Шла всего лишь вторая неделя учебного года, вернее даже, она только начиналась, а Клеменсу уже было не по себе. Пока что его пары стояли всего лишь два раза в неделю, что его, конечно, оскорбляло, но здесь он все равно находился постоянно - по больше части в библиотеке, слишком много литературы предстояло изучить. Когда он был здесь студентом, все казалось совсем иным - больше и сложнее, но теперь, когда Клеменсу понадобилась специализированная литература, а так же год ее выпуска и количество, легче не стало. Даже наоборот.
Стоит ли говорить, что познакомиться он ни с кем толком не успел? Перед глазами до сих пор стояли полные аудитории - хотя такую Клеменс видел лишь в первый день, а потом у него четыре раза были группы всего по двадцать человек... человек, знающих язык на таком уровне, что ему хотелось рыдать. И из этого ему придется к годовым экзаменам вылепить конфетку! Страшно даже представить, какому волшебнику удалась бы такая манипуляция.
Еще - Клеменс несколько боялся. Многие из преподавателей, в особенности те, что по лингвистике, риторике и такому прочему, были хорошо ему знакомы, некоторые из них наверняка его помнили, и, судя по диплому Клеменса - помнили как вполне неплохого студента. Только теперь он не был студентом, и все будет совсем по-другому, так что пока он не торопился появляться ни в учительском кабинете, ни в столовой, ни даже в туалетах - так, на всякий случай.
Но рано или поздно сделать это пришлось бы. Клеменс пошел туда в понедельник, чтобы не оттягивать: сегодня не было занятий, но две новые группы прямо-таки требовали, чтобы с их фамилиями ознакомились заранее и не путали потом на перекличке. Это было официальным поводом.
Оделся Клеменс, как ему казалось, подобающе - брюки черные, рубашка голубая, шейный платок (ведь галстуки он не слишком любил) светло-желтый, под цвет автомобиля... который все равно остался на парковке за территорией университета. Появляться здесь на своем пежо Клеменс по-прежнему стеснялся: и так некоторые студенты смотрели на него с тем самым интересом, который красноречиво выдает все их догадки, в общем-то, верные.
Ладненько... мы там минут пять проведем, да? Возьму журналы, а просмотреть их можно и на улице, погода отличная, скоро начнутся занятия и во дворе никого не будет, - подумал Клеменс прежде чем толкнуть дверь в учительскую.
Она не поддалась. Клеменс толкнул еще раз, дернув ручку, но дверь по-прежнему упрямилась, и тогда Клеменса осенила догадка о том, что нужно тянуть на себя. Так он и сделал, и на этот раз дверь беззвучно раскрылась, и Клеменс, прежде чем войти, понадеялся, что внутри окажется пусто.
Или хотя бы что никто не заметит, как он сюда ломился.
Ну пожалуйста!
Но увы - все, кто здесь сейчас находился, уже смотрели в его сторону, кто с любопытством, кто равнодушно, а кто и недовольно.
- Э... - давя в себе желания тут же развернуться и ретироваться, начал Клеменс. - Добрый день.
Он вошел и двинул прямиком к стеллажам с журналами, искренне надеясь, что больше никаких глупостей здесь с ним происходить не будет.

- Молодой человек.
Клеменс, со слабой надеждой, что это обращение его не касается, обернулся, и тут же пожалел о том, что вообще сегодня приехал в университет. У него было такое чувство, словно на него прет самый настоящий медведь в человеческом облике - он шел вперед, их уже буквально считанные метры разделяли, и Клеменсу казалось, что он не остановится, пока личной грудью не вожмет его в стеллажи с журналами.
Конечно, он остановился. Его лицо было настолько выразительным - в особенности губы и взгляд, - что никакие слова не были нужны, потребность покинуть помещение появилась у Клеменса моментально, и ему даже стало немного радостно из-за того, что их желания неожиданно совпали.
- Извините, - еле-еле пробормотал он, краснея и нервно облизывая губы, и торопливо обошел мужчину слева, чтобы потом скользящими шагами дойти до двери и закрыть ее за собой.
