Всю последнюю неделю Хейвуд сочувствовал пенсионерам. Не потому, что они вызывали сочувствие своим видом и своими рассказами в очередях к кассе в магазине, а потому, что тело заставляло ощущать себя стариком. Потому что оно болело. Тупой, непрекращающейся болью.
В особенности, пожалуй, болело лицо. Отек уже спал, и Хейвуд не был похож на неудачливого посетителя пасеки, но скула и рассеченная бровь всё еще были живописного цвета. Если принять горизонтальное положение, то к Джеймсу возвращался его возраст, вместе с невольным выдохом облегчения "черт, как хорошо". Лежать Джеймсу удавалось не весь день напролет - походка была тяжелой и, если присмотреться, слегка неуклюжей. Из бедра пришлось достать то ли осколки стекла, то ли камни, и наложить несколько швов. Джим не был ни брезгливым, ни чувствительным к виду крови или ран, поэтому обрабатывал швы быстро, даже повязку накладывал несколько туже, чем она того требовала. С предплечьем было сложнее: зашивать его не пришлось, но выглядело оно так, словно его пытались отполировать мелкой наждачной бумагой. Джеймс был настойчив и неумолим, он отказывался от помощи добросердечной соседки и справлялся с перевязкой сам. На антисептики и лекарства денег он не пожалел, потому что во-первых, не очень приятно, когда болят все твои почти два метра с головы до пят, а во-вторых, скоро должен был вернуться Мартин.
Джеймс не хотел бы, чтобы коллега зашел к нему в гости и увидел отбивную.
Перед Мартином он, признаться, ощущал некую вину. За то, что вывалил вот так просто свою проблему настолько личного характера, что всю оставшуюся дорогу Томпсон сидел и не знал, куда деваться. Такое рассказывают лучшим друзьям на кухне за стопкой водки, или любимым бессонной ночью. К чему новость личного плана во время, когда твоя работа складывает тебе упитанный фак и требует отсосать?
Сам Джеймс расценил попытку откровения со стороны коллеги как попытку отвлечь себя. Стоя по утрам в ванной перед зеркалом, он рассматривал разбитую бровь и спрашивал у своего отражения, - мысленно, конечно, - какого же хрена он наговорил в Белфасте?
Джеймс не любил признавать, что иногда его крепкая уверенность в себе и своей правоте, в идеальном статусе "молод, крут и не женат" за маской супероперативника крошится и исходит паутиной трещин. Иногда становится настолько душно в квартирке в Килкенни, что он ловит себя на диалоге с отражениями в оконном стекле, когда готовит себе ужин. Должно быть, в какой-то момент Хейвуду показалось, что за три года совместной работы Мартин стал несколько ближе, чем просто коллега и приятель, с которым приятно выпить пива вечерком. Приятный такой идеал, оторванный от реальности.
Нужно извиниться, думал Джим. Шел вечер, разведчик сидел на кухне, подпирал ладонью подбородок и смотрел в окно. На столе стояла початая бутылка ирландского пива, со стены в углу вещал небольшой телевизор. Больше для создания впечатления постороннего присутствия, чем для дела. В сковороде на плите под стеклянной крышкой томилось мясо с овощами, рядом с пивом на столе стояла пепельница. Джеймс молча курил, и так же молча повернул голову, когда услышал звонок в дверь. Вздохнул спустя пару секунд, поднялся, оставляя в пепельнице недокуренную сигарету, и пошел открывать. Вероятнее всего, то была соседка, потому как вероятность визита брата равнялась нулю, а от Мартина Джеймс ждал звонка по прилету обратно в Ирландию.

Увидев на пороге Томпсона, Джеймс сразу оценил, каким взглядом смотрел на него коллега. Надо полагать, увидел он не то, что ожидал, и Хейвуду стало как-то даже неловко за свою полузажившую физиономию.
- Ну... я нашел за городом оружейный склад, но после этого всё пошло по.. не по плану, - он пожал плечами, глядя немного виновато, и посторонился, впуская Мартина в дом. - недели через полторы всё заживет. Или даже раньше.
Надо сказать, что Джеймс не знал, как реагировать на такие яркие эмоции со стороны всегда сдержанного Томпсона, и вопрос застал врасплох. Разведчик не допускал, что коллега может волноваться за него - нет, конечно же, определенная степень волнения всё же могла бы случиться, но всё же не в такой форме. Что-то вроде "о боже мой. ты ходил к врачу?" или "ну вот, всё интересное пропустил!", или еще какие-либо дежурные фразы, которые выражали бы чисто дежурное сочувствие. Что-то такое, к чему Джим был бы готов.
