Громкий, резкий, неприятный, и до боли знакомый звон будильника настойчиво и безвозвратно вырывает меня из тёплых и убаюкивающих объятий сна, и с каждой секундой царство Морфея становится от меня всё дальше и дальше. Высовываю руку из-под одеяла и протянув её к прикроватной тумбочке нащупываю будильник, это изобретение созданное явно для того, чтобы мучить и пытать людей, но уж никак не пробуждать ото сна «Уууу…выброшу тебя завтра, адское ты изобретение…» Вру, конечно вру, никуда я его не дену, и вовсе не потому, что люблю, скорее наоборот, я не выкину его именно потому, что страстно ненавижу, а ненавижу я его за то, что сей кусок железа всегда прогоняет сон, ни один будильник ещё так не выполнял свою работу «Дурацкое твоё жестяное усердие…» А вот самый неработающий метод, это губы любимой женщины, или хотя бы приятной и симпатичной вам. Ни одна из моих двух жён не могла разбудить меня. И Несси, и Маргарет буквально на цыпочках подходили ко мне, целовали в щёку или лоб, шептали какие-то милые словечки, или тихонько сопели и вот таким образом они пытали меня разбудить. Это самый бездейственный, хоть и самый прекрасный будильник.  Потягиваюсь лёжа в постели, приподнимаюсь и сажусь на край кровати – Доброе Утро, мистер Рочестер – говорю я сам себе в шутливой манере, изображая чопорный голос английского дворецкого, кривлю губы в усмешке.
Это мой шестой день в Ирландии, страна которая выбрала меня. Решая куда поехать, где обосноваться и долго терзаялся выбором, придирчиво присматривался к каждой стране, и в конечном итоге решив закрыть глаза, ткнув пальцем в карту и отправиться туда, куда укажет мне судьба. И вот я в Ирландии. Всего день довелось прожить в гостинице, ввиду маленького города, а может трудолюбия местных риэлторов место жительства нашлось уже на второй день, небольшой, но очень уютный таунхаус на окраине города, где тихо, спокойно, и дома не расположены очень близко друг к другу, что особо приятно в ключе приватной и личной жизни «Ага, с бутылкой, сигаретами и ноутбуком – это в лучшем случае.» Смеюсь.
Здесь потрясающая природа, завораживающая своей красотой, будь я художник тут же бы взялся за краски и кисти и нарисовал бы её, но я просто писатель, поэтому как-нибудь напишу рассказ про это. Да, я оговорился, сказав, что снимаю таунхаус, в действительности только одну его половину, но и этого более чем достаточно одинокому холостяку.
Вновь потягиваюсь, и окончательно просыпаясь, встаю с кровати, не громко зеваю, и тру глаза пальцами, прогоняя остатки сна. «Сегодня много дел…» С этой мыслью я сонно плетусь в ванную комнату, где принимаю водные процедуры и прославляю того, кто придумал эти блага цивилизации.
После душа, и утреннего туалета, я наконец-то прихожу в себя. «Тридцать семь лет, тебе тридцать семь, Роджер…» Отмахиваюсь от этой мысли, как от назойливой мухи, хватит хандры, в задницу мира это!
Одеваюсь. Чёрная майка, тёмно-синие джинсы, простой, удобный ремень, наручные часы, приглаживаю волосы ладонью, а бриться мне сегодня лень «Говорят трёхдневная щетина — это сексуально» Иронизирую над собой и смеюсь, а что ещё остаётся? Не сойти бы с ума… Уже более бодрый и готовый на подвиги «Ага, прям как Атос» иду на кухню. К главному, к тому, что лично я именую – дар богов, святой Грааль, эликсир молодости. Кофе. За долгие годы странствий, я научился готовить кое-какие блюда, но признаться по-честному ни одно не получалось у меня как надо, поэтому в большинстве своём я либо питаюсь бутербродами, полуфабрикатами, либо готовлю что-то ну очень простое, к примеру, отварной рис. Но зато, я умею варить несколько видов кофе, о, этой наукой я овладел в значительной мере, и без ложной скромности делаю это мастерки, не каждый бариста так сможет. К тому же, я не могу начать день не выпив кофе, вообще ничего не могу сделать толком, не прибегая к этому…допингу, поэтому когда такой возможности нет, злюсь, и хожу немного раздражённый, стараюсь найти минутку и отыскать хотя бы автомат с кофе, в такие минуты я должно быть кажусь остальным как наркоманом страстно ищущим дозу. Улыбаюсь, варю кофе, тянусь было за сигаретами, но одёргиваю себя, ведь дал себе зарок не курить в доме, дом не мой, нужно проявить хоть какое-то уважение, не совсем же я засранец и мудак, как считают некоторые мои бывшие дамочки.
Кофе, парочка тостов с кленовым сиропом, и яичница с беконом, помидорами, перцем и сыром, вот такой простой и незамысловатый завтрак.
Позавтракав и вымыв посуду, надеваю куртку, выхожу из дома, с наслаждением закуриваю. «Значит садовые инструменты…» В спешке забыв список дома, и не желая возвращаться пытаюсь припомнить что я там писал, ибо ещё вчера я с удивлением обнаружил, что никаких инструментов нет, да и откуда им взяться, если на заднем дворе нет даже крохотного сарая, один сплошной бардак, собственно с которым мне сегодня предстоит справиться.
Сажусь в машину, завожу со второго раза, отмечаю, что нужно как-то заехать в автомастерскую, и трогаюсь с места, держа путь в магазин садовых инструментах, как раз два дня назад видел такой один. Немного заплутав, я дважды проехал мимо нужного мне магазина, в итоге пришлось усмирить свою гордость и спросить случайного прохожего о дороге, по его указания наконец доезжаю до нужного мне места. Небольшой магазин, здесь всё такое…маленькое, в сравнении с большими городами.
С лёгким удивлением взираю на огромную тележку заполненную садовыми инструментами, думаю о том, как везти весь этот груз и куда его запихнуть, ведь прицепа у меня нет, да и никогда не было, не нужен был.
