Отец Стефан близоруко щурится куда-то за спину Келлаха, явно сканируя колким старческим взглядом что-то не очень знакомое, Морриган с некоторым удивлением смотрит на отца-администратора, тщетно пытаясь выпутаться из фиолетового орната и при этом понять, что вообще происходит в ризнице. Отец Стефан это вам не епископ Ниван, у которого всё легко читалось на лице. Церковь святого Каниса, это вам не собор - тут все всех знают как облупленных и новое лицо, само собой, вызывает пристальнейшее внимание.
- Эйдан? - нет, он видел Флэтли среди прихожан - его трудно было бы не увидеть. Да и, по сути, слишком мало было достаточно знакомых ему здесь, на сегодняшней мессе, чтобы проигнорировать пару практически уже родных лиц. В этом приходе он хорошо познакомился за полтора месяца разве что с детьми, катехизацией которых был занят всё это время.
И всё же.
- Откуда ты... - вопрос повисает в воздухе, Келлах вообще как-то забывает, о чём хотел спросить, когда пальцы Эйдана сжимают его плечо, и только неловко благодарит. - Да, спасибо, я рад, что тебе понравилось.
Отец Стефан незаметно исчезает, повыгнав мальчишек-министрантов, оставляя мужчин наедине.
Странные эмоции волной накрывают Морригана, уже совсем почти не отца, не падре и даже более не преподобного. Эмоции, от которых, не смотря на парадоксальное облегчение, хочется завыть и забиться в угол загнанным зверем. Он не ожидал, что хоть кто-нибудь рискнёт подойти к нему, фактически изгою, преступившему самое святое - все обеты.
- Извини, ты не поможешь? - орнат наконец-то легко соскальзывает с него, когда Келлах чуть наклоняется, а Эйдан тянет за край отчего-то ставшего довольно тяжёлым полотнища облачения. - Спасибо...
Стола, пояс, альба - всё отправляется на вешалки и на полки шкафа с облачением. Келлах тщательно расправляет складки одеяния и молчит. Потому что и сказать-то нечего. Всё ли хорошо? Не всё. Но в то же время - лучшего ему и не надо.
- Да, Эйдан, всё хорошо, - наконец-то вздохнув и ладонями отряхнув от невидимых пылинок сутану кивает он. - Может быть чай? Или кофе?
Наверное, им стоит поговорить - о сложившейся ситуации в курсе только клирики и Аврора. Даже Элисон, судя по тому как быстро и незаметно она покинула церковь в самом конце службы, не ожидала такого исхода так скоро.
- Пойдём? - Келлах указывает на дверь, ведущую из ризницы в кажущиеся бесконечными коридоры подсобных помещений церкви.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2016-03-02 06:04:58)

Келлах молча кивает, принимая к сведению замечание про кофе. Не особо раздумывая ведёт Эйдана туда, где сам ещё не успел толком обжиться за полтора месяца. Он привык к просторным коридорам собора, церковь же была в несколько раз мельче величественного здания в ста метрах от себя. И коридоры здесь были не такие длинные, и помещений в несколько раз меньше, и света больше.
Эйдан ловит его руку, а он лишь чуть мотает головой в ответ, мол, не думай, не волнуйся, всё нормально. Всё нормально. Нормально.
- Присаживайся, - он кивает Эйдану на лавки, поставленные вкруг большого стола посреди импровизированного кафе, где то и дело собираются прихожане поболтать за жизнь, выпить чашку чая с клириками. Церковь святого Каниса уютнее собора с именем того же святого. Домашнее.
Сварить кофе недолго. Как говорится, долго ли, умеючи, и через несколько минут перед Эйданом уже стоит чашка с ароматным и довольно крепким напитком, а Келлах садится напротив, складывает руки на стол и, не поднимая взгляда на Флэтли, всё так же задумчиво крутит чашку в пальцах, словно не чувствуя как даже сквозь тонкий фарфор обжигает его только что сваренный кофе.
- Всё действительно в порядке, - наконец вздыхает он. Видимо, слишком тяжело - Эйдан кажется ему чрезмерно обеспокоенным - и тут же спешит уверить друга в своих словах. - Нет, всё действительно в порядке, Эйдан. Всё... - он медленно поднимает взгляд, встречаясь глазами с Флэтли, и словно срывается, нервно дёрнув губой. - Но не я.
Он несколько минут ещё пытается вспомнить, был ли Эйдан на той рождественской мессе, когда он рухнул без сознания едва успев закончить первое чтение, потом мысленно машет рукой, делает маленький глоток кофе и отвернувшись в сторону небольших окон под самым потолком помещения негромко говорит:
- Новая жизнь всегда пугает, знаешь? - разумеется, знает, но слова, похоже, как-то не очень контролируются сознанием и льются сами. - Особенно, если в эту новую жизнь ты выходишь вот как-то так, оторвавшись сразу и от всего, что держало тебя на плаву долгие годы. Даже если причина этого отрыва радует, а не огорчает.
Снова негромкий вздох и ещё один глоток кофе, прямой взгляд в лицо собеседника.
- Самое худшее, что может случиться с приходом - сложение священником сана, ты это знаешь. Все это знают. Это рушит веру, отвращает людей от церкви, но, Эйдан, - он смотрит на него почти так же беспомощно, как смотрел на отца Стефана в конце своей последней мессы, - я не мог поступить иначе. Ты знаешь, что случилось со мной на последней мессе в Рождество?
Непоследовательно? Ну и пусть - его слишком сильно сейчас рвёт на части изнутри, чтобы он мог говорить последовательно и ровно. Он сам не знает, с чего начать, чем продолжить и о чём вообще говорить сейчас.
Всё в порядке. Но слишком запутано.

