На ней был вновь белый халат. Наверное, это было что-то вроде безусловного рефлекса: когда твоя нога переступала порог больницы, ты обязательно должна накинуть на плечи белое одеяние, иначе всё будет казаться мнимым и неправильным. Хотя именно сейчас халат не помогал нисколько, ведь в душе всё до сих пор стояло на голове и неистово размахивало руками в надежде сохранить равновесие. Но давайте будем честными со всеми, а прежде всего с самим собой - Аврора не понимала что происходит уже очень давно. Кажется, с того самого момента, когда встретила одну таинственную личность среди книжных полок и затеяла с ним с пор по поводу правообладания книгой... Книгу она, в конечном счёте получила, да и не только ее, а ещё кучу "бонусов" в придачу.
Два часа назад всё было несколько иначе. Эти "бонусы" она расценивала как проклятье и, невзирая на место, где находилась, на людей, стоявших рядом, чертыхалась и посылала весь белый свет по известному адресу. Понимаете, ей очень не нравится, когда её любимые люди падают без чувств. Кажется, это могло её оправдать.  И если опустить все детали, которые, по большому счету, опустить-то было и нельзя, уж слишком весомыми они были, то девушка ругала себя и только себя. Почему сразу не поняла? Почему сразу не догадалась? Ведь всё было так очевидно, а эти её уравнения, которые с таким свистом сложились в красивы результат, оказались ложью, ведь, как выяснилось, подобные выражение и вовсе не имели никакого решения... или ответом был бы ноль. Что такое ноль? Отсутствие чего-либо. Полное исчезновение, несуществование. В их случае, правды. Правды не было между ними, а всего остального  - с лихвой.
Но к чёрту. К чёрту всё это. Потому что она всё равно держала его за руку, такую холодную, что собственная казалась обжигающе горячей. Сидя подле него и ожидая приезда скорой помощи, Ро старалась не смотреть на него, не накручивать себя и воспринимать его как пациента. Которого просто держит за руку и мысленно молится, хоть и никогда не верила она в это, чтобы он очнулся. Вот прям сейчас. Резко и бесповоротно, не давая шанса болезни утянуть себя глубже, туда, откуда достать она будет не в силах. Но глаза предательски не поднимались к его лицу, благо повод для этого был и достаточно весомый. Девушка.
Блондинка. И с таким же немым страхом в глазах, что и Аврора. Кем была она для него? Дочерью? Она бы не удивилась такому повороту событий. Когда Макнилон приказным тоном всех выгнала вон, оставляя только Эйдана, она тоже осталась, безмолвно взглянув на неё упрямым и отчего-то злым взглядом. Ну что ж, оставалось только мысленно поднять лапки вверх и согласиться. Пускай остаётся. Пускай едет с ним, если он действительно так дорог ей. Ро даже была рада этому, по крайней мере это блондинка повод отвлечься.
- Как тебя зовут? - кажется, это была первая фраза, сказанная за последние два с лишним часа, кроме дежурных приветствий со знакомыми в больнице и отчеканенного рассказа о состоянии "пациента Келлаха Морригана". Вообще, посторонним в этой палате находиться было нельзя, но, кажется, пользуясь своим положением только лишь второй раз за всю карьеру врача, Аврора убедила оставить эту девушку здесь, даже обеспечив её большой порцией эспрессо.
Постепенно, события, произошедшие в церкви отошли на второй план. На первый же план выдвинулся сам Келлах, сейчас безмолвно лежащий на постельной койке, опутанный проводами и с капельницей в руке. Нервное истощение. Из-за чего? Кто виноват? В больничной одежде он смотрелся ещё бледнее и болезненнее, чем казался ей в церкви. Тогда он был одет торжественно, и и эта белизна с золотом возвышала его, служила своего рода панцирем, но только внутренним, что не давал проявиться слабости. Рора едва удержалась от того, чтобы не разрезать всё это ножницами, потому что непослушными пальцами снять это было нереально, вот только ничего режущего рядом не было, может, и к лучшему, поэтому оставалось только терпеливо ждать, когда Келла разденут более уверенные и знающие руки.
Сейчас он был вне опасности и уже спал от снотворного. Но, кажется, ни она, ни так молодая девушка не намеревались покидать его, молча наблюдая и вслушиваясь с тихое звучание приборов и ровное дыхание мужчины.