Вздыхаю, понимая, что одного багажника не хватит. Триммер, садовый пылесос, грабли, лопату и топор, я каким-то чудом укладываю в багажник. Небольшую лестницу, маленькую бочку на сорок литров, и ведро на пять литров кладу на заднее сидение, перчатки, нож, пакеты, и прочую мелочь кладу на переднее пассажирское сидение. И вот со всем этим богатством фермера отправляюсь обратно домой. «Домой…». Странное чувство, я не помню где ещё мне доводилось вот так обустраивать и облагораживать своё жилище, да и вообще, я везде чувствовал себя не дома, где-то хорошо, где-то плохо, но то чувство дома, которое обычно бывает, когда возвращаешься после долгого отсутствия, скидываешь вещи, и падаешь на кровать, такого чувства у меня никогда не было, и мне кажется, что ни в Шотландии, ни в Англии я такого не испытывал, а тут какой-то уют и тепло. Тихонько смеюсь.
Обратно я доехал быстро, по ориентирам, да и таунхаус где я живу выделялся немного на фоне остальных своей старинностью, но ветхим или разваливающимся он не был, само по себе строение было старого типа.

Бросив взгляд на часы удивляюсь своей продуктивности, на часах всего лишь восемь утра. «Вот что за аномалия, когда нужно так время летит стремительно, а когда не нужно, так оно себе преспокойно идёт никуда не спеша, прям заговор какой-то» Разгружаю машину, и переношу весь этот инвентарь, который так и тянет назвать храм, на задний двор. После, вновь вхожу в дом, бросаю небрежно куртку на стул, что стоит при входе, но та соскользнув падает на пол – А чтоб тебя… – с лёгким раздражением произношу я, но не желая с ней возится, оставляю всё как есть, и выхожу на задний двор. Достаю пачку сигарет, чиркаю спичкой о коробок и с наслаждением закуриваю. Надеваю перчатки, и ещё раз проверяю инвентарь, включаю триммер, слушая как жужжит его мотор, выключаю, потом так же проверяю пылесос, и ещё раз придирчиво осматриваю весь инвентарь, но с неким удовлетворением отмечаю, что всё хорошо, всё целое и рабочее. На мгновенье закрываю глаза и глубоко вдыхаю табачный дым, наслаждаясь, выдыхая, и так скуриваю две сигареты. Расправив плечи, и выбросив сигареты в большой пакет взятый с собою для листьев и прочего залетевшего мусора, делаю глубокий вздох. «Приступим…»
Для начала я старательно убрал все небольшие камушки, потом сдул все опавшие листья и собрал всё в один большой пакет. После прибрал весь нанесённый ветром мусор, а так же мелкие веточки, дальше были мелки стёклышки, которые, по-видимому тоже принёс ветер, почти до стерильности вычистив весь задний двор, приступаю к покосу травы, включаю триммер, и с его помощью довольно быстро привожу газон в порядок, и уже потом, прибрав за собой и траву, обдув всё пылесосом и окончательно приведя в порядок задний двор, протерев даже странные фигурки и беседку облегчённо вздыхаю. «Жарко сегодня…» Вытираю пот со лба тыльной стороной ладони, и сажусь на скамейку в беседку, и с наслаждением закуривая сигарету гордо оглядываю теперь уже красивый задний двор.

Отредактировано Roger Rochester (2015-10-26 13:57:24)

Рассматриваю хозяйским взглядом ухоженный задний двор, любуясь приведённым в порядок садом, беседкой, фигурками, с лёгким наслаждением взираю на проделанную мной работу, ощущаю себя немножечко творцом, что старательно следит и ухаживает за созданной им же крохотной, но очень зелёной планетой. Касаюсь взглядом деревьев, одетых в осенние наряды, немного придирчиво гляжу на заднюю стену дома, отмечая, что краску следует обновить, медленно перевожу взгляд на сад, раздумывая о том, что немного осенней листвы придадут этой стерильности очарование и уют. Сжав сигарету в зубах, поднимаюсь со скамьи, иду к пакетам с листьями, тщательно выбираю каждый листик, от чего ещё больше чувствую себя творцом, или художником, что наносит последние, но важные штрихи создавая из картины нечто больше, чем просто красивая картинка, оживляя её, отрывая кусочек от своей души и вкладывая его в эту самую картину, которая теперь раскрывается совершенно с другой стороны, наполняется смыслом. Ассиметрично раскидав несколько охапок листьев по саду и заднему двору, вновь сажусь на скамью, и уже спокойно докуриваю сигарету, гляжу на очищенный ручеек, что тонкой линией притаился в саду, на прозрачную воду, она неспешно, но уверенно течёт по отведённому ей желобу, хотя ещё совсем недавно это была стоячая вода грозившаяся превратиться в болото, может быть каждому требуется помощь заботливого садовника, чтобы не превратиться в мёртвую воду?
