Это настолько неправильно и правильно одновременно - постоянно думать о случайно встреченной в книжном магазине женщине, что Келлах откровенно не знает, что делать дальше. Везде она - в каждой мысли, в каждом взгляде в рассветное небо. Даже в молитвы пробралась, ненавязчиво несколько раз заменив собой Мадонну. И слава Господу, что не посреди мессы, а всего лишь в самостоятельной его утренней молитве у себя дома.
Он почти целый месяц надеется, что она хотя бы появится на какой-нибудь - хотя бы воскресной - мессе, что он наконец-то увидит её и его наконец-то отпустит. Потому что ему кажется, что он просто не спросил у неё чего-то очень важного. Или не сказал...
За этот месяц с ним столько всего произошло - другому на две жизни бы хватило, впрочем, с Морриганом-то всегда так.
Ему отчаянно не хватает её улыбки, лёгкого изгиба плеча, тонкого запястья - того, на что можно любоваться, как ему кажется, любоваться вечно. Слышать голос, говорить о музыке, о звёздах - как в тот памятный вечер, совершенно незаметно перетёкший в ночь и отчего-то невероятно приятную бессонницу.
Это сродни безумию. Безумию, сильнее которого только его вера. И пока у него получается думать об Авроре лишь как о прекрасном моменте в его довольно однообразной не смотря ни на что жизни. Как о свете звёзд, любоваться на который можно бесконечно, но коснуться невозможно. Да и не нужно это.

[audio]http://pleer.com/tracks/7976564MsJr[/audio]
День в очередной раз пролетел незаметно - за ежедневными делами время всегда летит быстро. Келлах привычно щёлкнул замком двери, устало опускаясь на деревянную тумбу для обуви, служащую ещё и чем-то вроде стула в прихожей его небольшого дома. Минут пять у него ушло только на то, чтобы оторвать себя от этой тумбы. Потом он относительно успешно заставил себя сжевать хотя бы кусок хлеба и выпить чашку чая, переодеться в домашнее и задумчиво покрутил в пальцах смычок альта, который не брал в руки уже больше недели - болели отбитые пальцы, да и времени всё как-то не находилось.
Пассакалию Генделя любила Аврил - ему буквально повсюду приходилось таскать с собой футляры их инструментов и периодически показательно стонать, что, де, он счастлив, что учился играть всего лишь на альте, а не на виолончели, как настаивала мать. Зато у них всегда замечательно выходил этот дуэт. Для полноты да и правильности произведения сейчас не хватало скрипки, но её партию Келлах давно держал в голове и играл только альтовую, благо общая мелодия от отсутствия скрипки не очень страдала.
Огромный плюс собственного дома в том, что на том же альте ты можешь играть хоть до утра - никто слова не скажет. Потому что просто не услышит. Однако, пальцы всего лишь за какие-то три прогона одного и того же произведения устали неимоверно, и Келлах, убрав инструмент, наконец-то отправился спать.

[audio]http://pleer.com/tracks/9448140CPYJ[/audio]
- Забавно, - задумчиво произнёс он, когда лица коснулся сырой морской ветер. Впереди, насколько хватало глаз, был густо серый неприветливый океан, под ногами - изумрудно-зелёная трава, а над головой - огромная фотография Млечного Пути, и в самом деле отчего-то похожая на гниющую рану.
- Хотелось бы живых звёзд, пожалуйста, - почему-то совершенно не удивляло, что здесь можно выбрать вид - фотография над головой оперативно сменилась живым ночным небом. - Так-то лучше.
Он удовлетворённо вздохнул, подходя к краю утёса и с любопытством глядя вниз - далеко внизу шумел разбивающийся о скалы прибой, больше похожий на дыхание, чем на плеск воды.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2015-11-09 23:59:31)