- Да ладно, не умер и хорошо, - господи, как же неловко и топорно. Вляпался. Мартину повезло, что он не приехал на следующий день после того, как Джеймс зафейлился. Сознание Хейвуда тогда упорно пропускало моменты "хорошо" и монтировало непрекращающееся "плохо", благодаря чему он до сих пор хреново спал или не спал вовсе. Конечно, с одной стороны ситуация, в которую он попал, была комичной - вся эта фоновая музычка, то ли кантри, то ли диско, маски, выдающие творческие мышление преступников, и изобретательность, с которой они выбивали из "копа" желание еще раз появиться у склада. Ну или что там, Джеймс плохо запомнил.
Если бы Хейвуда тогда усадили в кресло к психотерапевту и попросили исповедаться, чтобы составить примерную картину степени сломанной псхики, то, пожалуй, ничего ценного не выявили бы, кроме одного - если смотреть на картину целиком, то его разум и тело вместе представляли настоящий справочник боли. Физическое насилие никогда не имеет положительного эффекта.
Зато теперь Джеймс точно знал, что имеют ввиду всякие жертвы маньяков и прочих психопатов. Зацикливаться на "обоже я пострадал" ему не очень хотелось, он ведь считал себя намного сильнее их всех.
Ну, по-крайней мере, Джеймсу хотелось в это верить.
Он пожал плечами.
- Как съездил? - о да, аптечка, - ты голоден? Выпить хочешь? - пока Томпсон вешал пальто, Джеймс не сводил с него глаз. Боль незаметно отошла на второй план, и это было опасно. Если сесть в гостиной и завести разговор на отвлеченные или рабочие темы, то возможность выдать себя была минимальной - Джеймс старался не касаться Мартина, усердно контролировать свое поведение, свои жесты и взгляд. Но похоже, коллега решил, что пострадавшему необходимо оказать медицинскую помощь, а это значит, что Джеймс окажется перед ним не только полуобнаженным, но и совершенно не готовым. Какая может идти речь о самоконтроле, если прямо сейчас Хейвуд ощущает, как становится жарко.
Черт возьми.
Разведчик направился на кухню. Вынул из навесного шкафчика коробку с различными лекарствами, провел по крышке пальцами.
- Мартин, со мной всё в порядке. Правда. Я ценю стремление помочь, но не стоит..

Джим сел, понимая, что спалится как кот, который ел сметану и не успел облизаться.
- Тогда чай? Или кофе? Внутренние? Ну, как сказать... Серьезных нет, я оклемался уже. Послушай. Я был у врача. Всё хорошо.
Новости о работе немного отрезвили, и Джеймс прекратил трястись за свою потенцию. Он прикрыл глаза, пока Мартин промывал ссадину на брови, легко покачал головой в ответ на факт о любовнике.
- Ловко придумано. Твоя добыча та еще аферистка, или аферист. М, а мне нравится твой план. Два года это хорошо. Я почему-то готовился к от силы году. Когда четко знаешь, что делать, работа спорится.
Джеймс не думал, что ловля человека, на которого охотится Мартин, так затянется. И уже размышлял над тем, помогать ли ему или же саботировать удачный исход, чтобы Томпсон задержался подольше. Понятное дело, что никто в штабе сидеть сложа руки не будет - обязательно предложат какой-нибудь план, будут снабжать наводками и прочей полезной информацией. И обязательно попросят сотрудничества Ми6. Когда за дело берутся ведомства двух государств, шансы человека скрыться и потеряться уменьшаются очень быстро.
Если, конечно, он не скроется в России.
Может быть, поэтому Лондон не шлет никаких новых инструкций?
- Что? - Мартин уже принялся распекать Хейвуда за плохой контакт по телефону. Джеймс пожал плечами, приоткрыл глаза и посмотрел на коллегу. Улыбка на его лице разведчику нравилась, Мартин становился более живым и открытым миру в такие моменты, но сейчас улыбаться в ответ не хотелось. Джим понимал, что всё это не очень смешно и не может быть вот так просто замято как обыденное "Шел за хлебом, подскользнулся. Очнулся - гипс". - А... Ну, сперва я не очень мог и хотел разговаривать. К тому же, ты долетел спокойно. Уж я-то знаю, как тебя начинает сверлить вина за то, на что ты не можешь повлиять. Было бы безответственно заставлять тебя отвлекаться от работы. Да и потом.. Это несколько личное. В прошлый раз я повел себя некорректно со своим рассказом про брата. Не хотелось бы повторять ошибок. Мы же только коллеги.