Несмотря на то холодную, не прогулочную погоду с температурой четырнадцать градусов, если, конечно, верить гидрометцентру, поскольку по ощущениям было не больше двенадцати градусов, а так же невзирая на то, что работу по дому я уже выполнил уходить совсем не хотелось. Приглядываясь к облачному небу, обещавшему вечером разродиться дождём, и спрятавшемуся солнцу, скорее машинально, по привычке тянусь за сигаретой. «Какое всё-таки чистое небо…» С лёгкой грустью отмечаю я, и прикуриваю сигарету. В больших городах, где на один квадратный метр приходится по меньшей мере два больших небоскрёба, где машины часами стоят в пробках, загрязняя всё больше воздух, где все куда-то вечно спешат, суетятся, и где для того, чтобы посмотреть на звёзды нужно ехать далеко за город, такого неба не бывает, ибо городской небосвод всегда затянут серой пеленой. Затягиваюсь, вдыхая дым, задерживаю его во рту, чувствую, как приятно дым обволакивает полость рта, даря приятный табачный вкус, медленно и плавно выдыхаю, ощущая приятную прохладу во рту. Разглядываю небо, точно что-то особенное и диковинное, медленно перевожу взгляд на деревья, кусты, дорогу, жадно впиваясь взглядом в окружающий меня пейзаж, задаюсь мыслью о том, почему многие поэты и писатель прославляют осень, отчего так верно, с усердием служат этой утончённой, меланхоличной, одетой в зелёное, жёлто-зелёное, или жёлто-алое, платье даме, от которое веет холодом и пахнет вином. Интересуюсь этим вопросом вовсе не для того, чтобы придаться праздной поэтичной задумчивости, а потому, что и сам являюсь слугой этой весьма капризной, привередливой, и притягательной дамы. Некоторые бы ответили, что осень печальная, грустная, унылая пора, и именно это приводит к тому, что ничего не хочется, кроме как сидеть дома, закутавшись в плед, пить горячий глинтвейн или грог, и писать, потому что в такое время слова просто требуют выхода. Другие бы сослались на простуду, на отсутствие развлечений, и на то, что аристократам, в отличии от крестьян не чем было заняться, вот и проводили досуг так, как могли. Третьи ответили бы коротко – осень пора раздумий, осенью всегда немножечко грустно, это есть задумка природы, дабы призвать человека спокойно сесть и поразмыслить о жизни…  Я считаю, что каждый говорящий так, прав лишь на сотую часть, истина в другом. Осень — это умирающая леди, знающая, что, жизнь отпустила ей всего три месяца, и ни днём больше. Станет ли она кичиться этим, носиться со своим горем ища сострадания у каждого встречного или демонстративно станет изображать из себя бесчувственную, непроницательную женщину? Нет. Она, конечно, не станет веселиться, не от чего прыгать от радости, да и горькие рыдание ничем не помогут, всё, что остаётся, это красиво, с достоинством прожить эти три месяца, а значит обязательно найдутся слова для потомков или тех, кто остаётся, ведь смерть обостряет все чувства, оголяет душу. «Леди Осень, я ваш знаменосец…»
От размышлений и разгадки этой осенней задачи меня отвлёк громкий женский голос, почти вопящий о том, что какой-то ублюдок уничтожил её сад, то есть вот этот задний двор привёл в порядок. В первые секунды глядя на девушку я впал в ступор, предо мной стояла Леди Осень. Рыжеволосая девочка с веснушками по всему лицу, толстыми, чувствительными губами, небольшом, вздёрнутым носиком, тонким, острым подбородком с ямочкой, лебединой шеей, очень худая, кажется обними её крепко она сломается точно стекло, одетая совсем не по погоде, в коротких джинсовых шортиках, чёрной на несколько размеров большой футболке с надписью Metallica на всю грудь, и босиком. Минуты две я смотрел на неё точно завороженный, словно действительно встретил ту самую леди, но громкое рычание и недобрые пожелания в адрес того, кто якобы испортил её задний двор, то есть мой, заставили меня выйти из оцепенения и посмотреть на эту девочку уже трезвым взглядом «Сколько же тебе лет, дитя, двадцать, двадцать три?» Ещё целую минуту я трезвым взглядом смотрел на эту рыжеволосую бестию, которая чуть ли не матерясь и не проклиная вся и всех, а в большей степени меня странно двигалась от дерева к дереву, точно соблюдая какой-то странный, дикий ритуал. Не сразу пришла мысль о том, что эта самая бестия и есть хозяйка дома. «Слепая девочка…». Накануне моего переезда, когда всё уже было решено, и я решил отдохнуть с бутылкой вина, отметив тем самым переезд в отеле моего номера раздался звонок. Женский голос бальзаковского возраста представился как – миссис Бёрк, эта дамочка сначала расспросила меня о том, кто я такой, а потом попросила приглядеть за её слепой дочерью в доме которой мне и предстояло жить. Она даже деньги предлагала, но отмахнувшись и изрядно подустав от тараторящего голоса в трубке, желая поскорее со всем разобраться и насладиться вином я сказал, что присмотрю и так, а денег никаких не нужно. Миссис Бёрк стала ещё что-то говорить, но сославшись на неотложные и важные дела мне удалось прекратить поток слов. «А я и забыл о тебе…как же тебя зовут? Вавилон? Нет, Авилон? Тоже нет…Аааа! Авалон, точно, Авалон Бёрк, я же ещё контракт подписывал и обратил внимание, на необычное имя» Нужно было что-то делать, но что? Покашлять? Начать разговор или просто взять за руку? Решение нашлось бы, имей бы я хоть какой-то опыт со слепыми людьми, но вот дилемма, путешествуя по миру мне встречались калеки без ног, без рук, глухие, глухонемые, даже без губ, но слепые – нет. «Что значит слепая? Она совсем ничего не видит, или видит всё очень размыто. Так, стоп, она меня не увидела, а я не то, чтобы очень незаметный, даже если предположить, что все объекты она видит расплывчато, не заметить меня она не могла, следовательно…» – Следовательно она совсем слепая. Беззвучно, проговариваю я с лёгким ужасом. «Миссис Бёрк говорила…про то, что слепота неизлечима… просила приглядеть, но не тревожить её по поводу…по поводу чего? Нет, не помню.» Ладно, решая действовать по ситуации и попытаться не навредить. Собираюсь уже что-то сказать, но сигарета тлевшая между моих пальцев больно обжигает их – Ауу… невольно срывается с губ моих, понимаю, что ситуация уходит из-под контроля «Зараза!» – Этот ублюдок ваш новый сосед по дому, то есть я. – Громко, будто она не слепая, а глухая, почти кричу я, поднимаюсь со скамьи. – А вы не очень-то тепло одеты – мягким голосом произношу, подходя немного ближе, и не очень понимая правильно ли поступаю, но пытаюсь не напугать, и не привести девушку к очередному стрессу и буйству. – Моё имя Роджер Рочестер. Всё говорю не умолкая, стараясь ответить на все вопросы и разрядить обстановку, а так же избежать возможного приступая ярости со стороны рыжеволосой, кто знает, что на уме у этой слепой, может попытается наброситься, маловероятно, но, как говорят русские – бережённого бог бережёт. – Я привёл его в порядок, мне показалось, что немного замусорен – так же мягко говорю я подойдя совсем близко «Ага, немножко, да тут ногу сломать можно было, и как ты вообще умудрилась тут ходить и остаться целой и невредимой» - Давай я тебе помогу, Авалон… - Спешно добавляю я и беру осторожно её за запястья, легонько сжимая.