[audio]http://pleer.com/tracks/3467479XQQR[/audio]
Сон - странное состояние. Всё в нём воспринимается так, будто именно так и никак иначе всё должно быть. Даже холодящая босые ступни влажная от тумана трава - так должно быть. И даже сочетание лёгкой куртки типа штормовки с босыми ногами - так должно быть. И, подумаешь, птичьи крики где-то далеко внизу, у самой воды, до которой лететь не меньше ста метров; эти самые птичьи крики не вызывают никаких вопросов, несмотря на то, что ночью любая нормальная птица в этой местности должна спать в гнезде, а не рвать тишину тоскливым клёкотом.
Прохладный морской воздух - острый, словно состоящий из мельчайших кристаллов соли - леденит лицо, забирается под рубашку, царапает тело как маленький непоседливый котёнок, запутавшийся в ткани и отчаянно пытающийся найти выход из этой импровизированной ловушки.
Хочется отчего-то раскинуть руки и ринуться с утёса вниз - навстречу скалам. И верится, что где-то там, внизу, воздушный поток наконец-то подхватит и поможет взмыть вверх. Как в детстве, когда душа ещё была чиста и умела летать по ночам...
- Сон? - задумчиво произносит он оборачиваясь на голос, который слышит в своей голове каждый день на протяжении вот уже почти месяца. Кивает, соглашаясь и задумчиво запускает пальцы в волосы. - Вероятно мой. Хотя... я не стал бы ничего утверждать с уверенностью.
Здесь как-то... зыбко. Кажется, что стоит только подумать - и на горизонте вместо островов из тумана покажутся высокие тонкие мачты деревянных кораблей, а трава станет высокой, тёплой и душистой. Но ему нравится эта морская прохлада - он ведь родом из Дерри, и видимо именно поэтому ничего не меняется, разве что ветер перестаёт быть таким колюче-солёным.
- Я рад Вас видеть, - он подходит, на ходу стягивая куртку и тут же, пока её не покинуло тепло его тела, накидывает на плечи Авроры.
Отчего-то очень жаль, что это его сон. Он чувствует себя режиссёром, абсолютно не имея желания управлять происходящим. Хочется, чтобы было как в реальной жизни, когда невозможно предугадать, как поведёт себя мироздание и какой фортель оно выкинет в очередной раз.
Впрочем, такой яркий и чёткий сон уже волне можно считать одним из таких фортелей. И кто знает, что будет происходить дальше. Может быть, Млечный Путь станет видно ярче, словно бесконечная россыпь звёзд вдруг станет ближе на пару сотен световых лет. Или вдруг станет слышен шёпот этих самых звёзд - похожий на морской прибой где-то метрах в ста внизу, у подножия утёсов.
Она отчего-то невероятно мила в этом лёгком летнем платье до пят и накинутой на плечи тёмной курткой из парусины - Келлах откровенно любуется ладной фигурой, тонкими скулами, прядкой, спадающей на высокий лоб, алыми губами и розовеющими от морского ветра щеками.
- Вы прекрасны, Аврора, - он берёт её тонкие пальцы в ладонь, чуть сжимая их и поднося к губам, прикрывая глаза, когда губы касаются нежной кожи с тонким ароматом лаванды. - Я давно хотел сказать Вам это. Вы прекрасны...

Отредактировано Ceallach Morrigan (2015-11-12 05:41:05)

