стойке?" - чуть не ляпнул доктор первое, что пришло в голову. Впрочем, волшебный пакетик с маленькими таблетками быстро скорректировал направление его размышлений. - "Трахнуть малолетку на барной стойке под экстази? Чувак, ты банален." - мужчина спокойно оглядел "деточку", понимая, что если сейчас испортит момент и спросит про возраст, то, определённо, возьмёт грех на душу. Хотя, по виду, так деточка не дура - соврёт и не подавится.
- Карнэй. - в любом другом случае он бы с пеной у рта, доказывал, что Карнэй - его отец, не стоит их путать и вообще. Приятно, в общем, наблюдать, каким изобретательным и смекалистым становится человек в виду перспективы скорого употребления веществ. Студенты бы сдохли от зависти, потому что их профессор наверняка бы поглядел в глаза начальству своим чистейшим светлым взглядом и...обиделся. Обиделся бы на подобную клевету! Будут знать, паршивцы, каково это, к хорошим людям на пары не ходить. Делавер скромно потупил взор, натыкаясь взглядом на виски, плескающийся в рюмке. Виски манил, потому вскоре оказался выпит.
- Мне накласть, если честно. - правда, на что именно накласть: на приветствие по-ирландски или на мнение знойной дамочки с другой стороны, "хмурый мужик" уточнять не стал. Глядя на некую Кассандру, сразу хотелось куда-нибудь в тёплую страну, типа Мексики, Бразилии или даже Кубы, туда, где забыли остальных смуглых и знойных женщин.
В конце концов, виноват он, что ли, что ещё не дошёл до нужной кондиции? Возраст скверная штука -  будучи на старших курсах, они один раз в дублинском пабе до того нажрались, что сначала подрались с местными, потом подрались друг с другом, а потом (дабы не портить остроту момента) за ними приехала та самая скорая, на которой он тогда шарашил.
- Я за любой...этот самый, который кроме голодовки. - слово из головы вылетело намертво.

Отредактировано Allen Delaver (2015-10-25 15:04:41)

О нет, блядь, да ладно. Иисусе Христе, да какого же хуя... У меня не выдержит сердце, у меня выпадут волосы и зубы, все мои цветочки завянут, вода протухнет, не превратившись в вино. Мои эдельвейсы растоптаны. В прошлый раз после этого дерьма я оказался на петушиной ферме в Монако. Утром я буду чувствовать себя так, как будто умер, а выглядеть так, как будто это случилось три месяца назад. Впрочем, до утра дело никогда не доходит.
Я страдаю провалами в памяти. Мне только что было двадцать четыре года, и я был не в себе, а теперь из меня растут лилии, пока я смотрю в абсент. Я похож на письмо, которое никак не может дойти до получателя, но его отправитель очень настойчив - он посылает, его посылают обратно... он посылает, его посылают обратно... Она, думает он, очень похожа на какую-то актрису. - У тебя нет старшей сестры?
Это... да... монтаж.
Общий, крупный, далее - чтобы экономить время: эй... ты всего лишь засунула свой треугольный язык в мой цветочный рот. Ты ниже меня на шестьдесят шесть голов: я парю под потолком. Откуда столько... о... я понял!
Это ДРАМАТУРГИЯ!
Какое знакомое слово.
Дальше все должно катиться вниз по сюжету и загораться синим пламенем. Все, что было до этого, несколько пропадает. Наверное, это был флэшбек. Кто бы знал, до чего омерзительно - органически - кино с флэшбеками. Это демонстрирует полную несостоятельность автора... смотрящего... а как Росселини могла быть дочкой Бергмана? Они же совсем не похожи... у них разные фамилии.
Расстановка сил такова: ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ МОЖЕТ СЛОМАТЬ ХРЕБЕТ (по всей вероятности - любой, даже цельномедный), МУЖЧИНА, КОТОРЫЙ МОЖЕТ ВПРАВИТЬ ХРЕБЕТ (по всей вероятности - любой, даже цельномедный), ДЕВОЧКА, КОТОРАЯ МОЖЕТ СЛОМАТЬ ГОЛОВУ (по всей вероятности - любую, даже цельномедную) и ЙЕСТА, КОТОРЫЙ МОЖЕТ СЛОМАТЬ ВСЕ (по всей вероятности - любое все, даже... исключительно все). Помимо этого - целая россыпь разнообразных объебосов с заплывшими геометрическими рожами, Монаган с языком на плече и бутылка абсента, исполненная детородных стеклянных бедер. - Дамам цветы, - он протягивает руки. Это - обманный маневр. Дама потянется за цветком, а он оп! - и уже полез обниматься. Ха-ха. - Мужчинам тоже цветы, возьмите в петличку, - вот же, блядь, интересное кино. Гаспар Ноэ. Одержимость. Тысяча девятьсот шестнадцатый год. Господи, леди, у вас всех такие красивые зубы, у меня такие красивые зубы, зачем нам с вами эта херня? - Синтетика, - он строит очень обиженную рожу. - Мусор. Вы марочку может возьмете... это дело хорошее, а, очень хорошее, друзья... Цветы хорошо растут в такую погоду. Очень хорошо растут цветы.