«Боги, помогите мне…»

Сказать, что я удивился или был ошарашен, это значит ничего не сказать. Те чувства, которые нахлынули на меня, захлестнув с головой точно огромная волна от общения с этой рыжей бестией, было сродни, тому… Как если бы вы пришли в гости к молодому, неопытному, и совсем не подающему надежды художнику Джону, которого вы, как будто, знали, прибывали в полной уверенности, что в лучшем случае этому Джону доверят рисовать разве что глупенькие шаржи, да незатейливые рекламные объявления, и вдруг вы натыкаетесь на картину достойную кисти Леонардо да Винчи, то есть по сути видите нечто великое, что легко сможет конкурировать с Моной Лизой, и ну никак не можете поверить, что это нарисовал тот самый Джон, а вы-то считали, что этому малому лучше подыскать другое поприще… Да ведь это в голове не укладывается, это нокаутирует вас прямо на месте, вы ещё несколько секунд будете стоять в ступоре, с недоумевающим выражением лица, не в силах что-то сказать, не найдя нужных слов, только и станете переводить взгляд то на картину, то на Джона. Потом осознав, что ущербен и бесталанен не он а вы, стукнете кулаком по стене или столу, закипите от злости прежде всего на себя, за то, что посмели так думать о Джоне, за то, что столь поверхностно судили о человек о котором в действительности ничего не знали. Вот в этот момент ваш мир, если не рухнет, то перевернётся с ног на голову, вы уйдёте, сбежите от Джона ничего не сказав, а потом в каком-то кабаке, нетрезвым, попытаетесь найти ответ на вопрос, о том, что же вы такое сегодня видели, ведь должно же быть этому какое-то логическое объяснение или вы совсем идиот, и это вам нужно поискать другое поприще. Нет, я не идиот, не знаменитый талантливый художник с тридцатилетним опытом, а Авалон не молодой и зелёный Джон…пусть я не видел никогда слепых, и не знал, как они себя ведут, но... почти все люди лишившиеся возможности говорить, слышать, ходить, все они смирившиеся со своей судьбой люди, которые изо дня в день жалеют себя, проклинают судьбу, не желая даже попытаться бороться и выбить своими собственными силами у жизни и социума право на жизнь, никто из них не смел собрав всю силу воли в кулак врезать хорошенько всем нам, выбить челюсть и доказать, что это мы, а не они ограниченные. «Будь откровенным с самим собой до конца, Роджер, вот так близко тебе не доводилось общаться с…калеками, ты встречался с ними где-то на улице, подавая милостыню, или в пабе, где те принимались жаловать тебе на свою паршивую жизнь жестянку. То есть ты и подумать не мог, что бывают…такие вот.»  – Да, это ты. – с лёгким налётом холодности и раздражения произношу я, не совсем понимая, за что эта рыжая бестия взъелась на меня, но чётко и ясно осознаю её недовольство и неприязнь в мою сторону, чувствую это в её голосе, вижу по выражению лица.  «Да ты просто в бешенстве, того гляди и точно набросишься на меня, раздерёшь в клочья, ну и ну…» Немигающим взглядом смотрю на ту девочку, которую я увидел несколько минут назад, приняв за «Леди Осень» теперь то от той беззащитной овечки и следа не осталось. Признаться, сейчас больше всего это мелкая, хрупкая, громко кричащая, почти рычащая девчонка походила на, нет, не мелкую собачонку которая тявкает и задирает большого дога, а на волчицу, даже нет, тигрицу, молодую, но очень опасную тигрицу, которую чудом удалось поймать и засадить в клетку. Я же не ощущал себя не дрессировщиком пытающимся усмирить дикую кошку, не добычу, а зрелым большим белым тигром, который за годы проведённые в клетке и за многочисленные попытки сбежать понял, что как ни старайся, как ни упирайся, ни рычи, ничего не получится, раз тебя поймали, то это навсегда, смирись. И лениво, но немного раздражённо поглядывая на молодую кошечку испытываю только одно желание – «За заткнись ты уже, дура!» «И меня это уже начинает бесить, с каждой секундой всё больше» Желание соблюдать правила приличия, хорошего тона постепенно тают от такого накала, внимательно изучаю эту рыжую пигалицу, эту малолетку, молокососку, возомнившую себя не пойми кем, решив, что если она мелкая и хрупка, и к тому же слепая, то может позволить себе подобное общение. Разгораюсь, взрываюсь от злости и ярости, чувствую, как кровь буквально кипит от праведного гнева, громко соплю, и сжимаю ладони в кулаки, разве что сам не рычу. – Во-первых, научись разговаривать, или ты лишилась не зрения, а мозгов. – Это, должно быть очень резкая и больная фраза, о которой я ещё буду сожалеть и ни раз, и ни два стану корить себя, бичевать за брошенное камнем слов, но сейчас я в ярости, на эмоциях, и от того, бессовестно позволяю себя произносить подомное, даже не понимаю, того, что, возможно, делаю больно физически, сжимая ладонь на запястье. – Во-вторых, этот сад нуждался… – начинаю было я почти оправдываться и объяснять свою позицию, и пояснять зачем и для чего я всё это проделал, стараюсь взять себя в руки, но нет, в приступе ярости, разгорячённый, бешусь, разражаясь громом, обрушиваюсь градом слов – Да кого хрена я вообще тут оправдываюсь перед тобой, «Соплячка!» этот дом теперь такой же твой, как и мой, и какого вообще хрена ты орёшь на меня, «Дура!» как здесь можно было ходить и не сломать себе что-то, я привёл этот сраный сад в порядок, и вместо слов благодарности, я слышу слова недовольства…  «Маленькая дрянь!». Вырывает руку столь резко и неожиданно, что мне приходится даже отшатнуться на шаг назад, не в страхе, но от её силы. «А что, блять, я должен обращаться к тебе на вы, шёпотом…а не пошла бы ты в задницу?» Все ещё киплю от ярости, гнева, прибываю в бешенстве, просто вне себя от всего случившегося, таких придурковатых девушек я ещё не встречал «Чтоб тебе просроченные продукты съесть» – Что?! – В конец ошарашенный, шокированный и охреневший я пинаю сильно землю и траву, не зная куда выплеснуть силу, горько жалея о том, что рядом нет груши, и что Авалон Бёрк девчонка, и стукнуть её я не могу, иначе бы врезал. – Да кому ты нужна, малолетка невоспитанная! – почти рыча кричу я, чувствую, что ещё немного, и не сдержусь, влеплю этой дряни пощёчину, если родня не воспитала, то я уж точно это сделаю, у нас в военной академии и не таких воспитывали, вот же заноза в заднице, и попадётся же кому-то такая баба… «Вспомни себя, Роджер, каким ты был, вот тебе, получай, не нравится?»