Отредактировано Ceallach Morrigan (2016-03-18 23:22:47)

- Знаешь, почему? - он неопределённо хмыкнул. Просто интересно, насколько его ожидания соответствуют действительности. Кто знал, кто догадывался, кто, может быть, даже позлорадствовал. Он прекрасно помнил, как изменилось отношение к одному из его сокурсников, когда тот решил уйти из семинарии. Ещё даже не диакону, всего лишь ученику. Он помнил его ссутулившуюся фигуру и втянутую в плечи голову - даже скрытое презрение окружающих способно раздавить любого. Парень был молод, и Келлах, на правах старшего товарища старательно вправлял ему мозги, увещевая и призывая не обращать внимания на слова "друзей", а идти своей дорогой и быть благодарным Богу за то, что не дал совершить ошибку, показал иную дорогу раньше.
И теперь он сам не знал, насколько и когда был не прав - когда был твёрдо уверен в своих намерениях и призвании подавая документы в семинарию и пробиваясь сквозь хор дядюшкиных коллег или когда, не менее твёрдо уверившись в своём решении оставить "пост", писал покаянное письмо аж самому Папе. И был ли прав вообще хоть раз в своей жизни.
- Я, знаешь, Эйдан, семнадцать лет не имел ни единого сомнения в том, что всё делаю правильно. Ни единого мгновения не сомневался. С самого первого момента, как сообщил дяде о своём решении, с того момента, как он поддержал меня в этом решении. А теперь я не могу понять, почему, - Келлах вздохнул, подпирая ладонью подбородок и глядя всё так же в сторону подслеповатого окошка под потолком прохладного церковного подвала, медленно двигая по столу чашку с остывающим кофе. - Почему Богу не было угодно моё служение. Или почему Он не принял его. Почему послал мне её...
Аврору. Его невероятное, внезапное белокурое счастье. Она ждала его завтра у себя, но... он ведь не мог решать за неё, не мог быть уверен до конца, что всё будет так, как хотелось бы ему, как мечтается ему. Он мог быть уверен только в себе. В своих намерениях.
А ещё в том, что вера его всё так же крепка.