Клеменс перевел дыхание только оказавшись по ту сторону учительской, в светлом коридоре, где туда-сюда сновали студенты, еще не успевшие разойтись по аудиториям. Клеменс прошелся на два метра в одну сторону, потом вернулся назад и встал у стены рядом с злополучно дверью в учительскую. Как бы там ни было, а вернуться ему необходимо, и теперь, когда этого взгляда не было напротив лица, Клеменс даже не до конца понимал, почему он сразу не объяснил мужчине, кто такой и зачем пришел. Растерялся, не ожидал ничего подобного, не сообразил вовремя - вот так.
Я мог бы подождать, пока он уйдет на занятие...
Мог бы, если бы только точно знал, что у этого типа есть следующая пара. А если нет, если он там так и будет сидеть полтора часа, или еще хуже - до конца дня? Нет, Клеменсу просто нужно взять себя в руки и, как ни в чем не бывало войти туда. Снова. На этот раз четко помня, в какую сторону открывается дверь.
Она как раз открылась, выпуская двух мужчин в возрасте - вот уж у кого наверняка занятия были. Для верности Клеменс выждал еще немного, но больше никто покидать учительскую не торопился, так что он, собравшись с духом, опять туда вошел.
- Прошу прощения, мистер, - не хотелось привлекать к себе лишнее внимание, так что Клеменс не смотрел больше ни на кого, только на своего персонального "медведя", который наверняка не ожидал, что его "молодой человек" опять здесь появится так скоро, - кажется, дверью я все-таки не ошибся. Меня зовут Клеменс Андерсен и я преподаватель французского языка начиная с этого семестра. Поэтому, если вы больше не возражаете, я все-таки возьму здесь то, что собирался, - и после этих слов он во второй раз, гордо подняв голову, направился к стеллажам. За ними теперь наверняка наблюдали все, кто оставался в учительской.

С точки зрения Клеменса очень правильным был вариант не смотреть после всех этих слов на мужчину. Первые пару секунд он видел его боковым зрением, с этим ничего сделать было нельзя, и даже так стало ясно, что для них обоих лучше было бы, если бы Клеменс по-тихому свалил к себе в машину, подождал там часика два, пока преподаватели в учительской полностью поменяются, и вернуться только тогда, а не сразу. Однако что сделано, того не воротишь, и хотя умом Клеменс понимал, что даже орать на него в учительской, в присутствии других, то есть. никто не будет, убедить в этом собственное подсознание оказалось не так-то легко.
Он как раз нашел взглядом полку со вторым курсом, даже взял оттуда верхнюю папку - наверняка понадобится другая, по цветам Клеменс их еще различать не научился, - и в этот момент, услышал, как кто-то подходит к нему сзади. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, кто именно это был, так что Клеменс обернулся уже во всеоружии, не торопясь ставить неправильную папку обратно и держась за нее как за щит.
Но это оказался не еще один замаскированный под вежливость посыл, как Андерсену казалось, а - даже удивительно! - извинения. Клеменс так удивился, что не сразу сумел отцепить руку от папки и вложить ее в ладонь Кристенсена: в этот момент невозможно было не пялиться на его татуировки, хотя это и не выглядело вежливым.
- Очень приятно, - произнес Клеменс, и его внутренний голос услужливо подсказал: Это ненадолго. - Все в порядке, я просто не должен был сразу уходить, но я почему-то растерялся, - он виновато улыбнулся; пожалуй, именно такая улыбка получалась у Клеменса лучше всего остального. - И вы можете называть меня Клеменсом, а если однажды забудете, что именно я преподаю - я, так и быть, напомню.
Все-таки пришлось оторвать взгляд от татуировок и сконцентрироваться на лице. Тоже нелегко, ведь рисунки были даже на шее Кристенсена, и Клеменса это немного пугало - он догадывался, что под одеждой этого всего в разы больше, но не был уверен, что хочет не просто видеть, а вообще об этом что-нибудь знать.