- Твою грёбаную мать, Аврил! - ему совершенно точно хотелось приложить эту полоумную башкой о какую-нибудь твёрдую поверхность. Чтобы вышибить мозги, чтобы она больше никогда не творила... такого. - Ты сдурела? Пропила последние мозги? Или что?
Она улыбалась. Во все свои белоснежные тридцать два зуба. Потирала отбитое прикладом плечо и радостно скалилась на каждый его выкрик.
- Тебе не плевать на меня Морриган? - протянула она медовым голоском, когда он наконец-то заткнулся, чтобы перевести дух и молча сжал до боли зубы и кулаки. - Тебе не плевать, - кивнула она сама себе, снова широко усмехнувшись. - А если тебе не плевать на меня, то почему тебе плевать на наших ребят?
Барретт тяжело прогрохотала по столу, когда Аврил оттолкнула винтовку и резко поднялась хлопнув ладонями о столешницу. Эта девчонка на голову его ниже управлялась с четырнадцатикиллограмовой снайперской дурой как с продуктовой сумкой - и это бесило ещё больше, чем...
- Какого хрена? - устало выдохнул он, опускаясь на стул напротив неё. - Ты ведь прекрасно всё знаешь, что за вопросы, Аврил?
- Ты помнишь, что сказал этот? "Это лучшее, что происходило с ними за все времена", - она презрительно дёрнула верхней губой, передразнивая одного из ольстерцев, посмевшего не только сунуться туда, где были убиты несколько добрых католиков, но ещё и оскорблять их память. - Я не могу быть обыкновенным телеграфом, когда эти свиньи смеют говорить такое о наших ребятах...
- Тебя убьют.
- Ты будешь скучать?
- Дура...
- Задница.
- Заткнись...
Она и вправду больше ничего не сказала. Не смогла. Трудно говорить, когда тебе бесцеремонно затыкают рот поцелуем. А потом им вообще стало не до споров. Разве что, когда они уже валялись на полу, на куче собственной одежды, бессмысленно глядя в потолок, она снова подала голос. Всего лишь спросила:
- Что ты думаешь по этому поводу?
- Я думаю, что нам просто необходимо надрать им всем задницы.

Ладонь хранила отголоски тепла, словно только что в ней лежали чьи-то пальцы. Теперь их не было, и Келлах всё ещё сквозь сон попытался сжать ладонь, словно пытаясь сохранить это практически неуловимое уже тепло. Знакомый девичий голос коснулся его слуха, перекрывая какой-то непонятный размеренный писк. Впрочем, ни единого слова он так и не понял, хотя хозяйку голоса всё-таки узнал.
"Элисон..." - губы не шевельнулись. Ему вообще было тяжело шевелиться, словно его придавила к постели чрезмерно усилившаяся неведомо с чего вдруг гравитация.
Однако, ему показалось, что кроме Элисон рядом с ним был кто-то ещё, но сил даже на то, чтобы открыть глаза и осмотреться, у него пока что не было совершенно.

Аврора непроизвольно скрестила руки на груди и принялась слушать не гневную, но тираду блондинки. Вроде как она сама вызвала её на этот разговор, сама задала вопрос, однако скрещенные руки говорили об обратном: обсуждать что-то она не настроена, и эта защита на груди призвана отразить любой выпад в её сторону. Взгляд плавно перешёл с мужчины на Элисон, теперь принимаясь разглядывать её лицо. Бесстрастное, несколько холодное, ровный голос. Кажется, Ро ей не нравилась. Этот факт, возможно, и расстроил бы её, но только не сейчас. Сейчас же она отчаянно пыталась найти в её речах рациональное зерно, и, собственно, нашла да даже не одно.
Забавно получается, эта девушка была абсолютно права. Аврора действительно не пыталась узнать, кто он, а ведь это было очень просто: Килкенни был маленьким городом, в котором знали если не всех, то хотя бы через одного. А уж падре Келлаха узнали бы все, даже по словесному описанию. Теперь же он стал местной знаменитостью - спасибо Авроре и обмороку - ведь людей на мессе было чуть ли не половина города. Макнилон почему-то даже мысли не допускала о том, чтобы задаться вопросом, кто он. Ей было достаточно того, что она уже знала о нём, точнее, что она чувствовала к нему.