Пока Томпсон держал ватку с антисептиком на скуле, Хейвуд тронул пальцами его руку. Мартин стоял так близко, что Джеймс чувствовал тепло его тела. Хотелось одновременно обнять, прижаться щекой, вдохнуть его запах, и в то же время отсесть чуть дальше.
- Напарники... Мне нравится, как это звучит, - разведчик отнял руку и потер ладони. Замечание о походке развеселило, - Эй, не криво! Что за интерес к моему телу? Сказал же, в порядке всё...
Прибавив мысленно, что будь он девица, то вообще оскорбился бы, Хейвуд сперва завис на несколько мгновений, рассматривая ножницы в руках Томпсона и размышляя, что именно хочет от него сотоварищ. Потом решил, что одних штанов будет недостаточно, и сперва снял с себя футболку, после и штаны, - Ну, рассматривай.
Аккуратно складывая одежду, Джеймс почесал плечо. Ну да, выглядит он не очень. Сам бы себя не видел, но в отличие от Мартина, у Джима такой возможности нет.

Стоя почти посреди кухни, Хейвуд наблюдал за тем, как пристально изучает его Мартин. Пожалуй, все эти метания от "нет, только коллеги. Нет, только рабоче-деловые отношения" со стороны выглядят весьма удручающе. Джим постоянно говорит себе "ну посмотри на него, он только гость, хоть и задержался дольше положнного, ну куда ты лезешь и надеешься", но в то же время в какой-то момент мозг выдает бамбалейо и позволяет телу вести себя так, как ему заблагорассудится. Возможно, со стороны попытки держать дистанцию и попытки сократить ее же выглядят как борьба разума с чувствами в самом Хейвуде. Мол, погоди, сейчас я разберусь в том, чего мне хочется больше, и продолжим. Это утомляло в первую очередь самого Джеймса, потому что заставляло практически постоянно производить сложные вычисления "а что если" и делало его похожим на нервических особ, которых Хейвуд терпеть не мог.
- Три это хорошо.
Три года это очень хорошо. Мартин смотрит внимательно, его взгляд Джеймс ощущает буквально кожей, это снова сбивает с настроя "просто работа, ничего личного". Хейвуд досадует на себя. Почему бы просто не взять то, что хочется, и прекратить уже эти осторожные хождения вокруг да около? Томпсон никогда не казался пугливой ланью, которую нужно приручать осторожно и деликатно, но вместе с тем Джеймсу отношения, выходящие за рамки рабочих, казались слишком хрупкими и он зачем-то боялся ступить на этот тонкий лед. Как будто есть что терять, хотя еще ничего не приобрел.
- Это поучительная история о том, сколько проблем может доставить захламленное помещение, - сказал он, проследив взгляд Мартина. Ну да, бедро не очень. Но проблема была не в нем, вернее, в большинстве своем не в нем, - А это тонкая грань между профессионализмом и "да пошло оно всё".
Действительно, когда тебе причиняют такую боль, соблазн послать всё к чертовой бабушке и дать человеку то, что он хочет, весьма велик. Планируя согласиться с Томпсоном, Джим немного повернулся, но неожиданное прикосновение ладони к бедру заткнуло рот и заставило вздрогнуть от неожиданности. Сравнения вроде "от его прикосновения как током ударило" были бы абсолютно неуместны, но пожалуй вкупе с тем, как преобразился после этого сам Мартин, ладонь на бедре произвела эффект разорвавшейся бомбы. Понимая, что через пару минут тело либо справится со стрессом и успокоится, или же продолжит излучать жар подобно дровяной печи, Джеймс оделся. Томпсон с грацией андроида складывал лекарства обратно в коробку, убирал эту коробку в шкафчик и мыл руки. Хейвуд улыбнулся. Чай, вернее, коробок пять с разнообразными видами чая, расположился полкой ниже, под коробкой с лекарствами. Поэтому, чтобы показать эти коробки, разведчик придвинулся ближе, почти вплотную к Мартину, протянул руку и открыл створку.