Повторное предложение "экскурсии", на этот раз серьезное, заставило Клеменса снова улыбнуться. Он и без того неплохо знал университет, все-таки учился здесь с первого курса и почти до последнего, но его новый знакомый не обязан быть в курсе. Стоило бы сказать, но Клеменс неожиданно даже для самого себя кивнул:
- Я согласен, - он положил папку на стол, понимая, что в ближайшее время ни она, ни ее клоны с других полок не понадобятся. - Но помните, вы обещали, что тур будет увлекательным. И, надеюсь, ради этого вы не бросаете какую-нибудь группу подрастающих искусствоведов на произвол судьбы, потому что у меня сейчас занятий нет.
На руке все еще оставалось тепло от рукопожатия, и Клеменс подумал, что еще пару лет назад он бы с этим человеком вообще разговаривать побоялся. Мать его как-то предупреждала: сделает татуировку и может валить из этого дома на все четыре стороны. Она-то считала человека пропащим, если у него что-то такое было - вот бы ей узнать, кто в университете Килкенни преподает!..
Клеменс снова поймал себя на том, что пялится, быстро перевел взгляд за спину Хильмара, на других преподавателей. Один делал вид, что читает журнал, другой листал книгу, но Клеменс был уверен, им всем страх как интересно.
- Пойдемте, - он тронул Хильмара за локоть, еле-еле, чтобы привлечь внимание, и первым вышел из учительской, придержав за собой дверь. - Заглаживайте вину экскурсией, мистер Кристенсен, а если мне понравится, я угощу вас сам, договорились?

Экскурсия по Университету, в котором Клеменс в принципе знал все и так, должна была выйти сплошным фарсом, как ему представлялось. Воображение живописало что-то вроде красного автобуса, какие бывают в Англии, и Кристенсена в фирменной кепке и с микрофоном в одной руке, который широким жестом привлекает внимание туристов в лице Клеменса и говорит что-то вроде: "Посмотрите направо, здесь вы видите туалет первого этажа, мужской, он известен тем, что в полдень здесь кончаются бумажные салфетки, поэтому если вам приспичило с двенадцати до половины второго - лучше поднимитесь на этаж выше!" Клеменс даже издал негромкий смешок, не сдержавшись, и это как раз пришлось кстати к шутке Кристенсена, так что он даже не стал извиняться.
- Непохоже, чтобы для вас было характерно это обращение - "мистер" - и я не знаю, для чего вы его используете, - на то, чтобы прямо сказать ему, что от "мистера" лучше избавиться, и именно это он имел в виду, когда просил называть его Клеменсом, немного не хватало уверенности, поэтому приходилось довольствоваться иносказаниями.
Неловко Клеменсу было не только из-за этого, но еще из-за двух вещей. Для начала, он чувствовал, что обманывает Кристенсена, разыгрывая из себя нового человека, которому в самом деле могла понадобиться эта так называемая экскурсия. Рано или поздно Хильмар наверняка узнает правду, кто-то скажет ему, что Клеменс тут четыре года проучился, или он сам это поймет, и тогда случится неловкая ситуация. Клеменс терпеть не мог неловких ситуаций, старался избегать их, но сегодняшний день явно не был его счастливым.
Но это еще полбеды. Другая половина крылась в том, то Клеменс шел немного позади (ведь если Хильмара студенты стремились огибать, то с ним такого не происходило и он постоянно врезался в кого-то плечом), и не мог прекратить пялиться на его шею. На шее были татуировки. Они были, ясно, и на руках, но "рукава" Клеменс не единожды видел и раньше, это удивляло его не больше, чем любая другая татуировка, но вот шея - совсем другое дело. Клеменс думал о том, что у Кристенсена, должно быть, есть татуировки и на лопатках, и на груди, что это - непрерывный рисунок, и ему было ужасно интересно. Уж лучше бы экскурсия касалась этого.
