о людях, попавших в шторм
участники: Элисон Остин, Шон Годфри | дата и место: 18 октября 2015, Килкенни |
День от смерти Райли Харрисон.
[audio]http://pleer.com/tracks/4467764m9Ep[/audio]
Irish Republic |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Irish Republic » Завершенные эпизоды » о людях, попавших в шторм
о людях, попавших в шторм
участники: Элисон Остин, Шон Годфри | дата и место: 18 октября 2015, Килкенни |
День от смерти Райли Харрисон.
[audio]http://pleer.com/tracks/4467764m9Ep[/audio]
You got to be honest
You got to be guarded
Sure I'm gonna say
Right on the inside
that is the hardest
the hardest game to play
Бессонная ночь вяло перетекла в бессонное утро, и Шон больше не мог вливать в себя кофе не только потому, что в него больше не лезло, но еще и из-за того, что готовившая его Софи уже давно спала, а сам Шон поломал кофеварку и собрался перейти на крепкое. Собирался, но сам себя остановил: день обещал быть не легче предыдущего, скорее даже наоборот, потому что теперь-то все эти суки найдут повод на него кинуться со своей бюрократией, теми и другими вопросами, и еще если о чем-то узнают журналисты – а они узнают, можно и не сомневаться, - тогда дому Шона придется по-настоящему превратиться в крепость, хорошо хоть осаду тут можно держать хоть целый год. Если что, Шон спустит на них собак, потому что теперь-то ему уж точно наплевать на репутацию.
Позвонили ему часов двенадцать назад. Звонок от Райли сам по себе был странным, потому что говорить она не могла, только писать сообщения, и это Шон мог забыть об этом и набрать ее номер лишь для того, чтобы говорить в один конец, а сама девочка никак бы не забыла. В тот момент самое время было тревожному чувству завладеть головой, или какому-то инстинкту дернуться – мол, все плохо, что-то случилось, но у Шона было не время для интуиции, он ничего не заподозрил. И до последнего не мог понять: куда ехать, что случилось, кто вообще звонит. Потом, когда Шон слегка выпустил пар, наорав на звонившего, он начал понимать – и тогда стало уже не до слов. Он бросил Софии короткое «скоро буду» и умчался, не взяв даже куртку. И не зря, на холод в то время он обращал внимания меньше всего.
Все это уже было: безликие муниципальные здания, стерильные помещения с металлическими столами, накрытое простыней тело. Просто в прошлый раз тело было почти двухметровым, будто поверженный гигант, а в этот раз полтора с небольшим, жалкая картина. Прежде чем простыню подняли, Шон уже был уверен, что ему хватит и взгляда: именно так и вышло. Кто-то выражал ему сочувствие, Шон отмахивался, все проходило мимо него – слова, люди, факты. Особенно факты. Он не понимал, как так получилось, и ему было все равно, что ни он ни виноват, ни Райли не виновата, что кто угодно мог быть на месте девочки, лежать сейчас на этом столе, а до этого быть обнаруженным в лесопарке, без признаков жизни. Кто угодно, но это была Райли, и это был Шон, и вина была на нем – потому что на нем была и ответственность.
Он испугался.
Не за себя, хотя стоило бы, и уж точно не за Райли – она была мертва, окончательно и бесповоротно. Шон думал, что если бы их отношения были лучше, ближе, если бы у него вообще эти чертовы отношения с кем-нибудь складывались, все вышло бы иначе. И испугался он за Элисон, за свою единственную дочь – он неожиданно четко это ощутил, будто Лиам сказал это не полгода назад, а только сейчас.
Его единственная дочь. Семнадцатилетняя малолетка, которая вообще себя не контролирует. Которая тоже могла лежать на этом самом столе, с закрытыми глазами и мертвенно-белым лицом. Но пока не лежала.
Ну все! Я закрою ее дома и она больше никуда не выйдет! - он был эгоистом. Перед ним лежала мертвая тринадцатилетняя девочка, дочь его друзей, а он думал совсем не о ней. Он даже почти ей не сочувствовал - и до того было в Райли что-то от смерти, какое-то чувство обреченности, которое не оставляло сомнений, что ее конец где-то рядом. Просто и Шон, и психологи, и врачи были уверены, что с этой дороги Райли сойдет.
Было девять утра. Восемнадцатое октября. Почти год со смерти Ситха - и вот новая смерть. Шон поручил заботы об этом похоронному бюро: все равно было время, пока шло расследование; и он старался не слишком впутывать Софи, потому что это не было ее проблемами. Но Софи спала, а Шон - нет. Он слишком много думал в эту ночь, и теперь, только дождавшись, когда стрелки подвинутся немного дальше и Уиллиам ускачет на свою огнеопасную работу, он встал и отправился к нему домой. Нечего было и думать, что Элисон свалит куда-то в такую рань.
Звонил в дверь Шон крайне настойчиво, почти не снимая пальца с кнопки, и никто не открывал достаточно долго для того, чтобы им завладело раздражение пополам с беспокойством - мало ли... ну мало ли... Но Элисон все же открыла, сонная и не слишком довольная, и Шон, даже для самого себя неожиданно, испытал облегчение.
- В темпе надо открывать, когда кто-то к тебе приходит, - по-обыкновению грубовато сказал он, а потом шагнул вперед, переступая порог квартиры брата, и крепко обнял Элисон, прижимая ее хрупкую фигурку к себе.
Утро воскресенья, восемнадцатого октября. Он было таким же, как и все утра воскресенья до этого. Накануне вечером я приготовила дяде Лиаму уже ставшими традиционными блинчики и что-нибудь с собой на его пожарную работу, и всё это лишь для того, чтобы утро воскресенья поваляться в постели подольше.
Но сегодня я почему-то проснулась рано. Даже раньше, чем обычно просыпалась в школу. Но покидать свой уютный диван совсем не хотелось, поэтому, прикрыв глаза и прижав к себе поближе Мистера Оскара, я слушала, как Лиам собирается на работу. Как бурлит чайник, как гудит микроволновка, как скребётся вилка о тарелку, как шумит вода в кране, как дядя проходит мимо меня, как закрывается дверь. И вот я одна в квартире, опять. В этом нет ничего такого, на самом деле, но почему-то именно раннее утро делает всё каким-то особенным. Чистым, может быть, понятным. Но в моей голове нет ничего такого, что могло бы как-то изменить образ мысли, открыть мне какую-то элементарную истину. Нет… Я лишь ненавидела то, что завтра понедельник, завтра школа. Завтра я получу втык от директрисы за то, что не справилась с Райли, а кто-нибудь вообще доложит, что я её бросила. И не объяснить же мне, что бесит она меня. Бесит, потому что намного ближе к тому, чего бы мне так хотелось! Точнее, кого… Она ближе к Шону, а меня, словно котёнка, выкинули за задворки его жизни, подальше, лишь бы глаза не мозолила, лишь бы не мешалась… эти мысли, они буквально режут меня, но когда они возникают, у меня всегда под боком Мистер Оскар. Мой слоник никогда меня не покинет. Потому что он всегда был рядом, даже в самые тяжёлые моменты моей жизни.