Этот, действительно, фарс наконец-то дался рассмотреть себя со стороны. Внезапный приступ хохота комом встал поперек горла, а потом большой и громкой волной сорвался с губ блондинки, заставляя её расцепить руки и приложить ладонь ко рту. Её тихий смех сменился каким-то не к месту веселым, истерическим, Рора встала с кресла и отошла к окну, желая хотя бы немного отвлечься и приглушить себя.
- Ох, прости... Я понимаю, что со стороны моя реакция смотрится, как минимум, нездоровой, - Макнилон указательным пальцем провела под глазами, смахивая остатки влаги. - Но ты права. Ты чертовский права, Элис. Я действительно не пыталась разузнать о нем ничего. Совсем ничего. Бывает ли такое? Как видишь. Понимаешь, я не верила в наше с ним продолжение. Все встречи были странными, внезапными.. Не похоже на начало какого-либо романа. Я влюбилась, да, полюбила его всем сердцем, но я не верила в чудеса. Да и сейчас особо не верю. Я ничего не ждала. А сейчас.. а что сейчас? Пожалуй, мне стоит как-то исключить себя из его жизни, чтобы не разрушить окончательно. Чувства проходят. Элисон. Проходят.. даже такие сильные.

Если бы он хоть что-то понимал в происходящем - это был бы несомненный плюс. Ладно, что ещё не кинулся вырывать из вен катетеры, и не громить пикающие словно в самый мозг незнакомые приборы.
А ведь какое-то такое желание кажется промелькнуло, когда он только попытался в первый раз открыть глаза. Кажется, когда его привели в себя и накачали лекарствами. Не успел, в общем.
А сейчас уже даже и желания не возникало.
Только недоумение.
Элисон на него рявкнула. Элисон. Рявкнула. На него. Бровь удивлённо поползла вверх, изгибаясь и заставляя глубокие морщины появиться на лбу.
- Поразительно, - в духе одного невероятно спокойного зеленокрового произнёс Келлах. Почему-то ему казалось, что он вот прямо сейчас очень похож на того самого старого мистера Спока. С чего вдруг он вспомнил вообще этого героя оставалось загадкой.
Впрочем, всего лишь одной из множества медленно, как горбатые киты, проплывающих в его мозгу загадок и вопросов.
Но Аврора практически мгновенно отмела половину попытавшихся замучить его усталое и замедленное препаратами сознание сомнений. Надо сказать, что он только открыл рот, чтобы попытаться неловким юмором сгладить не очень уютную ситуацию - например сказать, что вместо формулировки "упал в обморок" он предпочитает "потерял сознание". Мол, что он, барышня разве тургеневская - в обмороки падать?
Но, не удалось - Элисон стояла отвернувшись и скрестив руки на груди, а Аврора убежала намного быстрее, чем он успел сказать "а"...
В общем, кажется, юмор тут был весьма неуместен. И это огорчало. Потому что ему, например, очень бы хотелось прийти в себя и больше не ощущать вины вообще ни за что - ни за то, что сорвал мессу (хотя она и продолжилась, потому что иначе нельзя - это же почти show must go on), ни за свои чувства к Авроре, послужившие причиной срыва всё той же, хвала Господу, не сорванной мессы, ни за обиду Элисон неизвестно на что. С последним было сложнее - ему отчего-то казалось, что обида эта, как минимум - частично, направлена на него. И это было... тяжело.
Келлах, тяжело вздохнув, попытался приподняться на постели и сесть поудобнее - лёжа разговаривать было не очень приятно. Что он, в конце концов, на смертном одре что ли, что ему и пошевелиться прям таки нельзя.
- Что случилось, Элисон? - ну да, голос его теперь был не настолько сильным как в самом начале дня, но всё же прекрасно было ясно, что вся эта лёгкая слабость всего лишь последствия лекарств и всё ещё медленно плывущего в начинающей болеть голове сознания. - Ты на что-то сердишься?

Отредактировано Ceallach Morrigan (2016-01-15 04:57:00)

Иногда наступает такой момент, когда человек в ответ на какую-нибудь мелкую подляну мироздания всерьёз допускает мысль вроде "лучше б я умер". Допускает, обдумывает её, поворачивает при свете ламп так и эдак, а потом всё-таки понимает, что это он не всерьёз, бывают и похуже ситуации, из которых вполне реально выбраться без жертв. Вот только в ситуациях с обиженными невесть на что женщинами различных возрастов Келлах так или иначе ощущал себя зелёным юнцом не по возрасту, но по разумению - бестолковым и нихрена ровным счётом не понимающим.