- Кажется, вы о студентах не слишком хорошего мнения, - они, эти студенты, как раз начали растекаться по аудиториям, занятие должно было вот-вот начаться. Коридоры, значит, опустеют; Клеменс представил их с Хильмаром совершенно одних где-нибудь в приятном месте, например, в арочном переходе второго этажа, где всегда очень светло из-за высоких окон, и если бы там были подоконники, все только там бы и сидели. Пожалуй, в каком-нибудь таком месте Клеменс не постеснялся бы обо всем его спросить. - И очень зря. Я еще не всех знаю, но у меня есть некоторые очень способные, со второго курса. Правда, многие из них, знаете, не слишком-то воспринимают меня всерьез, потому что я выгляжу как их ровесник, - Клеменс сказал это немного огорченно - хотя обижаться было не на что, если вот даже другие преподаватели вряд ли считают его способным преподавать. Впрочем, такое же точно мнение могло бы касаться и Хильмара: Клеменс хотя бы выглядел прилично. - Думают, наверное, что я не смогу им противостоять, а я смогу. Придется им привыкнуть.
Наконец коридоры и вправду стали пустыми. Клеменс не считал, конечно, тех, кто вовсе не торопился на следующее занятие - сейчас, в середине дня, их было не слишком много, можно было не беспокоиться. Они по-прежнему не дошли до арочного коридора, но, кажется, Хильмар вовсе туда не собирался, видимо, не намериваясь обращать на него внимание вовсе.
- Вы извините, - Клеменс чуть прокашлялся, давая понять, что вопрос будет не из разряда "А куда ведет вон та дверь?". - Это у вас, кхм, такие татуировки? - он неловко коснулся пальцами своей шеи, - Нет, я вижу, что татуировки, я имею в виду... везде?..
И взгляд Клеменса на миг уткнулся в грудь Хильмара, будто он старался просветить одежду как рентгеном.

Не воспринимают, и, видно, не только студенты. Клеменсу очень хотелось верить, что нотки снисхождения в голосе собеседника только чудятся ему, но особых иллюзий он не питал: внешность Хильмара определенно свидетельствовала, что сейчас он еще сдерживается не только в тоне, но и в выражениях. Студентам, которые  рискнули с ним конфликтовать, уж точно не позавидуешь, и прямо сейчас Клеменс радовался, что не относится к их числу.
- Пускай спрашивают все, что хотят, если это будет на французском, - он улыбнулся, ему показалось, что последние слова Кристенсена походили на комплимент, но комплименты он различать умел плохо, точно так же, как и отпускать самостоятельно. Благо, пока эта область знаний в стенах университета еще не пригодилась. - Это главное условие, я им всем сразу так и говорю: никакого английского на моих занятиях. От этого, правда, многие только молчат, но я ведь не заставлял их ко мне записываться, поэтому страдающие лица не котируются.
Ему нелегко было на самом деле говорить о своей работе с человеком, который, возможно, имеет больше опыта. Клеменс знал, что разберется во всем сам, пускай не с первого дня и, пожалуй, не с первого месяца, может быть, потребуется целый год или даже больше, но раз он в самом деле посвящает жизнь этому делу - значит в нем разберется. Дойдет своим умом, научится на чужих ошибках, рано или поздно, и тогда уже никакой другой преподаватель не сможет смотреть на него, вот так подняв бровь, как будто Клеменс несет несусветную чушь, от которой просто нет спасения.
Он вздохнул. Наверное, что-то такое и нес - сложно даже подумать, как много вопросов сродни этому слышит Хильмар каждый день. Ладно... не каждый - тут к нему уже привыкли, но все равно, должно быть, часто: он был видным мужчиной и Клеменс хорошо представлял, как студентки, у которых он ничего не вел, засматриваются на него в коридорах и подходят со своим непосредственным взглядом и таким же непосредственным вопросом. У него ведь тоже на лбу не написано ни "профессор", ни "преподаватель", ни "не влезай - убьет": несложно ошибиться; и разница только в том, что Клеменс точно знал, кому адресован вопрос.
Еле-еле покраснев, Клеменс отозвался:
- Нет, штаны и не надо, ни в коем случае.
Немного жалея, что вообще затронул эту тему, Клеменс оглянулся по сторонам. Он, конечно, не станет отказываться и посмотрит на все, что ему покажут, и раз татуировки тоже входят в экскурсию по университету - то на них обратит особое внимание. За годы учебы здесь мужчины перед Клеменсом еще не раздевались.