Стою, не трогаюсь с места, смотрю как эта фурия постепенно, медленно, осторожно отдаляется от меня, двигаясь в направлении находящегося рядом дерева, потом останавливается, опирается на ствол дерева, достаёт мобильный телефон и кому-то звонит. «В полицию звонит? Адвокату или кому-то из близких? Жаловаться сейчас будешь, да?» И действительно, эта пигалица звонит некой Элизе, судя по всему своему доверенному лицу, адвокату, если я не ошибаюсь, кажется именно с этой Элизой мне довелось общаться, она мне и посоветовала этот дом. Дом, конечно, более чем хорош, и место замечательное, но вот незадача, она ничего не сказала о соседке, точнее о хозяйке. Нет, конечно, Элиза говорила, что хозяйка молодая, слепая девушка, но… она не упомянула о том, что эта слепая девочка может наброситься пантерой на меня с криками, упрёками, и способна устраивать такого рода шоу, точно подросток в пубертатный период считающий, что никто её не любит, не понимает, никому она не нужен, ну и прочие выходки ребёнка в переходном возрасте нацеленные на то, чтобы остальные обратили на него внимания. В попытке остыть, прийти в себя, и постараться не взрываться вновь от нелицеприятных слов в свой адрес достаю пачку сигарет, достаю спасительную табачную соломинку с дозой никотина, закуриваю. Слышу всё прекрасно, слышу даже то, как эта умалишённая намеренно делает акцент на слова, отпускает всякого рода скабрезности, и прочее, и прочее, я же курю прикрыв глаза, делаю сильные затяжки, в надежде, что дым заполнит меня быстрее, чем вновь поднимающееся раздражение и ярость. «Молчи, Роджер, знаю, сложно, но ещё одна перепалка ничего не даст, вы только сойдётесь как два боксёра, станете бить друг друга, силясь ударить побольнее, но прозвучит гонг и каждый разойдётся по своему углу, с синяками, ссадинами, ушибами, но разве кто-то из вас признает себя побеждённым?» Кривлю губы в усмешке, вспоминая свой характер, который, никуда не делся, с годами только научился лучше притворяться, но огненный характер не пропадёт чтобы ты не делал, хотя…ты кажется давно уж оставил попытки изменить себя, да Роджер Рочестер? «Фурия, бестия, схватить бы тебя, сжать в своих объятьях, может тогда поймёшь, что не стоит шутить с зрелым, но ничуть не ослабевшим тигром, язва, показать бы тебе средний палец или рожу скорчить, да толку-то, не увидишь ведь.» Замолкает, наконец-то она заткнулась… «Кого-то в детстве совсем не пороли, а следовало бы.» Открываю глаза, когда понимаю, что обращаются ко мне, слушаю хоть и внимательно, но с флегматично, пытаясь понять, имеет ли право эта сумасшедшая, возомнившая себя королевой девочка устанавливать правила, командовать мной, вести себя и говорить со мной в подобном тоне. Считаю, что нет. «Без предупреждения, без личного разрешения, может мне ещё спрашивать тебя могу ли я выпить бутылку вина, или переспать с той женщиной, вот же наглая». Фыркнув в ответ разворачиваюсь и ухожу. «Да пошла ты в задницу, со своими правилами и придирками!» Разворачиваюсь, собираюсь уходить. Резко останавливаюсь, решаю, что хрена с два эта рыжая получит покой, большой и толстый банан разве что, фыркаю. «Мы ещё посмотрим, кто кого, мерзавка.» Иду в сторону пакетов с мусором, достаю эти дурацкие колышки, и так как молоток купить я забыл, то использую для этого тупую сторону топора вместо молотка, вбиваю колышки в землю, восстанавливаю их всех на прежнее место. «Подавись ты своими колышками.» Конечно, я не прав, по крайней мере слишком резок и груб, но и ей бы следовало вести себя нормально, как подобает молодой девушке при общении с более взрослым мужчиной, а не кидаться на меня пантерой.  Довольно быстро справившись с новоявленной работой, подхожу к Авалон, дабы сказать, что обратный путь она может проделать по уже привычному ей маршруту, но… вновь замираю на этот раз скорее от приятного удивления. Эта бестия зачем-то раскрошила печенье на большой каменной глыбе, и сейчас стоит там склонивши голову, ну точно у алтаря. Признаться, для меня это было одновременно странно и интересно, и решив не тревожить, ничего не говорить, пока, ей, оставаясь за спиной этой рыжей, не то, чтобы совсем рядом, но всего лишь в шаге, стал наблюдать за всем этим действием или ритуалом, зачарованный, словно вижу не просто странную девочку, которая стоит у большого камня на котором раскрошено, рассыпано печенье, и склонив голову прибывает в магическом молчании, а лесного эльфа. «Маленький, отважный эльф…» странная мысль точно бегущей строкой появляется в моей голове, мелькает несколько секунд, а после пропадает.