Священником быть было проще - несмотря на всеобщее доверие и какую-то семейственность в отношениях с окружающими, он, тем не менее, отгорожен от всех неким авторитетом, благодаря которому у этих самых окружающих и мысли не возникнет рассмотреть его действия с той стороны, с которой их можно осудить.
Простым человеком, обыкновенным мужчиной быть проще - нет того внутреннего раскола между долгом, принятыми на себя обязательствами и порывами души. Нет того осуждения самого себя за каждую греховную мысль, каждый поступок, совсем не подходящий священнику.
- Ты очень хорошо меня изучила, девочка, - устало вздохнул Келлах. - Ты видишь мои грехи лучше меня, и мне нужно благодарить тебя за это.
Нет, он не хотел уходить от разговора, время для которого, несомненно, пришло - как бы ему ни хотелось сейчас сделать вид, что сознание вновь покидает его, как бы ему ни хотелось сбежать от этой ответственности - лгать ребёнку, которого он воспринимал как собственное дитя, он не мог. Но и слов подобрать, чтобы объяснить всё, что произошло с ним за последние несколько месяцев он никак не мог. Хотя нужно было хотя бы попытаться это сделать.
- До сегодняшнего дня я видел её всего лишь дважды, - он осёкся вдруг, понимая, что если кроме встреч наяву посчитать все разы, когда она снилась ему или являлась в мыслях в бодрствовании, то получится довольно внушительное количество этих самых встреч. - Когда столкнулся совершенно случайно в книжном магазине и потом - тоже совершенно случайно - в больнице. Всего за две встречи невозможно узнать человека, но я будто знаю её всю свою жизнь...
Это было глупо, бредово, до пошлого банально - говорить такими словами о том, что происходило, произошло и продолжает происходить с ним. Он не просто знал её, каждая мысль его была о ней, каждая мысль, наполненная не вожделением, но нежностью, каким-то согревающим светом.
И к чему привёл его этот свет?
К катетеру на руке, медленно капающему лекарству, расползающемуся по его организму и паре нудно пикающих мониторов. Красота, ничего не попишешь.
- Каждого из нас рано или поздно настигает искушение, - мысли всё ещё были вязкими как кисель, ворочались с трудом, да и красноречие всё как-то отказывалось просыпаться. - Я принял мисс Макнилон как искушение, от мысли к мысли я боролся с ним, просил Господа помочь, надеялся понять, как мне избежать падения во грех и... понял только то, что сам виноват в сложившейся ситуации. Виноват тем, что позволил себе недосказанность. Поощрил ложь. Это и стало самым главным моим грехом.
Келлах накрыл лицо ладонью, потирая пальцами гудящие виски - кожа под приклеенным к тыльной стороне ладони катетером мерзко натянулась, заставляя его брезгливо передёрнуть плечами и вернуть руку обратно на одеяло.
- Ты права осуждая меня, да я и сам себя осудил на тысячу раз, - он наконец-то вздохнув посмотрел на Элисон. - Но самое главное не это. Я чувствую, что ты обижена на меня, и именно от этого мне больнее всего, дочка, - он даже сам не понял, что за слово вырвалось у него - чудно трансформировалось у него стандартное обращение священнослужителя к юной девушке.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2016-01-18 04:52:55)

Больше всего ему хотелось сейчас сорваться. Накричать в ответ, придавить, в конце концов, силой - пусть не физически, психологически - заткнуть, приказать молчать и не совать нос в дела взрослых. Она слишком много себе позволяла. Но это было ничуть не больше, чем всё то, что он сам мог бы позволить ей - как хорошей девчонке, очень доброй на самом деле, с действительно чистой душой, что бы там не происходило с ней раньше и чем бы она себя не считала. Единственное, что он всегда повторял ей, искренне веря в свои собственные слова - "Элисон, ты очень хорошая девочка".
И сейчас, слушая как она кричит на него, обвиняет во всём, в чём только можно обвинить, он снова и снова повторял про себя эту фразу. Думал про себя, что, наверное, это единственный человек, практически втрое младше него, которому он позволил бы на себя кричать. Как если бы она в самом деле была его дочерью.