Тихонько голову обложил туман, я провалилась в некое подобие сна, задремала, согреваемая теплом одеяла и игрушки. Ленивое утро воскресенья, такое же, как и всегда. Ровно до тех пор, пока громкая и настойчивая трель дверного звонка не вырвала меня из полудрёмы. Я честно пыталась её игнорировать. У Лиама были ключи, и если это не он, то наверняка кто-то лишний. Позвонит и перестанет. Но звонивший был упёрт. Он будто не понимал, что ему здесь не рады, но он знал, что ему именно сюда. Что же, почему бы и не взглянуть в глаза тому, кто так любит тревожить чужой сон в чужое сонное и ленивое воскресенье. Посмотреть в глазок двери я как всегда забыла, одним резким движением распахнула дверь, готовясь вылить все заготовленные ругательства.
Но слова застыли где-то на середине пути, прорвались лишь отдельные буквы, которые бойко умудрились слепиться в одно имя:
- Шон?..
Грубые слова привычны, эта хлёсткая пощёчина скинута в сотни тех, что Годфри мне уже успел нанести. Больно, да, но боль такая привычная, как будто здоровается больше… «Привет, родная, как дела?»
А затем я оказалась в его крепки объятиях. Объятиях человека, который не хочет отпускать. Мои руки висели плетьми вдоль туловища, и я не знала, как мне быть. Я боялась того, что оказалась в этой клетке из рук, но, с другой стороны, это ведь был… папа… Крепко сдав кулаки, я вдруг почувствовала, что сжимаю и мягкую лапку Мистера Оскара. В своих страхах я не одна. Он поможет мне. Они помогут мне. Мистер Оскар и папа… Неуверенно, но я всё же приобняла его, прижимая слоника к спине Шона. Я не знала, что сказать. Не понимала, что происходит. Но то, что что-то случилось, это я понимала наверняка. Но что я могу тогда сделать или сказать? Одни вопросы… одни вопросы с этим Шоном Годфри…
- Может… может кофе? Или чай?
Отредактировано Alison Austin (2015-12-30 19:34:27)
И как он должен сказать ей? Может, оттого Шон так долго не выпускал Элисон из своих рук, потому что думал, пытался найти один единственно-верный ответ на этот чересчур сложный вопрос. Только теперь в его голову пришла светлая мысль - стоило сначала позвонить Грейс, она дала бы парочку полезных советов, подсказала нужный тон и слова. Слова Шон никогда не подбирал, по жизни, таким он был, но... Это - его дочь, и новость, которую ему предстоит донести, не из самых легких.
- Может, - он провел по ее волосам ладонью и тогда отпустил. Развернулся, чтобы запереть за собой дверь, отсекая неясные звуки с улицы и чьи-то поднимающиеся снизу шаги. - Да, может быть, чай и не помешает.
Потом, когда Элисон кивнула и ушла на кухню, Шон шел за ней и смотрел в ее спину. Она была довольно высокой для девочки, но ему все равно казалась маленький, может быть, из-за слишком большой копны волос, или потому что в ее руках была игрушка, привезенная еще из Англии, или потому, что это была его дочь. Одна из этих причин наверняка верная, и Шон крутил в пальцах брелок от автомобильных ключей, смотрел в окно и не садился. Слишком напряженным он был для того, чтобы сидеть, изображая спокойствие, пока Элисон занимается чаем. А она наверняка тоже что-то чувствовала - ну не могла не чувствовать хотя бы потому, что Шон был нечастым гостем в этом доме.
Пока он упрямо молчал. Думал о Лиаме и о том, что тот наверняка разозлится, когда узнает, что Шон не дождался его: но так было нужно, Лиам здесь вообще ни при чем, это только их с Элисон дело. Потому что именно они с Элисон были в Бостоне, они первыми увидели Райли, так что... Это - их проблемы. Одни на двоих, как в настоящей семье.
- Спасибо, - он взял чашку из рук Элисон, чай был зеленым. Впрочем, каким бы он ни был, на самом деле Шону совсем не хотелось пить, однако держать в руках что-то теплое, успокаивающе, было необходимо. Так что Шон прятался за эту чашку, кляня ее за то, что слишком горячая, и ждал, не поворачиваясь к Элисон лицом, будто набираясь смелости. Когда он все-таки отошел от окна, плечи его были опущены, но ничто другое не выдавало тяжелого настроения. - Нам с тобой нужно серьезно поговорить, детка. Поговорить о Райли.
Он глотнул чаю, потому что тут нужна была пауза, и обжег губы. Чуть скривился и наконец поставил чашку на стол, избавившись от мнимой защиты. Кажется, они с Райли не поладили с самого начала. У Шона был огромный опыт дружеских отношений, и он знал, что если один человек влепил другому пощечину - это не всегда значит, что они не подружатся, но в этот раз случилось именно так. Райли жила у Шона, Элисон жила у Лиама, они пересекались очень мало, а Райли ничего об этом не говорила - да она вообще не разговаривала, так что Шон с ней почти не общался, все делала Софи... И все-таки он хорошо знал, что девочки подругами так и не стали. И уже не станут.
- Иногда случаются вещи, которые мы не можем контролировать, детка. Я знаю, что вы не находили общий язык с ней, но это можно понять, и вообще мы сейчас не об этом... - он потер губы пальцами, снова подошел к Элисон, но на этот раз не стал обнимать. - Знаешь что, ты взрослая, и я буду говорить с тобой, как со взрослой, - Шон вздохнул, наконец вплотную подобравшись к тому, с чем пришел. - Вчера днем Райли нашли неподалеку от Реймонс-роад, убитой. Еще толком ничего не говорят, но это что-то вроде... ритуального убийства. Жертва. Проклятая Ирландия, в Бостоне с ней не произошло бы ничего такого, не нужно было никуда ее забирать.
Да, в Бостоне ее сперва бы изнасиловали, только потом прикончив, но сейчас Шону было больно даже думать об этом. Ему вообще было больно.