- Хочу, - он уверенно кивнул. - Только не посреди коридора ведь, ну. Кто-то может увидеть и они непонятно что о нас подумают.
Ляпнул черт знает что - и тут же обогнул Хильмара, чтобы не пришлось смотреть ему в глаза; Клеменс не понимал, почему испытывает рядом с ним одновременно и неловкость, и интерес, хотя последнее было легко объяснимо. Он заглянул в ближайшую дверь, но там шло занятие, и Клеменс захлопнул ее прежде, чем кто-то успел обратить внимание. Вторая дверь вела в лекториум, там сейчас было почти темно - верхние ряды вообще тяжело было рассмотреть, - но самое главное, там было пусто. И Клеменс чувствовал себя кем-то вроде дурацкого шпиона, когда открывал эту двустворчатую дверь шире и легким кивком головы приглашал Хильмара за собой.
- Ну, показывай, - он попытался придать себе более уверенный вид, оперся бедрами о преподавательский стол и скрестил руки на груди. - Я знаю, что всем, наверное, интересно, и все спрашивают, да? И тебе уже надоело, м, да? Когда-то я хотел тоже татуировку, только не смог придумать, а потом узнала сестра, а за ней - мать, и она уже устроила целую истерику.
Перестать говорить Клеменсу стоило после первой же фразы, но его несло - то ли взгляд был у Хильмара выразительным аж чересчур, как у удава, собравшегося загипнотизировать свою жертву, то ли вся проблема сосредотачивалась лично в Клеменсе: этого он пока не сообразил.

Ему не верилось до последнего в то, что кто-то - ладно, не просто "кто-то", а преподаватель серьезного университета - мог преспокойно уединиться с незнакомым человеком в пустой аудитории и наполовину раздеться, но Кристенсен сделал именно это. Смущение было ему чуждо, и он получал настоящее удовольствие, наблюдая за тем, как меняется выражение лица Клеменса: игра эта велась на его поле, поэтому расстановка сил была такой, что Клеменс сам загнул себя в угол, пытаясь показаться раскованным и смелым. Глядя на татуировки, Клеменс ощущал нечто похожее на зависть, но завидовал не рисункам, а образу жизни, или даже характеру, который позволял этому человеку быть таким, каким он есть - притягивать взгляды, не стесняться, управлять своей жизнью по своему же усмотрению. Клеменсу очень этого не хватало, и оттого его тянуло к таким людям, но в то же время они его пугали.
Пугал и Хильмар, не спешащий надевать рубашку обратно: Клеменс уже собирался попросить его об этом, когда его застиг чужой голос, резкий и строгий.
Клеменс моментально покраснел. Он почувствовал себя так, словно под потолком аудитории вдруг образовался здоровенный сценический прожектор, включился и бросил круглое пятно слепящего света прямо на него. А сама аудитория будто в миг наполнилась народом - там и студенты, и преподаватели, и родственники Клеменса - в общем, все, кто только можно. И они смотрят на него с выражением недоумения на лицах, смотрят и уже начинают шептаться.
- Это не то, что вы... - ему не дали договорить. Краем глаза Клеменс видел, как Хильмар, не особенно торопясь, одевается, и как на его лицо наползает усмешка, как будто он даже рад, что так получилось, будто специально успел вывесить на двери приглашение "Входите, кто только хочет", лишь бы этот прием сработал. - Но это правда не то, что вы подумали!
В его голосе звучало неподдельное отчаяние. Это же надо так - дважды за день лохануться, и это на второй неделе преподавания! И оба раза перед своими коллегами: спасибо, конечно, высшим силам за то, что не перед студентами, потому что двое - не целая группа, с ними решить вопрос будет гораздо проще, но почему вообще так вышло, что этот вопрос возник? Клеменс чувствовал себя глубоко несчастным, когда стремительно покидал аудиторию, и его щеки продолжали гореть уже в коридоре, где он остановился, развернулся и понял - нужно дождаться, чтобы тот мужчина вышел, чтобы все ему объяснить.