- Эйдан! - он внезапно почти кричит ему в лицо со всей горечью, вдруг выплёскивающейся наружу, едва сдерживая страдальчески искривляющиеся губы. - Эйдан, ты понимаешь, что... ЧТО есть священство? - от такого эмоционального всплеска, внезапного нажима голос срывается, исчезает, и Келлах зажмурившись отчаянно мотает головой, чтобы сбросить с себя невидимую удавку, стягивающую его горло. И только через минуту он может продолжить - тихо и бесцветно: - Это величайшее благо, бесконечный дар, который...
Который - что? Который ты, недостойный слуга, сейчас просто втаптываешь в пыль? За который, на алтарь которого ты клялся положить свою жизнь, которым теперь пренебрегаешь и, заталкивая на дальнюю полку своей никчёмной жизни, стыдливо отворачиваешься?
- Я клялся, Эйдан. Я приносил обеты вечного служения, Эйдан! Я был уверен, я знал, что должен жить так. Но... - силы словно покидают его в единый момент. Келлах просто падает головой на собственные руки, горбя спину и чувствуя как натягивается на плечах плотная ткань сутаны. И как сквозь неё к его сердцу неожиданно подкрадывается непривычное мягкое тепло. Словно вот именно сейчас - никогда раньше с ним не случалось такого - именно сейчас его плечи обнимают тёплые отцовские руки. - Я так её люблю, - каждое слово через паузу, через медленно поднимающийся на лицо друга взгляд, через постепенно овладевающее теперь всем его разумом поражение.
Дядя тоже говорил ему что-то такое, что сейчас говорит Эйдан. Келлах смутно вспоминает те разговоры семнадцать лет назад - в прохладном доме какого-то приютившего его сердобольного священника очередной церкви, из посещённых им в безумии охватившего его горя. Сколи говорил что-то о призваниях и предназначении, об искуплении грехов и Милосердии Божьем. Он тогда очень много пространно говорил, Келлах тогда очень много отрешённо слушал.
- Я обманул всех, понимаешь? - он опирается подбородком о сложенные на столе руки - ощущение тёплых ладоней на плечах почему-то так и не отпускает, но от этого ему становится парадоксально легче. - Тебя, Элисон, Аврору, дядю, мать, тысячи людей. Но не это самое страшное. Я обманул Его. И хотя я знаю о том, сколь много Он милосерден, мне самому не избавиться теперь от этого чувства вины. Я пренебрёг полнотой жизни в Нём ради земного, понимаешь? Получается-то именно так.
А ещё дядя говорил, что жизнь обязательно меняется, когда грехи оказываются прощены и искуплены. Значит, Он принял его жертву за всё, что он натворил?
- Меня утешает только одно, - Келлах наконец-то вздыхает и садится прямо, беря в руки чашку с безнадёжно остывшим, но всё ещё хранящим аромат и вкус кофе, делает глоток и, не выпуская чашки из пальцев, продолжает. - Я знаю как прожить оставшуюся жизнь, чтобы она была правильной. Я ведь отказался от сана, а не от любви к Богу и ближним. Я сделал это не ради похоти, а ради любви. Может быть, я всё-таки не так уж неправ?

Отредактировано Ceallach Morrigan (2016-04-04 12:22:49)

Эйдан сжимает его руку, и Келлах, закрыв глаза, накрывает ладонью лицо. Замолкает, набрав побольше воздуха в лёгкие и застыв так. Ему катастрофически необходимо, чтобы тревога, охватившая его, эта паническая атака улеглась. Свернулась как змея прохладным клубком и перестала занимать все его мысли и сдавливать сердце. Он прекрасно знает, что именно ему нужно, но никак не может сделать это для самого себя. Нужно выдохнуть.
Он выдыхает.
И что-то становится более понятным, а что-то просто вдруг перестаёт волновать.
- Знаешь, Эйдан, - он потирает подбородок, блуждая задумчивым взглядом по лицу друга, по увешанным кучей фотографий белёным стенам маленькой столовой, которая совсем не сравнится со столовой в соборе Каниса. Ему этот приход за очень короткое время полюбился больше иных, бывших в его короткой карьере священника. И он начинает издалека. - Здесь очень много детей. Я пять лет скитался по разным приходам, но нигде их столько не бывало. И знаешь, что я понял? - он поднимается со своего места, привычным жестом одёргивает сутану и подходит к фотографиям, внимательно вглядываясь в несколько десятков смеющихся детских лиц. Потом оборачивается к Эйдану и жестом зовёт его подойти. - Я всё-таки не ошибся, когда поступил в семинарию, когда приносил обеты. Я не ошибся. Ради вот таких моментов, - он неторопливо проводит кончиками пальцев по целой серии фотографий, где среди ярких цветных пятен ковриков, красочных книг и игрушек игровой комнаты то и дело мелькает чёрное пятно его сутаны, постепенно словно растворяющееся в застывшем на картинках детском смехе, - стоило стать священником. Чтобы увидеть, почувствовать и начать жить счастьем.
Снова. Чтобы понять, что не всё внутри выгорело дотла. Пусть он не сомневался, когда писал прошение о сложении сана, но тогда ещё, в тот самый момент он всё ещё не чувствовал жизни в себе. Она была, несомненно была - Аврора оживила его - но вся та жизнь, что постепенно, незаметно наполняла его благодаря ей, была скрыта под слоем пепла, который окончательно снесли дети.
- Отец Стефан, наш настоятель, очень мудрый человек. Я посоветовал бы тебе исповедоваться у него, - помнится, именно отец Стефан первым принял его исповедь после случившегося между ним и Авророй, первым выслушал казавшуюся бредовой идею письма Папе, поддержал и не осудил ни словом, ни взглядом. И назначил отказавшемуся от проведения литургий Келлаху занятия с приходскими детьми.
- Но я боюсь только одного, Эйдан, - он оборачивается к Флэтли, но в глазах его, словно в противовес утверждению о страхе, вдруг мелькает улыбка. - Вдруг она не согласится? Что мне тогда делать? Дороги назад нет в любом случае. Только вперёд, но если не она, то... никто, понимаешь?
Потому что не было иной женщины, к ногам которой он мог бы положить всю свою жизнь.