Поведение Шона немного настораживало. Сначала обнял, потом погладил по волосам… Я недоумевала, но, как только оказалась вольна, то тут же отправилась на кухню. Поиски чая привели к неутешительному выводу – в доме был только один зелёный. Как же я не уследила, отцу сейчас явно необходим был чёрный. Но, нет… А Мистер Оскар был уложен на столик рядом, чтобы, в случае чего, смотреть на него и понимать, что это не сон, не игра воображения, а лишь Шон Годфри, мой отец, который пришёл к нам с Лиамом. Но что-то случилось, определённо что-то случилось, это ощущение тяжёлой грозовой повисло над нами. Никогда не знаешь, когда пойдёт дождь, когда начнётся цунами. Но пока лишь раздаётся недовольное бульканье чайника. Ворчун. Я налила две кружки чаю, одну отдала Шону, вторую оставила рядом с Мистером Оскаром.
Он не смотрел на меня, а уткнулся уставшим взглядом куда-то в кружку, будто видел там не чай, а своё спасение от чего-то. Становилось всё страшнее и страшнее. Но я не могла спросить, в чём дело, могла лишь молчать. Кажется, эти мгновения отдаляют меня от чего-то действительно ужасного. И Шон нарушил молчание, первым нарушил. Я потянулась за кружкой…
Когда он сказал, что речь пойдёт о Райли, я тихонько приготовилась к тому, что на меня обрушится волна недовольства. Всё-таки я оставила её одну тогда в кино, и эта язва наверняка уже доложила о моём проступке. Сейчас я получу нагоняй. Для смелости я взяла кружку в руки для того, чтобы отхлебнуть чаю и, набравшись таким образом сил, начать сопротивляться.
Но то, что я услышала потом… была ли я готова? Нет, сотни, тысячи раз нет. К такому никогда не будешь готов, такие новости внезапной пустотой выжигают всё в груди вдоль и поперёк, в них захлёбываешься, в них проваливаешься, словно в злую, тёмную бездну, из которой не выбраться, которая сковывает, парализует. Забыв, как дышать, я тупо уставилась на Шона. Он точно именно это сказал, мне не послышалось? Но нет, то, как он выглядел, как тяжело смотрел, каким беспомощным был… это то, что не именить, это то, что поймало нас, и вот они мы. И кто из нас виновен больше? Шон, который привёз её в Килкенни, или я, которая оставила её одну, шестнадцатого октября ранним вечером, а семнадцатого октября её нашли убитой. Кто из нас виновен больше?
Её грустные оленьи глазки, грустные оленьи глазки Райли, они донеслись до сознания с очередным ударом сердца. И этот удар, словно колокольный звон, словно удар плетью, оповестил меня, окончательно и бесповоротно, в необратимости услышанного. Оцепенение, словно тяжёлый бархатный занавес, рухнуло, глухо ухнув о барабанные перепонки.
Я опустила взгляд вниз, откуда донесся этот шум. Осколки кружки рассыпались вокруг золотистой лужицы чая белоснежными остроугольными лепестками. Следующий выдох дался с болью, а рассудок отказался понимать, что произошло только, что только что рассказал мне Шон. Это неправда, это всего лишь розыгрыш, не правда ли?
Нервно хохотнув, я подняла на отца глаза и спросила, не веря, отказываясь верить:
- Это точно? Это точно была она?
Как в замедленной съемке Шон видел чашку, выпадающую из ослабевших пальцев Элисон. Она сначала наклонилась, потом перевернулась донышком вверх и так полетела к полу, увлекаемая силой притяжения. Чай расплескивался по сторонам, летел отдельными капельками, просвечивающими насквозь, все было медленно, медленно, медленно, настолько, что если бы Шон захотел, мог бы подхватить чашку у самого пола, или на уровне коленей Элисон, и не дать ей разбиться. Он специально не стал, позволил упасть, расколоться, поэтому что это было логичным, словно по тщательно выверенному сценарию. Потом, когда на полу уже образовалась лужа, а чашка перестала быть чашкой, став россыпью осколков, время опять ускорило свой бег, сделалось привычно-спешащим, и Шон отвел от пола взгляд.
- Своими глазами видел, - он дернул уголком губ, даже не пытаясь изобразить улыбку. Хороший отец, наверное, говорил бы иначе. Сказал бы что-то об экспертизе, к примеру, о криминалистах, и вообще чем больше умных слов, тем лучше: усыпить бдительность, отвлечь от главного. Шону было за сорок, он не понимал этих моментов, и если бы кто попытался использовать такую технику с ним, он бы не позволил. А у Элисон его гены, она бы тоже... может быть. Если бы была мальчиком - может быть.
А так... Шон смотрел на ее потерянное лицо и думал, понимает ли она, насколько ужасен ее отец, что в такой момент, в то время, когда они должны были оплакивать смерть невинной тринадцатилетней девочки, думает о том, что ему сделать, чтобы она, Элисон, никогда в жизни не повторила судьбу Райли. Маловероятно, очень маловероятно, молния дважды не бьет в одно место... Кто-то говорил эту фразу лет десять назад, а потом Шон смотрел передачу вместе с Калифорнией, еще в штатах, про того мужика - как там его имя? - которого молния била семь раз, а он остался жив.
- Иди сюда, - сказал, но подошел сам, переступая образовавшуюся на полу лужу. Снова обнял ее, но теперь это было уже другое объятие, когда оба понимали, чем оно вызвано. Шон касался рукой волос Элисон, проводил по ним и думал: лишь бы она не плакала. Если она заплачет, он совсем растеряется, а сейчас ему как никогда нужно выглядеть так, словно он уверен во всем и во всех, и словно знает, что делать и как вообще жить дальше. - Я не хочу, чтобы ты слишком переживала на этот счет, - грубо, но честно. - Все вопросы я решу. Тебе не нужно будет ни о чем беспокоиться. Если хочешь... ты можешь не идти на похорон. Я вообще не знаю, когда он будет, потому что криминалисты... - вот и умное слово, Шон использовал его совершенно не специально. На нем и осекся, прижался губами к блондинистой макушке. - Короче, ты поняла. Не знаю, Элли, как вообще принято сообщать такие новости, так что извини, если что. Надо было дождаться Лиама, он всегда лучше находил общий язык...