Молчаливо, неподвижно, словно боялся спугнуть или выдать себя я стоял позади этой странной бестии, которая ещё несколько минут назад, в порыве гнева и злости обрушилась на меня резкими, хлёсткими словами, и кажется, была готова обернуться пантерой, выпустить когти, наброситься в звериной ярости, расцарапать лицо, разодрать на полоски и лоскуты… И вот теперь эта валькирия склонилась над каменной глыбой, точно над алтарём, раскрошила зачем-то имбирное печенье, кого же или чего ты теперь ожидаешь, Бёрк? «Что за первобытный, языческий ритуал ты творишь, ведьма? Уж не думаешь ли ты сжить меня со свету? Не надейся, не выйдет» Усмехаюсь своим глупым мыслями, немного сожалея о том, что не могу их озвучить, иначе раскрою себя. «Положим ты решила покормить птиц, но для чего тогда конкретно имбирное печенье, почему не обычный хлеб?» Как-то раз мне довелось прожить четыре дня в одном захолустном городке, ничем не примечательным городке. В этом городке жил мужчина тридцати лет, который просыпался раним утром, готовил казан каши, казан тушённого или жаренного мяса, и ещё какой-то простецкой снеди, после скармливал всё это собакам. Я пробыл в этом городе недолго, но старожилы рассказывали, что этот чудаковатый мужчина немой, и что изо дня в день, из года в год таким способом он пытается излечиться от недуга. Не знаю, может быть он пытался искупить грех, договориться с богами, или желал наполниться добротой и благодатью считая, что это дарует возможность говорить… Словом он пытался выторговать себе голос, возможно Авалон делала тоже самое? Или это своего рода акт единения человека и природы, способ прийти в гармонию, успокоиться, примириться с собой, миром и теми трудностями, что выпали на долю, главное из которых это слепота. Некоторых воротит от социума в принципе, одиночество для таких индивидов куда приятнее, и подобные личности всегда предпочтут животных обществу людей. Истинной причины действий Авалон, я понять не могу, но всё это жутко интересно и любопытно мне, оттого не ухожу, наблюдаю, даже стараюсь запомнить всё «Быть может напишу об этом рассказ…» Внимательно слежу за тем, как тонкие пальцы скользят по шероховатому камню, пожалуй, эта каменная глыба здесь давно, по меньшей мере этому монолиту лет пятьсот, выглядит он древним. «Ага, может быть ещё друиды им пользовались.» Усмехаюсь уголком рта своим мыслям, не зная кто из нас двоих сходит с ума я, следящий, подглядывающий за этой девочкой или она склонившаяся над камнем, раскрошившая имбирное печенье и терпеливо чего-то ожидающего. «Всё-таки дивное, странное ты создание, Авалон Бёрк, дикарка.» Наверное, пора бы уже уйти прочь, или сказать о проделанной работе и удалиться, но нет, продолжаю стоять, точно скованный невидимыми цепями, оцепеневший от того, что являюсь свидетелем чего-то архаичного, до этого неведанного, неизвестного мне. Нет, я не верю в сверхъестественное, но и отрицать его существование тоже не могу, слишком много странного, непонятного я видел путешествия по земному шару, много такого, чему никак не найду объяснения, но ведь оно есть, у каждого явление есть логическое объяснение. «В конце концов когда-то люди верили в то, что грозы — это гнев богов…»
Ветер задул сильнее, силясь добраться до костей, становилось холоднее, но Авалон не спешила уходить в дом, не делал этого и я, но не в желании позаботиться о рыжей, не в страхе от того, что упадёт, оступится, во мне теплилось любопытство, пылал живой интерес «Да…Роджер, давно ты такого не видел, всё это очень необычно, и странно ещё то, что мне уходить совсем не хочется, может это кризис среднего возраста или как там говорят…седина в бороду, бес в ребро?» Кривлю губы в усмешке, рассматриваю, разглядываю уже саму Авалон, худая, если не сказать костлявая, безалаберная, точно девочка-подросток. С уверенностью могу сказать, что подобный тип женщин мне уже доводилось встречать, но мне они никогда не нравились. Сумасбродные, беспокойные, с дурным, стервозным характером, лишённые соблазнительных, так часто пленительных для меня, бёдер, и астеническим телосложением в принципе... Нет, провести одну ночь с такой женщиной, из чистого любопытства, спортивного интереса я мог, но не больше. Самый длинный роман с одной из таких дамочек у меня продлился всего три дна, и что-то мне подсказывает, что последние два она усиленно поила меня алкоголем. И всё же… засунув руки в карманы джинсов, продолжаю рассматривать, разглядывать рыжую ведьму. На мгновенье мне причудилось словно я наблюдаю за работой талантливого художника. Художника, что в бессилии, исступлении и недовольстве, рвёт в клочья уже не первую неудавшуюся картину, он ясно чувствует, что обязан выплеснуть на холст свои чувства, понимая, что в противном случае это станет наваждением, не даст покоя, ежесекундно станет терзать душу, мучить, душить, лишит сна, разорвёт на части, оттого он метается по душной комнате, ходит из угла в угол, наконец ощущая острую нехватку свежего воздуха, открывает окно, в туже секунду в комнату врывается холодный, осенний ветер, художник жадно вдыхает его, чувствует, как лёгкие наполняются свежим, чистым воздухом, как от прохлады слегка покалывает в горле, вместе с тем, ощущает благоговейный трепет, словно одна из девяти древнегреческих муз одарила его своей благодатью, и этом яростном и окрылённом порыве бросается к мольберту, хватает кисти, краски и начинает творить, работает остервенело, усердно, самоотверженно и ни крошки не возьмёт в рот до тех пор пока картина не будет написана, и вот тогда, выведет в нижнем правом углу своё имя, и  рухнет на стул испытывая удовлетворение сродни сексуальному… 
Вздрагиваю вырванный из странного видения, сюда в холодную, пасмурную реальность, женским голосом, не сразу сообразив, что нахожусь всё ещё в саду и наблюдаю за Авалон. Делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, приходя в себя, чувствую, мне всё ещё жарко, даже больше прежнего, кажется. 
– Да, я всё ещё тут… – произношу ровным, негромким, бесцветным голосом, на мгновенье закрываю глаза, запрокидываю голову, и поток воздуха бьёт в лицо, обдувает его, улыбаюсь приятной прохладе, наслаждаюсь. Скрещиваю руки на груди, смотрю на Авалон, странную дикарку времён короля Артура, и безумная, бредовая мысль приходит в мою голову «А вдруг ты ученица самого Мерлина, а?» Это, конечно, неправда и похоже фантазию, усмехаюсь. «Не могу я понять того, как ты, Бёрк можешь являться хаосом и гармонией одновременно, как ты столь скоро забыла всё, словно не было никакой ссоры, как смогла вот так отбросить всё это и смиренно склониться над камнем, как?»
– Я не подглядываю... – произношу я чуть более холодным, чем это требовалось, голосом, не до конца ещё придя в себе, жадно вдыхая, будто только что пробежал парочку километров.
– Я хотел сказать, что все твои колышки на своём прежнем месте – добавляю я, чувствуя себя подростком застигнутом на просмотре взрослых журналов порнографического содержания и теперь, быстро спрятав журнал под подушку, силюсь сделать вид, что ничего и не было, что я ничего и не делал такого, а журнал…так он научно-познавательный, словом перевожу тему.