Всё слишком. Слишком настоящее и слишком призрачное, слишком похожее и одновременно не похожее на сон. Отчего-то в тысячный раз мысли скатываются к тому, что всё происходящее слишком реально для сна - так не бывает. Или всё же бывает?
Он, видимо, слишком хотел её увидеть, слишком хотел прикоснуться, слишком хотел услышать голос.
Чёрт возьми, здесь так много этого "слишком", что кажется будто звёзды начинают движение по небесному своду, чтобы сложиться в это осточертевшее уже слово.
- Почти целый месяц, Вы правы, - она не убирает тонких пальцев из его ладони, и он весьма рад этому факту. Ему хочется снова и снова касаться губами нежной кожи, вдыхать её запах - это большее, что он может позволить себе даже во сне. Но и меньше возможного он позволять себе не желает, а потому его губы снова касаются её пальцев, раскрытой ладони и замирают на запястье.
- Двадцать восемь дней, ровно четыре недели, - у него давно эта привычка - считать дни. Это уже автоматически выходит. Неделя, плюс ещё неделя, день за днём. - Я ждал встречи с Вами. Надеялся. Мои надежды оправдались, и я очень рад этому.
Выпрямившись, он смотрит в её ясные глаза и наконец-то понимает, что просто-напросто тонет. Тонет в них, в беспорядочном шёпоте приближающихся звёзд, в тоскливом клёкоте птиц где-то далеко, в шуме волн и звуке её голоса. Ему кажется, что это может продолжаться бесконечно. Ему хочется, чтобы это продолжалось бесконечно. Он совершенно не думает о том, что когда-то, почти две тысячи дней назад, он приносил какие-то обеты. Он не нарушает их - не запрещено касаться, не запрещено смотреть, не запрещено наслаждаться красотой. Запрещено большее - большего ему сейчас и не нужно.
И плевать, что ведёт он себя сейчас как нерешительный юнец - это его сон, его правила, и он просто не хочет потерять ни мгновения из этого момента, ни единого звука, ни единой ноты запаха. Время парадоксально разворачивается и скручивается в практически осязаемую спираль, стягивая пространство, растворяя его в бесконечном приближении света её глаз.
Сырая трава холодит босые ноги - он наконец-то снова ощущает что-то кроме того, что завладело его разумом целиком и полностью - и это отрезвляет, заставляет мысленно потрясти головой, разгоняя становящиеся даже во сне вязкими и горячими мысли.
- Вы когда-нибудь видели, как звёзды отражаются в океане? - он, всё так же не выпуская её пальцев, кладёт на сгиб своего локтя её руку, накрывая её ладонью и неторопливо ведёт её вверх, на самую вершину утёса, с которого очень хорошо видно бесконечное зеркало воды, отражающее переливающиеся звёзды Млечного Пути.
Здесь можно даже сесть на словно чьей-то заботливой рукой услужливо расстеленный плед, даже спустить ноги с обрыва и смотреть как небо сливается с океаном, словно размывая границу этих двух миров, как звёзды перемешиваются со своим отражением, как бесконечность охватывает всё вокруг, оставляя в самом центре себя крошечный клочок суши с пледом и мужчиной и женщиной, сидящими на нём.

[audio]http://pleer.com/tracks/4461772BEnf[/audio]

[audio]http://pleer.com/tracks/5523103a5mn[/audio]

Отчего-то осознание того, что сон вообще-то явление мимолётное и вполне может закончиться в любую секунду никак не приходит. Келлах смотрит на Аврору, Аврора смотрит на него, и он ощущает себя тем самым Фаустом - впору воскликнуть сакраментальное "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!" Но он не заключал сделок с Мефистофелем и в какой-то мере сейчас склонен позавидовать немцу, которому это удалось.
Лёгкий аромат лаванды растворяется в солёном запахе океана, смешивается, окутывает всё вокруг.. и кажется, что мгновение, в котором он по-прежнему сжимает её пальцы, где они смотрят в глаза друг друга, это мгновение вдруг действительно останавливается. Замирает. Время перестаёт утекать сквозь пальцы, кружит вокруг, переливаясь мелкими синими цветами, сверкающими как звёзды в бесконечной темноте космоса над ними, опадает в океанскую воду переливающимися фиалковыми искрами.
Она прекрасна как это самое мгновение. Единственная причина, по которой он не говорит ей об этом, не говорит вообще ни о чём, кроется в глубине её сверкающих опадающими прямо сейчас звёздами глаз - она знает. Знает абсолютно всё, что он может сказать ей, всё, что он думает, даже не осознавая этого. Так же как и он знает, чувствует, какие мысли кружат сейчас в её голове.
Этот коктейль состояний, эмоций, мыслей смешивается с кружащим вокруг них временем, скручивающимся в спираль и вытягивающимся в струну небом, океаном и фиалковым полем, отрезая их от всего сущего, от Света и Тьмы, от Пространства и Времени, от Тишины и Звучания.
Он легко касается пальцами прядки волос, выпавшей из её причёски, отодвигает её со лба, проводит кончиками пальцев по контуру лица, неотрывно следя за собственным движением, словно запоминая каждую чёрточку, рисунок радужки глаз и едва заметную родинку на бархатной коже.
Аврора.
Ав-ро-ра...
Его сердце гулко выстукивает три такта, когда он, чуть потянувшись навстречу, мягко касается губами её нежных губ.
Время останавливается окончательно, опадая звёздами в океан мелких синих фиалок, словно нарисованных на зыбкой поверхности океана.
Его ладони скользят по её тонкому стану, вбирая ощущение бархата кожи, фиалки шелестят лепестками, пригибаясь, обрамляя её лицо, ложась нежным шёлковым ковром под её спину...