Сперва дверь открылась, выпуская Кристенсена, и Клеменс моментально отвернулся, делая вид, что смотрит в окно. На самом деле он даже не видел, что происходило на улице, только ждал, пока Кристенсен уйдет по своим делам, видимо, догадавшись, что довел своего коллегу чуть ли не до ручки. Потом ненадолго все затихло, а дальше дверь аудитории вновь отворилась, являя миру теперь уже того, кого Клеменс и ждал.
- Извините, - окликнул он мужчину, пока тот не успел уйти. Совершенно точно было ясно, что Клеменс видит его впервые, значит, их области преподавания никак не пересекаются, ведь Клеменс здесь учился и запомнил бы его, если бы они хоть раз встречались. - Там, правда, не было ничего такого. Я вообще только сегодня с ним познакомился, буквально десять минут назад, - с одной стороны, Клеменс отлично понимал, что говорит, с другой - не догадывался о том, что его слова могут звучать двояко. - Будет, наверное, правильнее, если вы... не придадите этому никакого значения.
Клеменс боялся того, что поползут какие-то слухи, но не мог сообразить - этот человек, кем бы он ни был, тоже не представляет, с кем имеет дело.

Клеменс и раньше иногда пересекался с людьми, у которых напрочь отсутствовало чувство такта. Анни, к примеру, была именно из них, но ее он знал уже добрых двадцать пять лет, видел ее во всяких ситуациях, и был с ней так прочно связан, что мог простить абсолютно что угодно. Еще он мог что угодно пропустить мимо ушей, но с другими людьми, в особенности незнакомыми, это не работало. И сам Клеменс никогда не позволил бы себе такого тона или таких слов, пускай бы даже пришлось разговаривать с самым отставшим из студентов, не говоря уже о ситуации, когда напротив стоит твой коллега с другого факультета.
- Да бросьте вы, - он скрестил руки на груди в защитном жесте, хотя это никогда особенно не помогало, будто пережиток прошлого, сигнал для психологов, о котором все остальные тоже давным-давно знают и пользуются. - Если бы мы действительно собирались... кхм... ну, мы бы тогда уж позаботились о запертых дверях и тому подобном. Вы же сами это понимаете!
Клеменсу было ужасно стыдно, даже несмотря на то, что без рубашки застали совсем не его, а Хильмара, в то время как он стоял в трех метрах и руки держал при себе, и вообще выглядел образцом добропорядочности. Разве что глаза рукой не закрывал, ну так это и ясно - мужской торс у всех примерно одинаковый, чего там стесняться? Только все то, что стройно и логично проносилось в голове Клеменса, никак не хотело ложиться на язык и превращаться в устные объяснения, и чем дольше мужчина на него смотрел, тем больше Клеменс понимал, что делал все неправильно. Надо было просто тихо уйти, как это сделал Кристенсен, пока была такая возможность, и уже через пять минут этот человек ни за что не вспомнил бы, кого именно видел в аудитории. Точнее, это Хильмара он мог запомнить из-за татуировок, которые видны даже когда на нем одежда. Клеменс был в безопасности, ведь обладал самой заурядной внешностью, к тому же, был невысоким и похожим на студента, так что...
Ты сам себя подставил.
- Сэндвич? - в некоторой растерянности переспросил Клеменс, и даже распрямил руки, вцепившись пальцами в выступающую лямку пояса. - Это у вас шутка такая?.. - он немного расслабился. Вообще-то Клеменс хорошо понимал юмор, ну, ему именно так казалось, только в этот раз напряжение перекрывало собой все, а мужчина говорил без улыбки, с серьезной интонацией, так что разгадать его истинные эмоции было практически невозможно. Оттого и приходилось задавать такие вопросы, достойные больше шестнадцатилетнего школьника, чем хотя и молодого, но преподавателя самого настоящего университета.