Вообще-то его  отца, настоящего Карнэя, звали попросту "Нэйт". Потому что сократить что-либо как-либо от первых букв имени было просто-напросто невозможно. Собственно, имя родителя первым пришло ему в голову - очень удобно, чтобы не палиться. Вроде, не соврал и, вроде как, потом не найдут. Даже жаль немного, кстати. Такая история! "Совершал наркотрип в компании совершеннолетних и несовершеннолетних женщин, а также..." - он коротко взглянул в сторону паренька, прибалдевшего от напора "виновницы торжества" - во-первых, тот выглядел так, будто уже чего-то наглотался или, по крайней мере, регулярно что-то потреблял, во-вторых, присутствовало в нём что-то от зверька. Дёрганного такого, слегка дезориентированного: в другой раз доктор бы обязательно заинтересовался этим впечатлением, оно прям-таки сулило увлекательнейшее пари, где можно было по очереди ставить на расстройство нервной системы или же проблемы с психикой. Наркотики или антидепрессанты, антидепрессанты или наркотики? Впрочем, на каком-то этапе наркота становится лекарством, лекарства - вызывают зависимость, и уже абсолютно всё равно что из этого тебя угробит.
Таблетку мужчина слопал только после того, как скорчил козью морду знойной брюнетке. Взгляд его как бы говорил, насколько лемуры чувствительные создания и что не надо лезть к ним вот так вот в грязной обуви в чистую душу. С другой стороны, за подтянутую фигурку и богатое воображение женщин под кайфом нужно прощать. Тем более, если они тебя целуют, пытаются вместе с тобой свалиться на пол, и в конце даже ёрзают по тебе интересными частями тела.
- Мы все в одной лодке. - зачем-то сообщил бармену Делавер, покорно ожидая от того "чё-нить посерьёзнее", чтобы заполировать наркоту и войти в то же чудесное состояние, что и дамы. Иначе в голову лезло много глупостей. Например, о том, что для тусовщицы у Касс слишком крепкие мышцы и "эластичные" движения, в тренажёрном зале, качая пятую точку и ползая на фитнес, таких не получить, или о том что у молоденькой "Элис" явно был какой-то пример перед глазами, раз он так уверенно достаёт и "толкает" товар страждущим. Девочке бы зажигать на сцене. Но, увы, не судьба, есть только бар, сомнительная компания и он, хмурый мужик с медицинским образованием, который знает, чем чреват приём экстази и отчего это внезапное головокружение пополам с лёгким чувством тошноты. Если желудок в ближайшие пару минут не выкатится наружу, то и для него найдутся слоники, лемуры, а также другие милые и не очень существа.
- Плесни уже чего-нибудь. Горло промочить надо. - "экстази даёт эффект в течение часа, в течении двух часов приход достигает пика и в течении четырёх часов сходит на нет" - хорошие, ох хорошие у него были преподаватели в Дублине. В голове сухие цифры, в горле что-то влажное, перед глазами, пока что, марево, а уши слышат чудесную, режущую до глубин музыку. И если  желудок в ближайшие пару минут... - доктор впервые за вечер рассмеялся.
Не выкатится, ох, не выкатится.

Отредактировано Allen Delaver (2015-11-16 19:01:31)

Она говорит, наверное, геометрически важное, возможно, пытается вступить в контакт так, как вступают в грязь или секту. Йеста - не грязь, не секта, не контакт. Йеста - оранжерея. Лилиарий. Он смотрит, как нежно, серебристо отливают тонкие мягкие волосы у нее на затылке. Ее изящной белой грудью можно вскормить бесконечное множество изящных белых детей. Она сможет - когда придет время, - сможет крепкая смуглая грудь ее подруги, те дети будут крепки и смуглы. Самопись прекратится и настанет эра детописи. Почему в литературе так мало женщин. Что за вопросы? Дети - это тоже литература, а женщины в плане деторождения изрядно преуспевают.
Он смотрит в животы. Животы неизменно плоски. Ему не хочется разговаривать: цветов еще порядочно, можно неплохо навариться.
- Карнэй, Карнэй, Карнэй, Карнэй... я люблю отцов, - Йеста зевает в кулак, потягивается так, что щелкает в хребте, и неожиданно со всего размаху опускает ладонь на барную стойку, зажимая левое запястье некоторого того самого... в смысле, это что за имя? Оно вообще многое объясняет, - пальцы у Йесты длинные и сильные. Ими удобно держать. На него нападает блажь. Благость. Блаженство. Блаженность? Пока не понять. - Ты знаешь про женщин, Карнэй, я скажу тебе про женщин, Карнэй, здесь, Карнэй, кругом одни пидоры, в тебе достаточно стыда, чтобы тронуть женщину? Не смей трогать женщину, Карнэй... Женщина живородящая, женщина чудотворная, у тебя когда-то были такие руки, Карнэй, у тебя когда-то были женские груди? Ты когда-то давал молоко? Ты когда-то рождал ребенка? Ты когда-то носил ребенка, Карнэй? Посмотри, как красивы их лица. Посмотри на их бедра. Не трогай женщину, Карнэй... не нашего это ума дело.
Я знаю о тебе все, и даже больше, знаю о двух женщинах, и ты знаешь, а об остальных не знаю, потому что они здесь для того, чтобы мы не были одни. У них нет такой функции - быть предметом, о котором можно знать. Впрочем, Йеста знает об общей обстановке. Остановке. Объявленном военном положении. Он вздыхает очень тоскливо, выдыхает сквозь зубы, прикрывает ненадолго глаза. Соображает. Хватки, впрочем, не ослабляет.
- Здесь кругом одни пидоры, Карнэй, одни пидоры, здесь одни пидоры, здесь кругом одни пидоры, - тянет он монотонно, как молитву, его цветник помят, содержимое головы - тоже. Рука его проходит сквозь и навылет, как через облако или мягкое сливочное масло. Он уже проник, - чего еще ему искать. - Мне жаль твою руку, Карнэй, из-за нее тебе приходится говорить очень много слов, не говори мне никаких слов, просто не трогай женщину... Нам не хватает мужества, чтобы тронуть женщину.