- Эли... - как бы ему ни хотелось прервать поток её обиды, это было сделать не так-то просто. Только ждать сжимая зубы и надеясь, что давят на грудь ему всего лишь невысказанные слова. Но... - Прости. Я, действительно, очень многое не рассказал тебе о себе. О том, как жил до того, как решил стать священником. О том, что привело меня к этому. Что мучило меня все годы служения... И наверное, мне действительно стоило рассказать тебе, что однажды поймав на колокольне одну девчонку я понял, что мне не хватало все эти годы простого и безусловного принятия. А потом, посреди осени, я встретил в книжном магазине девушку, с которой просто не смог перестать говорить. С которой я окончательно перестал чувствовать отсутствие в своей душе чего-то очень важного.
Келлах почему-то безумно устал от этого разговора, от всех попыток выяснения отношений. Ему хотелось одного - просто отключиться и не существовать для этого мира суток трое. Но это было невозможно.
- Есть желания, Эли, - он говорил медленно и, кажется, уже практически неслышно, сидя на постели сгорбившись и рассматривая свои ладони. - Они бывают сиюминутными, быстро вспыхивают и гаснут. Они бывают очень сильными, когда кажется, что нет никаких сил противостоять им. Их можно преодолеть. Мучиться, метаться, рвать на себе волосы, но преодолеть. А потом лет через двадцать вспоминать с усмешкой, мол, надо же, какой я был дурак, ведь ничего смертельного со мной так и не произошло. А бывает что-то, без чего жить действительно невозможно. Нужно только понять всё правильно и вовремя.
Он медленно откинулся обратно на приподнятое изголовье, закрывая глаза и пытаясь вздохнуть так, чтобы лёгкие наконец-то наполнились воздухом, а рёбра перестал сдавливать невидимый, но очень тугой обруч.
- Я такой же человек как и все окружающие. Со своими страхами, прошлым, настоящим. Со своими грехами, искупить которые мне и жизни не хватит. Только говорят, что из совершенно безгрешных получаются не очень хорошие священники. А насчёт имени - тебе решать, - абсолютно спокойно, негромко и без горечи, старательно удерживая всю боль от её слов внутри. - Общепринятые правила ты знаешь. Но я не имею права требовать от тебя их соблюдения, если сам стою на границе, за которой, вероятно.. просто ничего нет. Только, если ты хочешь знать обо мне всё, я расскажу тебе свою историю. Но не тебе одной, - Келлах кивнул на дверь. - Я хочу, чтобы вы обе это знали.

Издалека начинать всегда тяжело. Потому что никогда невозможно определить, где заканчивается это - издалека. На моменте твоего рождения или ещё раньше? Может быть, это издалека заканчивается двадцать четвёртого апреля шестнадцатого года. Может быть, даже ещё раньше.
- Я родился в Дерри, - наверное, стоило начать с этого. По крайней мере, Келлах всегда чувствовал, что первые несколько лет довольно неплохо объясняют практически всю его последующую жизнь. - Мой отец, как я узнал много позже, был одним из боевиков ИРА и погиб в Кровавое воскресенье.
Да уж, начать сложно, продолжить - ещё сложнее, наверное. Келлах замолчал надолго, пытаясь хоть каким-то порядком выстроить мысли и воспоминания в собственном сознании. Получалось из рук вон плохо. Он даже отвернулся от напряжённого взгляда двух пар глаз, кажется самым натуральным образом прожигающего дыры на его коже. Но это тоже помогало слабо. Наверное, действие лекарств заканчивалось - пальцы начинали подрагивать, и он то и дело медленно сжимал и разжимал кулаки, пытаясь хоть таким нехитрым способом поймать какой-то успокаивающий его ритм.
- Сколько себя помню - я ненавидел англичан за это, - Келлах перевёл взгляд с собственных рук на Элисон. В ней он никогда не видел того, что отвращало его от любого представителя саксов. И это был весьма занимательный парадокс. - После гибели отца его старший брат забрал нас с матерью в Дублин. Собственно говоря, там и началась вся моя история.
Он снова отвёл взгляд в сторону, лишь скользнув глазами по лицу Авроры. В палате было прохладно, и, наверное, впервые в жизни он чувствовал этот холод, проникающий под кожу мелкими ледяными иглами. Хотя, кажется, дело тут было совсем не в температуре.