Он видел её своими глазами. Ха-ха. Это мне наказание, что ли? Я тоже видела её своими глазами, чёрт побери, я видела Райли своими глазами, когда мы же забирали её из Бостона, когда я сидела рядом с ней в кинотеатре и осведомляла её, как ненавижу её же. Но вот мёртвой я её не видела. Руки плетьми рухнули вниз, отвалились бы, чему бы я была бы, если честно, рада, но нет, держались на месте. Вся моя привычная, будничная бодрость покидала меня, все мои маски разбивались, оставалась я одна, совсем одна. Не удивлюсь, если мир вокруг меня, как в фильме, станет чёрным-чёрным, тишина свалится на уши тяжестью, способной раздавить сердце в груди. Хотя, о чём я, сердце моё и так раздавлено сейчас. И нет бы, чувствовать, собрать все эти осколки сердца в какую-то одухотворённую высоту, возвести свою печаль в ранг "прекрасная", сотворить из неё свой личный катарсис, но всё, что я понимала, так это то, что руки мои сухие и дрожат. А слёзы так и застряли комком где-то, и этот слёзный клубок никак не мог подкатиться к глазам. Не подкатится. Я не заплачу. Я не выплакаю всё это. Не сейчас. Сейчас... сейчас совсем другая история. И мир не станет тёмным, мир не рухнет на меня тишиной. Всё будет просто.
А руки Шона были больше похожи на круг. Спасательный ли, только я в этих объятиях себя чувствовала, как в клетке. Старые привычки, старая боль. А вот и новая, очередная. Но я не могла ему сопротивляться, не могла оттолкнуть от себя, не могла даже слова лишнего сказать. Так и стояла рядом с ним, отцом, опустив руки.
Слова, всё это шумное, ненужное, мишура. Блестит ярко, шебуршит громко, а вот если откинуть всё это, такое не значимое... Это пустые слова, Шон говорит мне о пустом, бьёт по пустой консервной банке поварёшкой. Осознавал ли отец сам то, что несёт? Осознавал ли? Но вместо этого, в силу привычки, я аккуратно высвободилась из рук Шона. Лёгкий шаг назад, и я ощутила под ногой осколок, крошечный, он лишь царапнул кожу, никак не поранил меня.
Физическая боль всегда была чем-то отрезвляющим. Физическая боль всегда была чем-то спасительным, когда пустота разливается по сознанию, как Млечный Путь по небосклону. Кто знает, кто же знает, можно ли найти у людей шрамы, памятные шрамы, болезненные шрамы на теле. Шрамы из самой души, вынесенные на обозрение на тело, словно на суд. "Поймёте ли вы мою печаль, родные?" Вопрос на это всегда отрицательный, иначе бы мы их не прятали. Никто не поймёт. Будешь жить. Будешь печалиться, один, всегда один. Думаю обо всём этом, и возникает желание уйти от Шона, спрятаться в шкаф, как раньше и надеяться, что похороны, что память о Райли пройдёт без меня, мимо меня. Пройдёт, и я смогу вылезти и жить дальше. Нужно всего лишь сделать так, чтобы Шон ушёл. Да, так будет правильно. Правильнее всего.
К правильным решениям всегда приводит какая-то мелочь. Маленький осколок, почти крошка, стал той самой мелочью.
Глянув под ноги, чтобы не наступить ненароком на ещё одного собрата осколка-крошки, я отошла от отца ещё на шаг. Затем, переведя взгляд на него, я постаралась сказать как можно увереннее:
- Извини, что кружку при тебе разбила. Мне нужно убрать. Наверное, мне лучше всю кухню сразу убрать. А тебе лучше уйти. Да, тебе лучше уйти.
И отвернулась от Шона, выискивая в бесконечных нижних шкафчиках тряпку, которой можно было бы вытереть чай. Память отбило почти напрочь. Чёрт, ну где я обычно держу эти тряпки?
Шон никогда не разбирался в женщинах больше, чем было необходимо для человека, у которого есть что-то, что привлекает их само по себе. Ему это попросту было ненужным, и теперь вот он испытывал немного пугающее недоумение, потому что Элисон вела себя не так, как Шон мысленно смоделировал. Почему и что теперь делать - вопросы висели незакрытыми, и если бы на месте Элисон был кто угодно другой, Шон бы плюнул на это дело. Но теперь он просто не мог так поступить. Страшно даже подумать, насколько закрыты были его глаза до сегодняшнего дня, что теперь он чувствовал себя ошарашенным, будто новость о дочери ему только что сообщили. Только что, а не полгода назад - вот как иногда до мужиков туго доходит.
- Ты серьезно? Говоришь мне, чтобы я сейчас ушел? Сейчас? - в этот раз в вопросах Шона не было оттенка того наезда, который следовал за его словами по пятам. Пожалуй, Элисон это могло насмешить, если бы ситуация была другой, а так Шон только попятился немного назад, подальше от осколков злосчастной чашки, и подумал, что бы она не сказала, если бы не держала ее в руках, если бы никакую кухню не нужно было убирать.
Уж лучше бы ты плакала, - беспомощно подумал Шон, полагая, что тогда бы он мог хотя бы гладить ее по спине, пока она не успокоится, или дать чего-нибудь выпить, покрепче чая, если у Лиама оно было. Наверняка этот педик прятал где-то бутылку-другую для себя, Шон мог бы с легкостью найти, если бы захотел, если бы была необходимость. Но нет: Элисон собиралась убрать всю кухню, именно тогда, когда он сообщил о смерти Райли.
Казалось, что правильная мысль крутится где-то в голове, но никак не дается. Шон хотел дать Элисон понять, что с ней ничего плохого не произойдет, потому что теперь-то он будет начеку и сумеет ее защитить. Он не мог сказать это прямо, ведь такая мысль вообще не появлялась - нечто подсознательное, инстинктивное, чему Годфри мог просто следовать. Теперь его путь зашел в смысловой тупик, ловко подстроенный дочерью, и Шон топтался на месте, смотрел на нее, осознавал, что все неправильно, да вот что делать - не понимал. Болтовня никогда не была его сильной стороной - вот до этого Шон сумел додуматься. Ему больше удавалось делать, поступки какие-то совершать, и это умение пригодится и в этот раз.
- Меня не будет около двадцати минут, - произнес он голосом, в котором больше не было не уверенности. - Хочешь убирать всю кухню - убирай, но чтобы через двадцать минут ты была уже одета и в обуви.
Было хорошо, что так совпало - Элисон сможет немного побыть наедине с собой, расставить свои мысли по порядку, а он как раз вернется домой за пистолетом, не так уж это далеко, предупредит Софи, и поедет обратно. Маленький перерыв для обеих сторон, Шону в "баике" тоже спокойно, так что и ему пойдет на пользу, главное, чтобы Элисон не вздумала куда-нибудь сбежать. Ну да двадцати минут для такого будет маловато - но Шон все равно торопился, чуть не въехал в собственные ворота, забыв, что сенсоры на них заблокированы, совсем ненадолго зашел в дом, игнорируя вечный собачий лай, перекинулся парой слов с Калифорнией и поспешил обратно.