- Чай вот здесь. Кофе в соседнем шкафчике. Прости, напарник. Я тебе доверяю, но пока ты здесь, валяться я не могу, - он приобнял Томпсона, привлек его к себе мягко, но решительно, скользнул ладонью по спине до лопаток, одновременно с этим оставляя дверцу в покое и зарываясь пальцами в густые волосы. Смял губами его губы, ласково, но настойчиво, приласкал их языком, понуждая к взаимности. В том, что Мартин не станет вырываться, Джим был уверен, равно как и в том, что тот понимает - вырваться от Хейвуда можно только в жесткой борьбе. Но зачем бороться, когда можно сдаться и выиграть? Если "выиграть" уместно в ситуации, когда мозг может облажаться с оценкой и проще послать его, чем слушать.
- Наверное, нужно оправдаться, - сказал Джеймс, когда перестало хватать воздуха и пришлось прервать поцелуй. Он по-прежнему не выпускал Мартина из объятий, сердце бешено колотилось, и Хейвуд думал, что этот частый ритм слышит весь дом. Он ласково огладил пальцами скулу и щеку Мартина и заглянул Томпсону в глаза. Слова, которые так и жгли язык, сказать оказалось не так-то просто, и голос был слегка хриплым, - Я уже давно тебя люблю и устал делать вид, что ничего не происходит. Хотя пытался. Такие дела, Мартин.

Отредактировано James Haywood (2015-11-27 12:59:12)

Мартин не вырывался. Не отвернулся, не оттолкнул, отчего у Хейвуда слегка закружилась голова. Состояние было похоже на транс - казалось, что время приостановило свой ход, всё вокруг замерло, и даже телевизор затих, а слух улавливал только дыхание Томпсона и его частое громкое сердцебиение. Мир будто поставили на паузу, а с плеч снялась целая скала. Стоило только высказать томящее чувство, как его тяжесть рассеялась, превращаясь в поток силы, ласки, нежности, тепла, от которых крышу уносило в далекие дали, и Джим готов был объять не только хрупкого Мартина, но и весь земной шарик. Он улыбнулся, провел пальцами по непослушным прядям, убирая их со лба Томпсона, и покачал головой.
- Любовь нельзя "решить", Мартин. На то она и любовь, что ты над ней не властен. Ни разумом, ни логикой, ни волей. Я не психолог, чтобы с лупой изучать характер своего чувства к тебе.
Очень хотелось добавить, что влечет к Томпсону не только его тело, и дело даже не в том, что Джим имел возможность узнать его достаточно. В том-то и загвоздка, что такой роскоши у Хейвуда не было, и, возможно, Мартин прав. Влюбленность это притяжение к определенному образу, который сложился в голове. Не было ни долгих вечеров с бутылочкой коньяка и задушевными разговорами о всякий жизненной всячине, не было совместных глупых приключений, была только работа и отношения внутри рабочих регламентов и ограничений.
В повторный поцелуй Джеймс, что называется, падал. Он не спешил, не торопился сорвать удовольствие словно страдающий жаждой у ключа в пустыне, и не вкладывался в него "словно в последний раз". Объял Мартина обеими руками, прижимая к себе всё крепче, губы ласкали чужие губы настойчиво, но нежно и ласково, тепло и щедро. Как никогда в жизни еще никого не ласкали.
Когда Томпсон отстранился, зашептал что-то про "узнает" и "отстранят", Джим подтянул к губам его ладонь и легко коснулся кончиков пальцев.
- Я знаю. Может быть, меня тоже отстранят. Но что мне делать, если я тону в тебе, едва ты оказываешься рядом? Всё становится неважно, -  кроме боли, которая сразу напомнила о существовании бренной плоти, едва Джеймс переступил с ноги на ногу. Он поморщился, выдохнул, невольно крепко сжимая ладонь Мартина в своей, после чего вздохнул, - Ты скажешь, что я плохо знаю твою биографию, и будешь прав. Я ничерта не знаю о фактах твоей жизни. Но я знаю тебя и люблю не твое прошлое или твою работу, или твое перспективное будущее, или твой счет в банке. Жизнь коротка, Мартин, и она складывается так, что человеку в ней нужен только человек. Всё остальное фон.
Сколько б ни был Джим разумным и трезвомыслящим, этот закон природы он обмануть не мог. Конечно, можно всю жизнь спорить с головой на плечах о ценности образования, важности карьеры и нужности достижений, но сидя на золотой горе в компании газет со своим портретом на первом развороте, никто ни о чем так не тоскует, как по искреннему "я люблю тебя" в трубке после тяжелого рабочего дня, и по дому, в котором ждут не только голодные аквариумные рыбки.