Он рассказал всё. И как в семнадцать лет, празднуя теракт в Энискиллене, унёсший жизни одиннадцати человек (большая часть которых, несомненно, была английскими свиньями), попал к единомышленникам своего отца. И как учился собирать те самые бомбы из ливийского пластида, то и дело взрывающиеся в городах Северной Ирландии как громкие заявления о том, что они никогда и ни за что не отступят от своей Идеи, будут идти к своей Цели до самого конца, выгрызая, если понадобится, путь себе зубами. И как попадал в цепкие лапы доблестной британской полиции, как вырывался из них, отделываясь разве что лёгким испугом. Как в начале девяностых встретил на одной из сходок "того самого" Монагана, оказавшегося совсем не парнем, а очень даже бойкой молодой женщиной, которая не зажгла, но ещё больше распалила в нём огонь праведной борьбы. Он рассказал и о том, как вслед за ней взял в руки винтовку и чуть было не подался в снайперы, но так и не смог сделать ни единого выстрела ни в одного из "этих чёртовых британских собак", косивших его друзей направо и налево, ранивших его Аврил. Рассказал о том, что из-за того случая чуть было не плюнул на все эти перестрелки и взрывные заявления, но снова вспыхнул гневом, когда хоронил в один день сразу шестерых друзей, погибших в беспощадной резне в Грейстиле...
- Она была бы сейчас совсем как ты, Эли, - говорил он о Мойре, неумолимо приближаясь в своём рассказе к самой жуткой его части. - Разве что чуть старше.
Ком в горле не давал дышать, слова приходилось буквально выдавливать. Келлах уже не замечал как белеют костяшки давно сжатых до предела кулаков, как впиваются ногти в ладони - перед глазами его снова разворачивались события того тёплого августовского дня, когда ничего ещё не должно было произойти.
- В Оме была какая-то ярмарка. Мы планировали взорвать автомобиль в воскресенье днём, когда полиции было бы побольше и людей могли бы эвакуировать. Поэтому Аврил с Мойрой спокойно гуляли, пока я с товарищами оговаривал последние детали предстоящего дела, - он снова замолчал. Надолго. Кусая губы и втайне надеясь, что пустота в груди это не предвестник очередной порции раскалённых игл, со всего маху вонзающихся в сердце. Судорожный вздох прервал паузу. - Когда раздался взрыв, я был от него буквально в одном квартале. Я не помню, как добежал туда, как смог найти их в этом... в этой куче окровавленных обломков. Как я вообще понял, что они были там, - голос сорвался, Келлах уткнул лицо в ладони, вцепляясь пальцами в волосы - столько лет прошло, а каждый раз всё это вспоминалось с такой ясностью, будто произошло буквально вчера. - Там было столько крови...
Несколько минут, кажется, понадобилось ему, чтобы перестать раскачиваться как китайскому болванчику, обнимая самого себя, стискивая пальцами плечи. Рассказ требовалось продолжать. Тем более, что осталось не так уж и много.
- Год прошёл в каком-то угаре. Я не помню, где был, что делал. Только какие-то лица, знакомые и не очень. Я постоянно видел только кровь на своих руках. Пытался хоть как-то отмыть её... А потом меня нашёл дядя, - Келлах вздохнул, опуская руки на колени ладонями вверх и сосредоточенно вглядываясь в рисунок тонких линий. - Он вернул меня домой, в Дублин, с горем пополам привёл в себя. И сказал одну вещь, которая решила для меня всё. Он сказал, что война должна закончиться... А церковь для меня всегда была единственным, что напоминало о мире в любой ситуации. Я отучился в Мейнуте, дядя лично рукоположил меня сначала в диаконы, потом в священники. Я служил много где, в мелких деревнях, в небольших городках, потом приехал сюда.
В Килкенни он нашёл свой дом. Настоящий дом. Большую семью и какое-то, пусть призрачное, но счастье.
- Здесь всё слишком хорошо, чтобы быть правдой, - он криво усмехнулся, наконец-то поднимая взгляд.