– Ты была занята, не хотел тревожить – медленно произношу я, ровным голосом, чеканя слова, так, что выходит несколько грубовато. Расправляю плечи, глубоко вдыхаю холодный воздух, чувствуя себя вновь…самим собой. Не спешу с ответом, стою молчаливо, смотрю куда-то в сторону, блуждаю взглядом по саду, временами оступаясь о тебя, спешно перевожу взгляд, сам не знаю от чего так. «Стыдно, Роджер, стыдно, что сорвался на этой девочке? Она, конечно, бестия ещё та, и её бы следовало, в качестве профилактики, выпороть, да и вообще воспитание у неё желает лучшего, следует этим заняться, но всё же она девушка, к тому же слепая, а ты налетел, словно коршун, вот уж нашёл место взрываться, распускать когти и кусаться. Ну прям само воплощение воспитания, сдержанности, ага, взрослый тридцать семи летний мужчина, дурак ты Роджер, дурак.»
– Нет… – не громко произношу я, пребывая в некой задумчивости, ругая себя за «прекрасное» поведение достойное взрослого мужчина, думая над тем, что нужно бы извиниться, но гордость же так просто этого не позволит. «Соплячка, всё равно ты соплячка…»
– Я остаюсь, – Твёрдо, и ясно. Ничего не добавляю, боясь как бы опять не завестись и не начать говорить всякие глупости, колкости, швыряться неприятными эпитетами, и плеваться ядом. «Больше никаких слов, Роджер, просто заткнись.»
Пасмурное небо затянутое тучами всё больше хмурилось, тучи густели, заволакивая небосвод, закрывали от нас солнце, мир становился серым, где-то вдалеке вспыхивали молнии, и с задержкой доносились глухие раскаты грома, собиралась гроза, мир медленно, но уверенно погружался во тьму. Боги прогневались на людей, или на кого-то конкретного, кто повёл себя несправедливо, нетерпеливо по отношению к более слабому…
Пришедший откуда-то с востока прохладный ветер с силой задул, слегка поднимая опавшие листья, закружил их в причудливом танце и отпустил, те вновь, кланяясь, упали на землю.

Меня всегда терзал вопрос, почему некоторые люди, а в действительности большая из них часть такие кретины. В чём причина их беды и проблемы, что мешает подобным личностям жить на белом свете с достоинством, зачем, для чего все они прячутся? Одно время, около месяца, мне пришлось прожить в Германии, в пригороде города Гессен, обычная европейская глубинка, и такие же провинциальные люди, на первый взгляд ничего примечательного, но то, как жили люди в этом поселении меня поразило до глубины душа, я ужаснулся. Дело не в том, что каждое утро любого жителя этого захолустья начиналось одинаково, они все пили гадостный напиток отдалённо напоминающий кофе, завтракали сосисками, несколькими видами тостов, варёными яйцами, джемом и сладкой булочкой, после посуда тщательно мылась, вытиралась насухо, складывалась в кухонные ящики и только потом все разбегались по своим делам. И не в том, что каждый день мужчины и женщины служащие в конторах надевали однотипные костюмы, различия между женским и мужским были минимальны, а те, кто шёл работать на завод одевались ещё хуже, школьная форма и того ужаснее – безвкусная, коричневого цвета, больше походившая на робу, словом, о стиле в этом городке и не слышали. Выходные и праздничные дни проходили всегда проходили однотипно, либо вся семья собиралась в доме за столом перед телевизором, либо выезжала в местный лесок, так или иначе главное идеей было набить себе брюхо едой. Ах да, дома в этом городке являли собой пример того, что может случиться, если у архитектора нет идей. Катастрофическая заурядность, никакой индивидуальности, не имею ни малейшего понятия, как живущие там люди не умерли со скуки. Но всё это ничто, в сравнении с тем, что каждый из живущих там прятался за законами, и чтобы хоть чего-то добиться или получить следовало пройти несколько инстанций, заполнить десятки разного рода бумаг, город буквально погряз в бюрократии. Стоит ли говорить, что живущие там люди походили на коров, свиней и курицы, которых заботливый фермер кормил на убой, проблемы и неурядицы они решали одним путём –подавали жалобу на обидчика. Зато в лицо все либо улыбались, либо ходили с кислыми минами, и неразборчиво бурчали что-то под нос. Все эти недалёкие люди с примитивными потребностями боялись жить, боялись перемен, случись что-то выходящие за рамки их устроенной жизни, они стремились избавиться от этого. На меня было подано тридцать жалоб. Тридцать! За месяц!
В Аргентине, мне удалось познакомиться с местными ковбоями, они называли себя гаучо, мужчины от двадцати до шестидесяти лет, семейные люди, с детьми, и ещё кучей родственников в придачу, со всеми вытекающими отсюда проблемами, жили бедно, многие из них не умели писать, некоторые даже читать, о комфорте по современным цивилизованным меркам и говорить было нечего. Все законы впитывались с грудным молоком матери, передавались из уст в уста, никакой бюрократии, жизнь гаучо и их семей не являла собой образец хорошей жизни, и всё же эти люди не озлобились на мир, и кажется, не ощущали себя обездоленными или ограниченными, они чтили свои древние традиции и обычаи, усердно работали, весело отдыхали, и старались не унывать, и как будто благодарили богов, за то, что имеют, сильные, смелые, оптимистичные, добрые, видя танцы, песни которых язык не поворачивался назвать их обездоленными.
Так почему же многие жители нашей планеты считают себя обделёнными, с какой стати они твердят о несправедливости жизни, что с ними не так?
«Вот и ты, Авалон Бёрк, походишь на больного гриппом, которого угораздило заболеть летом и он гавкает и рычит на всех, считая, что справедливости в мир нет, и на попытки открыть окно, впустить свежий воздух, отрицательно качает головой и закипает яростью если кто-то вопреки его несогласию впускает свежий воздух в комнату, странная девочка...»