Вытянутое в бесконечную струну время лопается с со звуком первооктавной ля, с надрывным воем, режущим пальцы, бьющим по лицу и выбивающим воздух из груди.
- Господи, Боже мой, укрепи меня в час сей. Помилуй меня, Господи, ибо слаб я! - горячечный шёпот срывается с губ, когда колени с грохотом опускаются на скамью для молитвы, стоящую перед распятием, висящим на грубо-белёной стене. - Господи, сохрани чистым сердце мое; тогда не подвергнусь я порче. Святая Мария, сохрани безгрешным сердце мое и тело мое.
Плоть человеческая слаба, но настолько всемогуща в этой своей слабости, что молитва не помогает. Клокочущий клубок жара опаляет низ живота, и капля пота стекает между лопаток даже не смотря на ощутимый ноябрьский холод, выстудивший за ночь весь дом. Он снова и снова, во второй, в десятый раз повторяет одни и те же слова, надеясь хоть как-нибудь усмирить самоё себя, но желания часто совсем не соответствуют возможностям.

[audio]http://pleer.com/tracks/320319g3ky[/audio]

Его трясёт. От пронизывающего холода выстывшего дома, от ворочающейся в самой глубине его нутра огненной лавы, от дикого контраста этих призрачных температур, волнами плещущихся по коже.
Он готов оголтело креститься, разрезая пространство острым росчерком ладони, но пальцы сжимают в замок его собственные пальцы, не давая даже рук разнять, лишь сильнее заставляя прижиматься к белеющим костяшкам обжигающе горячим лбом и шептать, шептать бесконечно беспорядочные слова, то и дело складывающиеся в какое-то подобие молитв.
Жар не отпускает, бьёт по телу крупной тошнотворной дрожью, изменяет голос до какого-то мерзотного сипа.
Ничего не помогает, не спасает от бьющихся в виски мыслей.
Мыслей о том, какая нежная у неё кожа, как податливо её тело под пальцами, каким мягким теплом согревает она ладони, едва стоит к ней прикоснуться. О том, как снова и снова хочется касаться этой кожи кончиками пальцев, вырисовывая на ней невидимые глазу линии, слыша как меняется её дыхание от этих прикосновений, как гулко начинает стучать сердце в ушах. О том, как призывно алеют губы, ждущие поцелуя. И как нежны эти губы в этом поцелуе. Как изящна фигура и изгиб тонкого запястья, которого хочется касаться снова и снова, замирая так, вдыхая запах кожи, лёгкий аромат лаванды...
...который до сих пор витает в комнате, дополняясь тонкими нотами океанского ветра.
- Господи, - мольба сквозь сжатые до боли зубы больше похожа на стон. - Прошу Тебя, дай мне сил...
Десятки молитв для усмирения тела придумали монахи, но ни одна сейчас не вспоминается, да и не поможет - можно и не пытаться. Они могут помочь от естественных желаний тела, но не тогда, когда перед глазами образ настолько чёток, что кажется - протяни руку и коснёшься бархатной кожи, почувствуешь дыхание на волосах.
Как похмелье проникла она под кожу, заставляя туман в голове тяжёлым маревом расползаться по телу, сковывать мышцы, сдавливать грудь, вкручивая куда-то под рёбра уже давно привычную раскалённую иглу.
Впрочем, сейчас от этой иглы никакого спасения - она не даёт дышать, стягивает горло болезненным спазмом и каждый, ещё минуты назад гулкий, удар сердца теперь словно в пустоту проваливается, ухает вниз, каждый раз рождая ощущение неслабого удара в грудину, выдавливающего весь воздух из лёгких. Сжатые в замок пальцы немеют, становятся непослушными, губы немеют вслед за пальцами, едва шевелятся. И спустя несколько минут Келлах с каким-то подспудным страхом понимает, что, кажется, ещё совсем немного, и дышать он перестанет совсем.