Джеймс улыбнулся еще раз. Романтик был из него как из каках пуля. Ни цветов, ни красивых слов, ни шоколада и красивых обещаний от него никогда никому не обламывалось, да он и не умел чтобы красиво и сладенько. В его мире, полном превратившейся в банальщину и привычку темы "завтра, может, последний день на свете живешь" главным было как можно больше сделать, а не сказать. Но Мартин был отчасти прав - пробило. Хейвуд облизал губы, будто ел конфету и сладкий вкус еще остался, выпустил Томпсона из объятий и вздохнул. Предложение отправиться в постель и делать вид, что он лежачий больной, Хейвуду не особо нравилось. Но, пожалуй, он приляжет. Если от этого Мартину будет спокойнее. Держа Томпсона за руку, он проковылял за ним следом из кухни до спальни. В спальне же снова разделся до нижнего белья и улегся в постель. Чувствовал себя при этом Джим несколько неловко - он никогда еще не оказывался в подобной ситуации и уже давно не испытывал на себе заботу другого человека. В детстве и юношестве, пока он жил в родительском доме, забота матери была привычна, ее легко было принимать. Мать видела Джима всяким, а Мартин всяким его не видел. Тем более, что матери Джеймс доверял как себе. Допустить к себе в столь интимной ситуации другого человека после черт знает скольких лет холостяцкой "я сам, я справлюсь" жизни было в новинку. Хейвуд чувствовал себя уязвимым и подозревал, что в данный момент мартиново "давить на жалость" работает если не в полную силу, то процентов на 80 точно.
Не так себе он это всё представлял. Уж точно не с драмы отношения начинать. Джеймс приподнялся на локте, внимательно слушал Томпсона, смотрел в глаза, чуть наклонив голову к плечу. Эти "если" и "я не могу" ему не нравились.
"Почему я об этом не подумал? Ведь не думал обо всяких формальностях, о слежке и возможной потере работы, если начальство углядит в этих отношениях измену родине", думал разведчик, "не определил совокупность "за" и "против", не просчитал последствий, не сделал логического вывода. Следят..."
- Тшш, - когда Мартин заговорил про нежелание подставить под удар, Джим не выдержал, подался к нему и снова поцеловал, мягко покусывая нижнюю губу, - Ты не на допросе. Расслабься. Послушай, - он положил ладонь Томпсону на руку, мягко поглаживая ее, - я тебя ни к чему не принуждаю и не обязываю. И не прошу давать мне каких-то обещаний или приступать к совместным далекоидущим планам на будущее. Как пойдет, хорошо?
Хотелось прибавить про "ниссы, я смогу тебя защитить", но Джим промолчал. Отношения Мартина и его американских боссов лежали вне компетенции Хейвуда, поэтому делать такие громкие заявления было бы опрометчиво. Он подтянулся и сел, устроил подушку за спиной.
- Если за тобой следят, то наверное да. Ты прав. Я, если честно, плохо представляю, чем мне может грозить нечаянно подсмотренный твоими соглядатаями поцелуй с тобой. Возможно, они отыграются на тебе. Мне бы не хотелось, чтобы они тебя стали в чем-то подозревать. Из-за меня. Поэтому, наверное, стоит поговорить о работе.
Заранее готовиться к тому, что у этих отношений шанс всего на три года, Джеймсу не хотелось. Не хотелось заранее думать о том, как это так, любить осторожно, что значит просчитывать каждый шаг, каждое слово и жест, в то время когда хочется обнимать и целовать любимого человека, когда он рядом, разговаривать с ним обо всём и не фильтровать разговор "для чужих". Улыбаться, когда хочется, держать Мартина за руку, ходить с ним на свидания - в общем, быть простым влюбленным парнем и жить простой жизнью с ее простыми радостями и почти доступным счастьем.
Может быть, весь смысл в том, что Джим и Мартин как раз не были этими самыми простыми парнями и не жили простой жизнью? Но ведь как-то же живут агенты, у которых есть семьи, подумал Джеймс. Как они это делают?
И он вдруг усомнился в том, что поступает правильно. Может быть, разум и логика в этой ситуации это единственный выигрышный вариант, а Хейвуд этого и не понимает, одурманенный своими глупыми чувствами.

Отредактировано James Haywood (2015-12-06 01:42:01)