Остановившись у дома Лиама, Шон немного помедлив. Сидел в машине и думал - все ли он делает правильно? Как оно вообще - правильно? Давненько похожие темы его не занимали, и вот, на тебе, на старости лет. Всем когда-то приходит пора взрослеть.
- Готова? - дверь была открытой, видно, Элисон было не до того, чтобы ходить и запирать. Раньше Шон бы даже не заметил этого, теперь видел, что что-то такое однажды может ее погубить. Некстати на ум пришел тот вечер, когда он забирал ее, пьяную, из какого-то переулка. Полиция приехала, поймали того полоумного пацана, а на следующий день они уже летели в Бостон... - Давай, бросай все и садись в машину. Только не забудь закрыть дверь, иначе Лиам вернется в пустую квартиру. Мы съездим с тобой в одно место. Пошли.
- Серьёзно. Уходи. Пожалуйста.
И смотреть ему в спину было легче, чем находиться в его объятиях. Там столько вопросов, столько неизведанных и непонятных чувств, там смута. Смотреть же, как Шон уходит от меня, как отворачивается, как дверь закрывается за ним с тем стуком, который чуть сильнее, чем обычный, если закрывать дверь спокойно. Добравшись рукой до стены, холодной, равнодушной, не знавшей Райли, я опёрлась на неё плечом и уставилась в конечном итоге на лужу на полу.
- Никуда я с тобой не пойду. - Буркнула я себе под нос, когда осталась одна в квартире. И тишина звенела холодом, и сердце трепыхалось, заливаемое моими слезам по Райли, и глаза были пусты, будто сама Сахара.
- Никуда я с тобой не пойду. - Повторила я, невольно моргнув, резко открывая шкаф. Мягкие прикосновения тёплого джемпера чуть успокоили и окунули в реальность. Я в джинсах, перед зеркалом, расчёсываю свои волосы, каждую прядку тщательно, так, чтобы, наэлектризовавшись, они топорщились, как будто у Медузы Горгоны змеи встали по стойке смирно. Это некрасиво, может, но сегодня не тот день, когда стоит наводить красоту. Я не тот человек, которому стоит стремиться к красоте, потому что убийство человека - уродство.
- Никуда я с тобой не пойду. - А вот и новая картинка из реальности. Кеды на босые ноги. И, присев на пол в коридоре, вытянув ноги, я ждала Шона.
А его шаги я услышала загодя, когда он по лестнице поднимался. Чувствовала, понимала, что это он, и сейчас мне нужно будет спорить с Шоном, в очередной раз в битве за неизвестно что, в битве с ветряной мельницей, в битве, где у меня нет оружия. А сражаться нужно стоя. И я встала.
- Никуда я с тобой не пойду. - Я не слушала, что говорит мне отец, я не слышала, как бы ни хотела, но, перешагнув порог квартиры и развернувшись, я закрыла ключом дверь и пошла вперёд, на улицу, к машине Шона.
Все споры номинальны, а я сейчас слишком пустая, чтобы бороться так, как могла бы.
Теперь он уверился в этом точно. Ну, в том, что Элисон не в порядке, что у нее случился какой-то сдвиг, в ее голове, и она прежняя была немного другой. Словно лунатик, или как отражение в зеркале, или что еще такое же лирическое. Что-то, одним словом, изменилось, и это пугало Шона где-то в глубине его не такой уж мелкой, как может показаться на первый взгляд, души. Там же, в глубине, вызревала любовь к Элисон, любовь к дочери к ее личности, и она-то больше всего и боялась. Так что этому голосу из подсознания оставалось лишь твердить без остановки: "Она хотя бы жива, хотя бы жива". Все остальное решаемо. Когда есть желание, деньги и друзья-психологи - все решаемо.
- Конечно, поедешь, - он открыл перед ней дверцу, потом захлопнул, сел на водительское рядом. В "баике" было тепло, и Шон сам пристегнул Элисон ремнем безопасности, хотя раньше никогда не только этого не делал, но и забывал напоминать. Да и сам, чего уж там, редко пристегивался, когда дорога была не дальней или когда он не был пьян. - Говори со мной, Элисон, - попросил Шон, пока задом выезжал на проезжую часть. - Будешь молчать, я поставлю диск Оззи.
Диск валялся где-то здесь, в машине, но на самом деле Шону не хотелось ничего слушать, кроме ее голоса. Пускай бы даже сердилась, ругала его и кричала, пусть закатила бы истерику, как любая баба, пусть бы пыталась выбраться из машины и угрожала копами. Так было бы намного лучше, чем тишина, и все равно Шон старался ехать быстрее, выезжая по жилым кварталам за черту города. Там были поля, что-то наверняка росло, но теперь земля стояла черная, вспаханная, и Шон проезжал мимо, минуя одну лесополосу за другой, пока не нашел необработанный кусок поля, куда можно было без опасений заехать на внедорожнике.
Не то чтобы здесь было красиво, скорее наоборот - серое небо низко висело и его пересекали неровные светлые полосы, блеклые, как перламутр, трава на земле казалась жухлой, будто пожженной солнцем, и в месте, где эти два полотна сходились, они сливались почти в единый цвет. Справа от баика стояли деревья, три или четыре ряда каких-то сосен и дубов, или чего там еще, слева не было ничего.
- Приехали, - объявил он. Дождался, пока мало чего понимающая Элисон окажется на земле, только тогда достал из-под сидения пистолет, проверил, чтобы обойма была полной. Наверное, странно они выглядели сейчас - растерянная девушка с отсутствующим взглядом, и он, здоровый мужик, с оружием в руке. Будто сошел с ума и захочет пристрелить. Такая мысль даже в голове у такого циника, как Шон, не смогла оформиться до конца.
- Смотри, - он положил пистолет на капот "баика", перед Элисон. - Это предохранитель, когда он переключен вниз, из пистолета стрелять нельзя. Поднимаешь вверх, и патрон пойдет. Это вот курок, взводить надо перед выстрелом, когда предохранитель уже поднят. Подняла, потом курок, и тогда жмешь на спуск и стреляешь. А вот тут, - он перевернул пистолет и показал второй рычаг. - Переключатель на автоматический режим, чтобы не нужно было каждый раз взводить курок, - переключать сейчас он не стал, хотел, чтобы Элисон сделала все сама. - Когда стреляешь - держи руку прямо, локоть не сгибай, потому что отдача. Лучше всего держать двумя руками, так надежнее. Для первого раза он может показаться тебе тяжелым, но к этому легко привыкнуть. Теперь попробуй.