- Да вы настоящий шантажист, - теперь на его губах появилась улыбка, потому что Клеменс наконец определился со своим отношением ко всему этому. В конце концов, он и сам собирался пообедать, пускай не сейчас, а через полчаса, или даже больше. Почему бы не поторопить события: главное было сделать так, чтобы разговор не завернул назад, потому что тема по-прежнему оставалась тяжелой, и Клеменс, зная себя, понимал, что может покраснеть как девчонка в любой момент. - Хорошо, договорились. Кофе и сэндвич. Вы любите с тунцом или индейкой?
Сам он предпочитал индейку, потому что у рыбы всегда был такой подозрительный запах, который чувствовал один только Клеменс, поэтому он никогда не мог знать, все ли с этой рыбой в порядке. Да и сэндвичи он ел в последний раз еще во Франции, потому что там каждому лень было готовить, к тому же, в общежитии не было достаточно большой духовки, и Клеменс почти разучился всему, что умел. Только и мог, что красиво порезать хлеб и выложить на него все, что имелось в холодильнике.
В кафетерии, куда им пришлось спуститься по ближайшей лестнице, было почти пусто, и Клеменс не увидел там никого знакомого. Вдруг он понял, что этот мужчина, которого он собирался угощать почти обедом, тоже не считается знакомым, и, немного помедлив, проговорил:
- Извините, сразу не представился. Меня зовут Клеменс Андерсен, я преподаю французский, - промедление было связано с тем, что теперь собеседник уж точно запомнит его имя. Но это были уже только отголоски опасений, которые Клеменс в себе задавил без оглядки. - Удивительно, что вы захотели сэндвич, а не какой-нибудь буйабес или фрикасе.
Пожалуй, голос его сейчас был чересчур серьезным, чтобы можно было догадаться - он согласился бы на что угодно.

- А что не так с нашими сэндвичами? - Клеменс действительно был удивлен: пару лет назад, если память не подводила его, всё здесь было вполне съедобным. Он тогда стеснялся брать сэндвичи с собой, и машины у него тогда еще не было - так что на парковке спокойно поесть бы не получилось, вот и вынужден был едва ли не ежедневно в компании таких же голодных студентов наведываться в кафетерий. Они тогда перепробовали все, что значилось в списке меню, даже учитывая что этот список иногда редактировался и дополнялся, и теперь Клеменс, как ни напрягал память, не мог вспомнить, были ли у кого-то неприятные инциденты с сэндвичами. Такое наверняка бы запомнилось, и раз уж Клеменс не может сходу назвать имена неудачников, значит тунец тут был в полном порядке. По крайней мере, ему так казалось.
Но у каждого свои причуды. Клеменсу не слишком нравилось, когда с ним говорили снисходительным тоном, так словно он свалился сюда с Луны, но тут поделать ничего было нельзя - мужчина старше лет на десять, и пускай Клеменс не считал этот десяток такой уж существенной разницей, способной влиять на восприятие, сейчас ситуация была не в его пользу, так что приходилось терпеть и помалкивать. Вот так он и шел, молча и грустно, до самого кафетерия, думая только о том, чтобы Хильмар Кристенсен не выбрал точно тот же путь и цель - столкнуться с ним сейчас было бы апофеозом трагикомедии, потому что, как Клеменс успел уже понять, мистер Кристенсен тоже не стеснял себя в выражениях. Он мог оказаться аккурат между двух огней, а к теперешнему моменту уже успело случиться достаточно событий, из-за которых Клеменс все меньше и меньше хотел задерживаться в этом университете.
В кафетерии, к огромному облегчению Клеменса, не было никого знакомого. Нет, то есть, вон ту парочку возле окна он вроде бы где-то видел, но их знакомство нельзя было назвать достаточным даже для того, чтобы обменяться кивками, а значит, с этой стороны ничего не грозило. Клеменс оставил мистера Делавера за одним из столиков - они тут были не слишком удобными, квадратными и со столешницей под мрамор, - а сам отправился за сэндвичем. Когда он уже делал заказ, вдруг вспомнил, что не поинтересовался, какой именно кофе предпочитает его новый знакомый, и растерянность, отразившаяся на лице Клеменса, была, видно, так велика, что женщина с той стороны стойки решила подсказать:
- Давайте обычный черный.