К такому она была не готова. Казалось, что все запланированные на её долю несчастья и нелепости уже иссякли, поэтому опасаться было нечего, но буквально за пару минут она поняла вдруг, что это только начало. Она хотела правды? Она её получила в полной мере, только вот теперь абсолютно не знала, что с этой пресловутой истиной делать. Чего Аврора ждала? Пожалуй, даже не задумываясь особо, она морально была готова услышать любой рассказ, начиная от того, что он смертельно болен и поэтому пошёл в священники, и заканчивая тем, что он, да-да, пошёл в священники и принял целибат из-за несчастной и несостоявшейся любви. По крайней мере с этим можно было, даже нужно, жить. Как же жить с тем, чем поделился сейчас Келлах Аврора не знала.
Единственное, что едва пульсировало в её ошалевшем сознании, одна крохотная мысль - это было. Именно - было. Когда-то давно. Пускай - с ним. Но в прошлом. Он и по сей день несёт груз непомерной вины, которая уже, кажется, каменным крестом отпечаталась на всей его жизни. Конечно, этому не было прощения. Это невозможно было бы забыть или опустить как незначительный эпизод из жизни. Это была трагическая случайность, однако не только падре был её виновником. Вину за произошедшее - а она прекрасно помнила этот день - следовало бы разделить среди всех участников, которые, быть может, виноваты даже более.
Аврора, всё это время непроизвольно сжимавшая край подоконника, наконец, отпустила его, ощутив ноющую боль в суставах пальцев, и повернулась к Келлу. Краем глаза она видела, насколько напряжена тонкая фигурка Элисон, был видно, что она скована, кажется, не только шоком, но и страхом. Что так напугало её? Что падре оказался не таким светлым человеком, а убийцей? Она что, думала, что вот прям сейчас, наплевав на всё время служения церкви, он схватит что потяжелее и продолжит свой кровавый и жестокий путь?
- Элисон, - произнесла Аврора тихим, спокойным и даже ласковым голосом. - Успокойся, пожалуйста. Ты белее моего халата.
Не глядя на Морригана, блондинка взяла со столика кувшин с водой, наполнила наполовину стакан и поставила на подлокотник кресла, в котором сидела девчонка. Всё так же молча она наполнила и второй стакан и твёрдой рукой протянула Келлу.
- И ты тоже успокойся, - как-то неуклюже, стараясь сделать это украдкой, будто не желая выставлять все свои чувства напоказ, девушка смахнула с щек влажные дорожки крупных градин-слёз и села, запихнув руки в карманы.
- Келлах, ты виноват только в том, что принял это убеждение и позволил ему управлять своей жизнью и жизнями других.
Ей не хотелось сейчас разводить глубокомысленные разговоры, оправдывать его, при этом абсолютно признавая его вину, если не в смерти жены и дочери, то в смерти других невинных жертв.
- Я понимаю, сколько сил тебе потребовала, чтобы это кое-как пережить, а сегодня - рассказать нам, - а сколько уж ей сил требовалось, чтобы не разреветься, она упоминать не стала. - Это твоё прошлое, о котором мы должны были знать. Ошибки, Келл, это неизбежная участь любого живого существа. Их степень, конечно, бывает разная. Твои ошибки - ужасны. Но они УЖЕ произошли, причём довольно давно. Сейчас ты - другой человек, поэтому... лично для меня это уже не играет никакой роли.
Двойственные чувства разрывали душу Авроры в клочья. Она давилась собственными слезами, пытаясь сохранить свой голос ровным и унять дрожь в руках и ногах, она металась от бесконечной любви к этому человеку, к жалости к нему, а потом к омерзению к сидевшему перед ней убийце. Наверное, она сама верила в то, что произошедшее столько лет назад её никак не затронет, никак не изменит её отношение к этому человеку, но сейчас ей было сложно даже смотреть на него. Шок от узнанного затмил даже то, что имя его бывшей жены так созвучно с её собственным, и Роре было даже сложно представить, что до сих пор испытывает Келлах.
- Пациенту пора отдохнуть. Пойдём, Элис. Время посещения закончилось.
Пожалуй, Ро сказала это ещё более нейтральным голосом, нежели рассчитывала. Ей было страшно от услышанных в собственном голосе нот металла, горя и слёз, которые она не сумеет выплакать за всю свою жизнь, даже если проживёт ещё целый век. Девушка резко поднялась с кресла и выжидательно уставилась на девушку.
Тем временем второй карандаш в её кармане был сломан пополам.