Он ступил в сторону и кивнул на ближний ряд деревьев. Мишеней никаких не было, но Элисон могла и сама выбрать - они тут не прицельность тренировать собрались.
За окном автомобиля городская река. Её чуть хмурые небесные берега хранили в себе всю взъерошенность утра. Толпы людей лавировали по течению неумелыми стайками одинаковых рыбёшек, автомобили и автобусы же плыли по своим дорогам на других скоростях, подставляя свои цветастые бочка блёклому солнцу. Вот таким вот было это утро. Такое же, как и все до новости о смерти Райли. Такие же будут и после.
- Ты серьёзно, Оззи? - Откинувшись на спинку сидения, я прикрыла глаза, отказываясь принимать движения по ту сторону автомобильного стекла и статику по эту. И внезапно поняла, что ответила не сразу, минут пять спустя после того, как Шон задал мне вопрос. Опустив глаза вниз, увидела, что к сидению я пристёгнута. Позаботился. Боится. Два отрывистых слова, два глагола, которые, как мне казалось, никогда не будут связывать Шона со мной. Но вот сейчас происходило нечто невероятное. И мне бы радоваться, но тоска внутри ещё даже не начала тлеть. Она даже не разгорелась толком.
- Мне нечего сказать тебе, правда, при всём желании. Я не знаю, как в такие моменты вообще можно болтать. Я ведь виновата в том, что Райли... - Покосившись на Шона, я оборвала себя на полуслове и вновь уставилась в окно. Не хватало ещё, чтобы он узнал о том, что я бросила её одну, а на . Кто знает, может быть, маленькая Харрисон стала для него той самой, чем должна была бы стать я по праву рождения.
- Должно быть, тебе сейчас тяжело... - невольно вырвалось у меня. Я мотнула головой и, прикусив губу, больше не сказала ни слова.
И вновь я следила за течением жизни в Киленнни из бокового окна автомобиля отца. Постепенно человеческие потоки редели, а в какой-то момент исчезли совсем. И когда последнее здание исчезло где-то позади нас, я уставилась вперёд, туда, где дорога, золотистые ленты осенней травы и бесконечный голубой бархат неба сливались в одну точку.
Я не понимала, куда мы с Шоном едем, но то, что он рядом, сейчас было так... правильно. Как и должно было быть всегда. Невольно вспомнился конец августа, тот день, когда мы, повздорив, всё-таки нашли общий язык. Тогда нас объединила радость. И как же мы всё умудрились развалить тогда... теперь же вновь дорога, и нас объединяет грусть.
И пистолет. Я тупо уставилась на него, когда, выбравшись из машины, подошла к Шону. Смотрела на него, узнавала даже. Я же уже держала его в руках однажды. И даже направляла себе в сердце, преисполненная дремлющей сейчас ненавистью к себе. Но, завидев старого знакомца, она заворочалась и нетерпеливо дёрнула хвостом.
Я постаралась запомнить всё то, что мне втолковывал Шон. И, кажется, даже уяснила эту науку. Что же, теория принята, осталось дело за практикой. Взяв в одну руку пистолет, действительно тяжеловатый с непривычки, я долго смотрела на него. Это такой соблазн, просто вышибить себе мозги, и конец. Счастливый может даже, счастливый для всех. Но, чёрт побери, не для меня. И я вцепилась в эту мысль, как за соломинку. Немного эгоизма иногда действительно полезно.
- А, к чёрту всё. - Буркнула я и, сняв пистолет с предохранителя, взвела курок и нажала на спусковой крючок, целясь куда-то в сторону деревьев. Проблема была в том, что я не послушалась Шона полностью, схватившись за пистолет одной рукой. И отдача не заставила себя ждать. Руку дёрнуло, а лучезапястный сустав отозвался ноющей болью, но терпимой. Я вернула пистолет на капот шоновой машины и уставилась на отца в каком-то ошалелом состоянии:
- Теперь твоя очередь. Покажи мне класс.
Было интересно наблюдать за ее реакцией: все-таки девочке семнадцать, и пистолет должен быть для нее чем-то новым, странным, необычным, как будто это не просто предмет, а вылезшая из телевизора штуковина, вроде машины времени или дракона. Конечно, Элисон уже с этой штуковиной однажды сталкивалась, так что прекрасно знала, что у Шона есть оружие, и что оно иногда бывает в его машине и даже руках, но одно дело быть в курсе, другое - видеть, и третье - самой прикоснуться. По крайней мере, Годфри так казалось. Он помнил себя в семнадцать, и тогда ему наверняка бы очень понравилось, если бы кто-то научил его стрелять, но их с Лиамом родители были обычными добропорядочными ирландцами, поэтому ни о чем подобном и речи быть не могло. Шону приходилось все свои желания исполнять самостоятельно.
Может, теперь он компенсировал упущенное, но сам так не думал. Его беспокойство за Элисон проявлялось в том, в чем могло проявиться: другой бы кто-нибудь требовал бы от девочки не выходить на улицу после восьми вечера и не садиться в незнакомые автомобили, а Шон учил ее стрелять. И уже подумывал, что стоит прикупить ей собственный пистолет, а еще - газовый баллончик и складной нож, из тех, что открываются одной рукой, но тоже имеют предохранитель.
Она выстрелила, пусть и не сразу. Какая-то часть сознания Шона опасалась, что Элисон сдаст назад, окажется слишком слабой для этого, слишком неподготовленной. Она все-таки не пацан, чтобы интересоваться оружием, но как бы там ни было - она сделала все правильно, и нажала на спуск, и ее рука дернулась, а пуля ушла куда-то между голыми темными стволами деревьев. Не в небо, не в землю - тоже не плохо, особенно для первого раза.
- Он бывает громким, - запоздало вспомнил Шон, морщась от действительно оглушающего хлопка. - Как, в общем, любой нормальный пистолет. Но я об этом почему-то забыл. А еще, если стрелять без остановки, он будет нагреваться. И, конечно, запах. Если соберешься вдруг кого-то прикончить, обязательно помни, что он останется.
Он почти не шутил, когда говорил последнее, но все-таки улыбнулся, взяв пистолет и выстрелив в ту же сторону, куда целилась Элисон. Из-за отсутствия мишеней, по-прежнему было непонятно, куда попадают пули, да Шон особо и не прицеливался. Дело было не в этом - само ощущение пистолета в руке, запах пороха - все это дарило ему какую-то бессознательную уверенность в том, что все под контролем и что справиться можно с чем угодно. Опасное чувство, к которому легко привыкнуть.