- Тогда два черных, - на выдохе согласился Клеменс, молясь, чтобы этот день закончился поскорее.
Про сахар он тоже ничего не узнал - но его уже давно клали отдельными стиками. Обычно на стиках стояла эмблема университета, но в этот раз они были просто желтыми, не фирменными, и Клеменс не постеснялся попросить их побольше, ведь от сладкого ему всегда становилось веселее и спокойнее.
- Полагаю, теперь мы в расчете, мистер Делавер, - Клеменс бесшумно поставил поднос напротив него, улыбнулся и сел сам - и сразу же стал высыпать в кофе сахар, пока тот горячий. - Но вы все равно должны знать, что там не было ничего такого. Странно даже, что вы могли об этом подумать! Ведь все дело в татуировках, мистер Кристенсен сам вызвался их показывать, что, вы бы на моем месте отказались? Родители мне всю жизнь запрещали что-либо подобное с собой делать, потому мне и было любопытно, хотя вам, конечно, не интересны эти подробности. Приятного аппетита, мистер Делавер! Это индейка, как вы уже поняли.

Видно, это было предрасположенностью, но Клеменсу после каждого слова мистера Делавера казалось, будто тот пытается его уязвить, а если и нет, то взгляд у него точно скептически, а уголки губ кривятся в презрении. Скорее всего, если бы они познакомились при других обстоятельствах, в которых оба были бы в равном положении преподавателей или просто людей, ничего подобного Клеменс бы и близко не заметил, но что случилось - того уже не переправить. Вот теперь он и сидел напротив мужчины как на иголках, в любой момент ожидая не то подвоха, не то напоминания о произошедшем, которое тоже ничем хорошим считать было нельзя. Клеменса спасала только мысль о том, что факультеты у них с мистером Делавером были абсолютно разными, и то, что им все же удалось встретиться - чисто случайность. Значит, в будущем такого не произойдет, и Клеменс со своей стороны постарается к медицинскому и близко не подходить, чтобы не дать превратностям судьбы ни единого шанса.
И как вы только не стали наркоманом? - Клеменс размешивал пластиковой мешалкой свой кофе и думал о том, что, наверное, каждый второй из тех, кто сбегает из дому в возрасте от четырнадцати до двадцати - заранее наркоман. На судьбе написано, потому что для подростков без крыши над головой не так уж много вариантов: они либо становятся официантами, либо, если у них симпатичное лицо, идут на панель, либо же садятся на систему. Клеменс даже читал об этом книгу - Германия, то ли восьмидесятые, то ли шестидесятые, этого он не помнил, помнил только детей, вгоняющих в вены шприц и отсасывающих за деньги.
Клеменс невольно поморщился, пару раз моргнул - перед ним все-таки сидел преподаватель, а не кто-то, связанный с Курфюрстендамм.
- Двадцать пять, - Клеменс кивнул, не понимая, то ли этот мужчина так хорошо определяет возраст, то ли просто высчитал по логике. - Я понимаю, на что вы намекаете, мистер Делавер, но цифра в паспорте - не единственная вещь, которая имеет значение. По крайней мере для тех, у кого с родителями нормальные отношения и кто никто от них не сваливал.
Да уж, его отношениям с семьей можно было только позавидовать - даже то, что он гей, они приняли более-менее спокойно. Сколько историй с печальным концом Клеменс за свою жизнь услышал - и как он радовался тому, что его история иная. Улыбка у него на губах появилась сама собой, и он даже немного расслабился, почувствовав себя свободнее. А чего было беспокоиться, ведь кофе и сэндвич уже у мистера Делавера, значит, никто никому ничего не должен. Инцидент исчерпал сам себя, и слава богу.
Клеменс допил свой кофе в два глотка - не таким уж он и плохим был, но он привык варить на плите, поэтому чувствовал разницу. Смяв стаканчик в ладони, он поднялся, чуть скрипнув стулом о кафель, и сказал:
- Думаю, мне пора, мистер Делавер. Приятного аппетита! - он хотел еще спросить, точно ли он собирается забыть о том, что видел, но вовремя придержал язык.