Холодная вода бьёт по плечам заставляя ловить воздух ртом - мелкими порциями, как раз такими как необходимо сейчас. Волосы липнут ко лбу, лезут в глаза, но Келлаху как-то всё равно - он стоит упираясь ладонями в стену мелко дрожа от сковавшего его тело спасительного холода, совершенно не думая о том, что вода может стать теплее, стоит только чуть повернуть горячий кран. Он думает о том, что эти шутки с раскалёнными иглами под рёбрами нужно как-то пресечь - такие приступы случаются с ним всё чаще, и всё дольше он чувствует себя после них словно не в своей тарелке.
Нужно показаться врачу, решает он, выползая из ванной и клацая зубами как безумный. И одного взгляда на переворошённую постель хватает, чтобы задуматься о том, не стоит ли вернуться под поток холодной воды - слишком ярок образ, тут же возникающий в голове.
Однако, ему хватает сил на то, чтобы навести порядок, скромно позавтракать и, в конце концов приняв твёрдое решение показаться врачу, отправиться в больницу.

После пробуждения в холодном доме, холодного душа и практически такого же холодного завтрака довольно трудно согреться, даже если ты буквально бежишь по сырой ноябрьской улице, ёжась от колючего и сырого влажного ветра. И наверное именно поэтому Келлах завернулся в тёплый шарф буквально по самые глаза, спрятал выстывшие ладони под мышки и довольно широкими быстрыми шагами меряя тротуар добрался до больницы.
И, как это всегда бывает с людьми, которые не очень любят болеть или просто не доверяют врачам заботу о своей собственной жизни, - сердце у Морригана болеть перестало. Ну, разве что, едва заметно ныло где-то под рёбрами, но ему сейчас больше нравилось думать, что это всего лишь раздразненный не особо богатым завтраком желудок даёт о себе знать. Он чуть было не развернулся в просторном холле больницы и не отправился домой - его очень вовремя приметила дежурная медсестра, которая, волею судеб или по закону подлости, оказалась одной из довольно частых прихожанок собора. И тут Келлах понял, что ему совершенно точно теперь не отвертеться. Его записали, выпытали краткое описание беспокоящих его симптомов и со всей присущей хозяйкам медицинского ресепшена заботой усадили в зале ожидания, пообещав, что нужный ему врач освободится гораздо раньше позднего вечера.
Морриган согласно кивал, благодарил, послушно усаживаясь в жёсткое пластиковое кресло и очень стараясь не клацать зубами от поднимающегося из самой глубины груди холода, заставляющего его периодически довольно ощутимо передёргивать плечами и заметно ёжиться. Впрочем, как только его оставили в покое, наказав ждать вызова, Келлах устроился в кресле поудобнее и полусонно прикрыл глаза - сегодняшняя ночь не принесла ему физического отдыха, да и пробуждение весьма перетряхнуло и нервы, и весь организм в целом. А так как делать во время ожидания вызова к врачу ему всё равно было нечего, то Морриган, благополучно спрятав нос в объёмном шарфе и скукожившись, спрятав руки в рукавах куртки, позволил себе медленно погрузиться в волны чуткой дрёмы.
Пока что-то не вырвало его, уже достаточно согревшегося в тёплом помещении, из этого сонного состояния. Утерев лицо ладонью, словно сгоняя с него невидимую влагу, и встряхнув головой, Келлах сел на своём месте более или менее нормально, с некоторым любопытством озираясь по сторонам и пытаясь понять, что же его так неожиданно взбодрило. Пока его взгляд не наткнулся на знакомый до боли под рёбрами силуэт.
- Аврора... - губы сами произнесли её имя, а пальцы до жалобного пластикового скрипа сжали подлокотники кресла. Он не ожидал её здесь увидеть, никак не складывалась в его голове очевидность такой встречи - врач в больнице, по всей видимости, весьма редкое явление. Очевидно, какую-то такую мысль пыталось продвинуть на передний план его воспалённое сновидениями подсознание.
Ему до одури хотелось, чтобы она не заметила его, тогда у него была бы возможность тихо удалиться и не терзать свой мозг всплывающими в нём картинками, которые вполне могли бы стать продолжением сегодняшнего сна... И вместе с тем, он безумно желал, чтобы она его увидела и у него не осталось иного выхода, кроме как подойти и заговорить с ней. О чём угодно. Лишь бы снова слышать её голос и видеть её глаза.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2015-12-02 05:59:48)