- Давай еще, - теперь он не клал пистолет на капот, а вложил его в ладони Элисон. - Держи обеими руками, локти выпрямляй. К нему надо привыкнуть, понимать, куда выстрел уводит руки, и иногда, если есть сильный ветер, траектория полета пули может меняться. Сейчас мы, конечно, ничего не увидим, но ты должна знать.
В следующий раз они возьмут мишени. Какие угодно, просто чтобы видно было, куда попадает пуля. Шон не был снайпером, и у Элисон были все шансы его переплюнуть, если бы она захотела - молодость и азарт порой могут дать фору опыту. Но до этого еще далеко, а пока Шон думал, как ему вновь вернуться к той теме, которая сейчас беззвучно витала вокруг. Он не хотел говорить о Райли в машине, потому что ограниченное пространство будто обязывало их поддерживать беседу, а здесь, когда вокруг не было ни стен, ни потолка, никаких ограничений, все могло получиться совсем иначе.
- Слушай, Элисон... - "Слушай" это худшее, с чего можно было начать, но как сделать это по-другому, Шон не понимал. - Чтоб ты знала - ты ни в чем не виновата, - Шон знал, что ей не будет приятен этот разговор, и поэтому положил на ее плечо ладонь. У них ничего не вышло на кухне, но здесь Элисон не сможет ничего разбить. Разве что выстрелит ему в ногу, но даже это не казалось Шону худшим вариантом. - На самом деле, никто не виноват. Ни ты, ни Райли, ни даже я. Может быть, ее родители: они не должны были писать в завещании мое имя, потому что и дебилу ясно, что отец из меня так себе. Тебе хотя бы семнадцать, а она была совсем мелкая, и у нее, знаешь, просто не было здесь шансов. Думаю, если бы с ней ничего не случилось, мы бы все равно... Недолго были, скажем так, вместе. Понимаешь, что я имею в виду?
Самоубийство, или то, что Райли в конце концов пришлось бы отдать в интернат или клинику. В хороший интернат или хорошую клинику, потому что Шону не было жаль на нее денег - но все равно пришлось бы. Теперь стоило посмотреть правде в глаза и заявить об этом прямо: Шон Годфри с ней бы не справился.
Это был бы летний солнечный день. Такая же полянка, окаймлённая столбами скромных ветвистых служивых. Каждый свой пальчик они бы тянули к небу, чтобы сдержать перистые облака на месте. Это была бы статика. Лишь лёгкие, едва ощутимые порывы ветра чуть гладили сочную зелёную траву.
Это был бы пикник в честь очередного прожитого дня. Я бы бегала за дядей Лиамом, дядя Лиам бегал бы от меня, Шон обзывал бы нас придурками и хохотал, когда его брат на бегу обещал бы набить ему морду, бабушка Годфри, недовольно качая головой, раскладывала бы на плед всяких вкусностей, а дедушка бы Годфри возился бы с Райли. Довольной жизнью, живой Райли.
"Бах!"
Один выстрел Шона, и картинка не просто подёрнулась дымом и развеялась, а разбилась с треском, грохотом, резанув по ушам. И правильно... это лишь призраки, это лишь мечты, фантазии... Пустые, холодные. Дым на воде.
Я приняла пистолет в руки. Теперь сделала всё правильно, только теперь режим был автоматическим.
Стрелять по призракам, что может быть лучше? Я нацелилась на деревья, но видела совсем другое.
Бах номер раз - для мамы. Я знаю, ты вернёшься ещё в мои мысли, но этот день скорби не о тебе. Да и мне ли скорбеть по тебе? Мне ли, когда твоя жизнь - сама по себе скорбь.
Бах номер два - страхи. Вы довели меня до того, что я та, чем являюсь. Вы создали из меня чудовище, так будьте прокляты.
Бах номер три - прошлое. Каждое прикосновение, каждая печаль, каждая боль, уходите... и не возвращайтесь.
Бах номер четыре - Райли. В твою честь. И в самое сердце.
Дым развеится запахом, руки согреются теплом, и всё это останется в прошлом рано или поздно. В забытом прошлом. Восковые фигурки, собранные в ящик и отправленные на чердак в тот дом, что сгорит.
К чёрту этот пистолет. К чёрту его тяжесть, к чёрту всё, что с ним связано. Ещё успею принять умение обращения с ним, а сейчас всего, что я хочу - это сбежать. В лучшем случае - от себя, в худшем - от Шона. От его вопросов, от его рассуждений, от него самого. Он не понимает, он не знает, что я натворила, а сказать у меня язык не повернётся. Ещё одно позорное клеймо на мне, ещё одно пятно. Его не смоют ни ураганный ветер, ни буря, его не выжечь, ибо это не просто пятно. Это вина.
- Ты и правда не виноват. Ты ведь делал всё, что мог и что умел. Но она была нашей ответственностью. Ты дал ей всё, что мог. А всё, что могу дать я - злоба. Я плохой человек. - Я ем котят и младенцев, ага. Но это лишь глупые, ядовитые, саркастичные шутки. - С самого начала знакомства с ней я повела себя, как последняя сука. А всё потому, что думала, что она заберёт тебя. Мы ведь даже не общались толком. - Я отвернулась от Шона и, скрестив руки на груди, отошла подальше. Рассуждать так было проще, чем видеть его. - Ничего общего, просто люди, связанные родством. Ничего особенного. А я не дала ей добра, была теми самыми палками в колёсах. Вот только откуда я знала, что тормозила телегу у пропасти.
Эта семья могла бы быть счастливой.
Это был бы солнечный летний день. Та же полянка, окаймлённая статуями радостно поднявших кверху свои лапы деревьев, и каждый их пальчик тормозил перистые облака от того, что они собиралсь в кучу. Дядя Лиам бегал от громко смеющейся Райли, Шон обзывал бы их придурками и хохотал, когда его брат на бегу обещал бы набить ему морду, бабушка Годфри бы недовольно качала головой на сыновей-смутьянов, а дедушка Годфри смеялся бы над ней, уверяя, что они, на самом деле, очень любят друг друга.
Это могло бы быть реальностью, самой настоящей реальностью, если бы я не ступила на борт самолёта, летящий в Дублин.