Сжимаю ладони в кулак до белизны костяшек, внимательно, не мигающим взглядом смотрю на эту дуру, пытаюсь успокоиться, не сорваться ещё раз, твержу себя о том, что нужно быть умнее, грех обижаться на дураков, и столь же глупо с ними спорить, и всё же чувствую, как раздражение разливается по моему телу, как злость и ярость подступает к горлу, а лёгкие наполняются горячим воздухом словно я стою у жерла вулкана, не взорваться, и не влепить затрещину этой соплячке, ой как не просто. «Дыши глубже, Роджер, это всего лишь глупая, зелёная малолетка»
– Это имеет колоссальное значение, мисс Бёрк – отрезаю я, продолжая стоять на месте, сжимать ладони в кулак, сдерживаться всё сложнее, но я стараюсь, пытаюсь даже подыграть этой сумасшедшей, которой вздумалось поиграть в этикет, или быть может показаться умной. «Может ты просто не желаешь никого видеть, и всё что тебе нужно это побыть одной? Тогда зачем вообще было сдавать часть дома?» Жаклин, моя бывшая девушка, поступала примерно так же, выводила меня из себя, а после прикидывалась белой овечкой, строил из себя жертву, признаться, играла она натурально, ей верили и её друзья, и мои знакомые, все считали, что я тираню бедную девочку, через месяц этот театр одного актёра мне надоел, и мы расстались. К счастью, ты не строишь из себя жертву, хотя и пытаешься спихнуть всю вину на меня. «Может быть у меня карма такая, встречать подобных женщин? Вопрос один - за что, где я провинился? Грешен, не отрицаю, но не настолько же...» Закрываю глаза, дышу глубоко, стараюсь успокоиться, считаю до десяти, двадцати, тридцати…потихоньку успокаиваюсь, прихожу в себя, вот злость и ярость не клокочут во мне, правда влепить пощёчину этой дряни всё ещё хочется, но и это поправимо, в итоге досчитав до пятидесяти открываю глаза, внимательно смотрю на Авалон, изучаю, разглядываю, хмыкаю, достаю пачку сигарет, чиркаю спичкой, закуриваю. «В конце концов, Роджер, что ты теряешь, если эта валькирия погонит тебя из дому, найдёшь другой, не велика потеря, а если повезёт, эта дурочка поумнеет, к тому же… это отвлечёт тебя от твоей хандры.» Решено.
– О ваших трудностях, я прекрасно помню – твёрдым, но размеренным голосом говорю я, стараясь копировать манеру речи одного из офицеров-воспитателей, старого мистера Освальда Грина, этот старый сыч в своё время жутко бесил и раздражал всех нас, но его методы неплохо работали и ни одного сорванца он воспитал, возможно мне удастся перевоспитать эту чудачку.
– Но это не даёт вам право клеветать на меня и обвинять во всякого рода несуразицах, девочка, – медленно курю, наслаждаясь сигаретой, табак всегда приводил меня в некое умиротворённое состояние, успокаивал, или, по крайней давал возможность не так остро воспринимать те или иные неприятные мне ситуации, превращал раздражение в лёгкую неприятность, давал возможность остановиться и подумать. Правда это не остановило меня в тот вечер, когда я до полусмерти избил этого ублюдка Итана, любившего открывать свой рот на всех и каждого, считая, что если его папаша важная шишка, то ему ничего не будет. «Дерьмо…»
– Простите, мисс Бёрк, я не читаю мысль, если вам чего-то хочется, прошу вас, не стесняйтесь, озвучьте, и я обязательно приложу все усилия, дабы исполнить желаемое. Невозмутимым, спокойным голосом говорю, продолжая внимательно смотреть на Авалон. «Так и хочется склониться в поклоне, и добавить – Ваше Величество, вот ведь заноза.» Остаюсь спокойным, неспешно курю сигарету, и торжествую. «Такое чувство, что я вижу себя в прошлом, сет семнадцать назад. И теперь живым укором, и в качестве урока судьба свела меня с этой рыжей» Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться от этих мыслей, с непринуждённым видом продолжаю стоять на том же месте, гляжу на Бёрк «Одеваешься ты как подросток, сколько же тебе лет в действительности? Двадцати два, двадцать три? Больше двадцати пяти я бы не дал, и то, много, странная всё же девушка.»
– Вы совершенно правы, вы не моя служанка, что меня скорее радует, но хочу напомнить, что ссору затеяли вы, поэтому не вам говорить о этикете и правилах приличия, та же размеренная, чёткая и ясная манера речи. «Ты, конечно, не зелёный мальчишка-сорванец, но преподать тебе уроки воинской дисциплины, а так же привести в порядок тебя саму, усмирить твой дикий нрав не только можно, но и нужно, в первую очередь тебе самой, потом ещё спасибо скажешь, если будет кому.»
– Вы столь умны, и являете собой образец этикета и благовоспитанности, мисс Бёрк, я думаю, что в свои тридцать себя я так же, готов к новым открытием, вы ведь позвольте взять у вас парочку уроков этикета, вы ведь столь любезны. – иронизирую, улыбаюсь мягкой, беззлобной улыбкой, – У меня нет претензий, я остаюсь, ведь это моё право, как вы верно заметила, девочка.
В действительности, эта дурочка не заслуживает никакого «Вы», о чём я ей обязательно ещё напомню, но сейчас можно и поиграть по её правилам, пусть потешит своё самолюбие.
Делаю шаг в сторону, на случай если сейчас эта глупышка разревётся и решит отправиться в свою комнату, о колышках она слышала, так что… никто её не держит.
Несколько капель ракетами летят вниз, ударяются о землю, разлетаясь на мелкие капельки-осколки, но я не спешу уходить, не то, чтобы я переживал о этой взбалмошной, но когда виски трут так усердно, это явный признак мигрени, а мне не нужно, чтобы эта дурочка шлёпнулась на землю, не лучшая погода для таких дел, хватит с меня судебных исков.
Поднимаю голову к небу, рассматриваю чёрные, тяжёлые тучи точно налитые свинцом, держу потухшую сигарету в зубах, подставляю лицо каплям дождя, которые с каждой секундой капают активнее, гремит гром, сверкает молния, дождь обрушивается на землю с новой силой. Гроза. Осенняя гроза. «Как же долго я тебя ждал…» Улыбаюсь, наслаждаюсь прохладными каплями омывающими моё лицо.

Отредактировано Roger Rochester (2015-11-10 03:13:48)