И - да, она его увидела. Увидела, узнала и, кажется, даже чуть изменила траекторию своего движения. Он не видел. Не поручился бы, точнее, за то, куда она шла изначально и куда пошла теперь, когда их взгляды встретились. Он смотрел на неё не отрываясь, кажется, даже забывая дышать и то, что хотя бы иногда моргать всё-таки можно - никто в этой реальности не исчезает за единое, до невероятности краткое мгновение темноты под веками.
Он поднялся со своего места и совершенно не думая о том, что делает, зачем делает, почему и как вообще у него не возникает мысли о том, что грешно, неправедно ТАК пялиться, представлять как вот именно сейчас он возьмёт её за руку, как мелкими острыми искрами пронесётся под кожей это ощущение сжатых в ладони тонких пальцев... Её пальцев. И наконец-то понять, что каждая его мысль сейчас наполнена только ей одной - чуть завивающимися у висков волосами, создающими светлый ореол, пропускающий солнечный свет, заполнивший просторный холл; блестящими глазами, острыми солёными льдинками ясного взгляда впивающимися ему под кожу; алыми губами, которых хочется коснуться ещё сильнее, чем её ладоней. Ни единой мысли о Господе, ни единой молитвы об усмирении страстей. Ни о чём, кроме неё.
Аврора, Аврора, - шумит в ушах, давит на виски изнутри, проясняя взгляд, сосредоточенный на единственной фигуре в белом халате.
Словно Бог его милует - медсестра, среднестатистическая женщина, способная по праву происхождения своего понимать с полувзгляда всё, что написано на лице любого без памяти влюбившегося потомка Адама, сейчас куда-то удалилась. Иначе разговоров бы в соборе на грядущей воскресной мессе было - не оберёшься. Впрочем.. Морригану плевать. Он не думает об этом. Он словно вообще не способен сейчас думать о каких угодно последствиях.
Но кое что его всё-таки отрезвляет, приводит в чувство.
- Вы не.. - ушиблись? Идиотский вопрос, неужели можно поскользнувшись растянуться на полу и не удариться? Келлах мысленно практически съездил себе по физиономии за попытку спросить такую несуразность. И, проглотив неловкую паузу, перефразировал его в более удобоваримую форму: - С Вами всё в порядке?
Подхватывая её под локоть - как он умудрился за какие-то мгновения пересечь не такое уж маленькое помещение остаётся загадкой, - помогая собрать разлетевшиеся бумаги и поднимаясь вместе с ней Келлах наконец-то замер. Глядя ей в глаза и понимая, отчаянно противясь этому пониманию, но всё же осознавая, что не может позволить себе сказать ей всё, что хотелось бы. Ни единого слова. Не может позволить себе коснуться её. Разве что кончиками пальцев, едва заметно, практически неосязаемо, отдавая бумаги.
Это просто безумие какое-то, душное марево, сковавшее его грудь, не дающее ни слова больше вымолвить. Только смотреть - как она поправляет халат, заправляет за ухо выбившуюся прядку. И задохнуться от внезапно вспомнившегося сна.
И только потом чуть отодвинуться в сторону, на четверть шага, чтобы не возникало больше этого соблазна - касаться её бесконечно, обжигаться этими касаниями, бесконечно тонуть в свете её глаз.
- Я рад Вас видеть, - совершенно не задумываясь, слово в слово повторил он свою же фразу из недавнего, до сих пор очень ярко помнящегося сна, точно таким же жестом мягко сжимая в ладони её пальцы и поднося их к губам.
"Я безумно скучал".