Выстрелы разрывали воздух, вспугивали птиц в отдалении, и они черными точками сыпались в небо с веток деревьев, и исчезали, схваченные облаками. Выстрелы оглушали на краткий миг, и с каждым из них Шону становилось немного легче, как будто эти звуки - удары топора, обрубающего лишние нити. Была одна такая нить, тонкая, протянувшаяся от Шона к Райли, к уже мертвой Райли, лежащей на оцинкованном столе в морге, и нить эта оказалась слишком тонкой и хилой. Жизнь обрывает и не такие связи, с этой ей ничего не стоит справиться, так что не о чем тут и жалеть. Эгоистичные мысли селились в голове: Шон жалел больше о собственной несостоятельности, чем о прерванной жизни тринадцатилетней девочки, но об этом он не собирался никому говорить, тем более Элисон.
Он знал, что с Элисон все иначе. Райли не сделала ничего, чтобы стать для Шона чем-то большим, чем навязанный живой придаток, Элисон, наоборот, делала даже слишком много. Вот и сейчас - она не просто говорила с ним, она была откровенной, и это стоило гораздо большего. Шон с каждым словом понимал, что любит ее - это было так странно, так ново, что он понятия не имел, как этим чувством распоряжаться.
- Ты и не могла ей ничего дать, Эли, слишком мало времени прошло. Вспомни нас с тобой - сколько нам понадобилось, чтобы мы друг к другу привыкли. Почему ты думаешь, что у тебя с Райли должно было быть иначе? - теперь он видел, что Элисон - о, истинная дочь своего отца! - испытывала те же чувства, что и он сам. Ту же вину, ту же горечь, те же угрызения совести, но лишь одно было отличие: она всего этого не заслуживала. Теперь Шону нужно было найти слова, чтобы убедить ее в этом. - Что сделано, то сделано, детка. Мы уже ничего не поменяем. Если бы я знал, что так получится, то не стал бы брать тебя в Бостон, когда мы ее забирали. Так-то я рассчитывал, что вы будете общаться лет пять минимум - пока она не станет совершеннолетней. Впрочем, теперь уже пофиг. Ты должна только пообещать мне, что не станешь связываться с плохой компанией, не будешь ходить одна поздно ночью без ножа или газового баллончика, а если пойдешь - то я или Лиам будем обязательно знать, где ты и с кем.
Элисон стояла в паре шагов, и Шон преодолел это расстояние, взял ее за плечи и развернул к себе. Что ей семнадцать - не играло теперь никакого значения, потому что наконец Годфри понял, что она такая же взрослая, каким и он был двадцать лет назад, и что цифра в паспорте тут совершенно не играет роли.
- Особенно теперь, пока эти пидарасы в Килкенни, слышишь? - он смотрел ей прямо в глаза, и голос был резким, даже грубым. - Что бы ни случилось с Райли, а тебя я терять не собираюсь, поняла? Если да, то кивни головой и домой поедем.
Шон собирался везти ее не к Лиаму, и даже не в свой дом, где сейчас ждала Софи с собаками, а к родителям. Элисон их любила, и они обожали Элисон, так будет лучше всего - они оградят девочку от всех тех дел, которые Шону еще предстоит сделать, и так каждому из них наверняка будет лучше.
Усталость раздалась в голове тяжёлым барабанным грохотом, заставив склонить голову. Сегодня слишком много громких звуков, будь то выстрелы, удары собственного сердца о виски или же слова Шона о смерти Райли. Этот день уже заранее проклят, этот день сгорает в пламени солнечных лучей и пусть догорит, расплавится на набережной, лишь бы поскорее выключиться, заставить сознание забыть о вине, о бесконечной, пропитывающей меня насквозь вине. Вот бы не чувствовать ничего вообще, вот бы стать кем-то по-настоящему холодной.
Райли назвала меня однажды снежной принцессой. С намёком, что блондинка и скотина из меня прекрасная, вот только… только что, если и правда я однажды вырасту и заледенею? Тогда… тогда да, я стану той самой снежной королевой. Которую не будут трогать новости о смерти всяких девочек. Тогда меня не будут изводить одиночества и тоска… в том числе, тоска по Шону, но вот сейчас, кажется, что-то менялось. Он развернул меня к себе, а я, покорная, ему, повиновалась, но глаза мои были закрыты. То, что видела я в своих мечтах – там было лучше, чем реальность тут, пусть и слова отца такие… долгожданные. Но лучше бы он приберёг их на потом.
Это была ледяная волна. Та, что внутри, пропитанная виной и искренней верой в то, что без меня им всем было бы лучше. Всем. Эта мысль такая шумная, долбится изнутри агрессивно, пытаясь найти выход, и выливается в своего рода действие. Мягко вырвавшись из рук Шона, я отступила на шаг и, коротко кивнув, направилась к машине.
Теперь уже пристёгивалась я сама, сама закрыла за собой дверь, спокойно дожидалась, пока Шон, забрав пистолет с капота баика, спрячет его обратно под сидение, устроится на своём водительском месте. И вот опять дорога, дорога назад, в суетливый мир реальности, живых людей, глухих, оглохших, копошившихся в своём мирке забот и хлопот, ни о чём не переживающие, а просто живущие своей жизнью. Какое им дело до Шона Годфри и его нагулянной дочери? Какое им дело до того, что именно к нам, двум самым неприспособленным людям на свете, доверили жизнь, которую я так радостно и с треском проебала. И что бы папа мне ни говорил, что бы ни пытался до меня донести – это лишь его вера в то, что дочь непогрешима. Но он многого не знает, нет, много не знает. И не узнает. И хорошо. Иначе я точно потеряю всё. И его самого в том числе.
И надо бы двигаться вперёд, прочь от этих мыслей, прочь от всего, что я сегодня продырявила. Но я не могу, я так устала. Так хочется, чтобы обо мне позаботились, хочется… домой.
Но Шон всё предусмотрел. Он отвёз меня к бабушке и дедушке.
Машина застыла возле дома. Шон смотрел вперёд, на дорогу, я смотрела туда же, расстёгивая ремень безопасности.
- Я… я сама им всё расскажу. – Это единственная крохотная частичка той благодарности, которую я не смогу выразить, благодарность за то, что он привёз меня именно туда, где я получу то, что мне сейчас так необходимо. – И это… - повернув к нему голову, уцепилась пальцами за край рукава его куртки, - отдохни, пожалуйста, на тебе лица нет.
Открыв дверь, постаравшись как можно скорее выбраться из машины, я побежала к двери дома Годфри-старших. Дверь тут же открыл дедушка. Бабушка была тут же, подоспевшая. Значит, они оба видели машину своего сына в окно.
Увидев добрые глаза бабушки, я не выдержала и, всхлипнув, бросилась её обнимать. Дедушка закрыл дверь, но перед этим я услышала шум уезжающего баика.
Но папа вернётся… обязательно.
***
Конец эпизода
Вы здесь » Irish Republic » Завершенные эпизоды » о людях, попавших в шторм