Зачем его сегодня принесло в больницу? Каким таким внезапным порывом ветра была занесена ему в голову мысль о том, что именно сегодня, именно с утра, не откладывая, нужно собраться и явиться во владения белых халатов и разноцветных рубашек и брюк больше похожих на пижамные комплекты для взгляда непосвящённых в тонкости больничной формы.
Наверное, всё-таки, ветер этот был чуть солоноватый, с нотками горечи, йода и.. лаванды.
Он совершенно точно забыл, что ещё с самого раннего утра,  с самого неожиданного - весьма неожиданного - пробуждения у него слишком чувствительно, чтобы можно было по прежнему не обращать внимания на это, болело сердце. Его Преосвященство Сколли Морриган говорил, что сердце болит не только от сочувствия чужим бедам и горестям, но и от непрощённой самому себе вины. Келлах соглашался, кивал, но болеть оно не переставало. Лишь иногда боль практически растворялась в иных ощущениях, а иногда за грудиной просто давило как от какой-то полупрозрачной тоски. Но сейчас...
Сейчас он внезапно чувствовал себя так, будто находился где-то в горах - дышать было легко, воздух казался звенящим и напоённым лёгким свежим снежным ветром. И совершенно точно для него всё это было так только от того, что это она была рядом. Та, на которую хотелось смотреть бесконечно, почти не дыша, благоговейно.
Чуть задержав её пальцы в ладони - чуть дольше, чем это могло бы считаться приличным - Келлах наконец-то отпустил её руку, всё ещё ощущая на губах тонкий аромат её кожи.
- Конечно, - конечно он хочет выпить! Кофе, чая, воды, яда из её ладоней - всего, что только ей будет угодно. - Я как раз думал о кофе.
Естественно, он ведь явился в больницу в поисках кофе. Не иначе, потому что пабы открываются прилично попозже, а кофейня на углу - просто для красоты, а не для того, чтобы выпить в ней кофе с вкусными булочками с ванилью или корицей.
При больницах очень предусмотрительно устраиваются кафетерии. Келлах внезапно подумал, что вряд ли они могут уйти куда-то в другое место - всё-таки у мисс Макнилон, у Авроры кроме неожиданных встреч со всякими мимопроходимцами явно есть ещё и работа. Весьма важная - Морриган помнил, она говорила ещё тогда, когда они впервые встретились, познакомились  и до глубокой ночи прогуливались по улицам городка, не сводя глаз со звёздного неба.
Жаль, что сегодня их время было ограничено - и ей, и ему рано или поздно нужно было возвращаться к работе. Каждому к своей.
Расставаться совершенно не хотелось. Келлах с удовольствием бы провёл весь день за маленьким столиком кафетерия, потягивая обжигающе-горячий кофе и разговаривая ни о чём. Или сохраняя молчание со звенящей в голове мыслью о том, что им обязательно нужно встретиться ещё раз.
А потом ещё и ещё раз.