Все должно было быть не так. Совсем не так. Он должен был быть этим вечером самым счастливым на свете человеком, так же, как был им вчера. Через месяц у него должна была быть свадьба. У них. Она обещала ему ребенка.

Он поцеловал ее перед выходом и пожелал хорошей дороги, поцеловал дочку. Бэкки должна была отвести девочку в школу, а после отправиться на работу сама, такой была договоренность, для того, чтобы они нашли общий язык. И надо признать, у них это отлично получалось, словно бы и не было ни каких четырех лет вранья, словно бы они знали друг друга всегда. Эмма даже призналась ему, что после свадьбы предложит Бэкке называть ее мамой.
- У меня будет молодая и самая красивая мама. Ты - молодец, папа, что выбрал ее. И еще больше молодец, что она тебя выбрала. А когда у меня будет братик, то я научу его драться с монстрами лучше всех.
Эмма и слышать не хотела ни о какой сестре. "Ну ладно, пусть будет, но первым братика."

Телефонный звонок выдернул его из очередного проекта.
- Джонатан Миллиган? Вы записаны как доверенное лицо Ребекки Гилберт. Вы должны проехать в госпиталь святого Луки.
Авария. Нет, ребенка с ней не было. Тяжелое состояние. Без сознания. Вы должны приехать как можно скорее.
Два быстрых звонка: дочери и родителям.
- Да милая, Ребекка в больнице, когда поправится не знаю. Но пока я ей нужен. Я рад, что с тобой все в порядке, после школы поедешь к бабушке.
Как много дочь поняла по его голосу Джонатан не знал, но он верил, что Эмма его послушается и сделает все так, как надо.
Он оказался в больнице так скоро, как смог, но его присутствие не изменило ничего. Что бы он не подписал, любые разрешения, даже на самые рискованные операции были уже бесполезны. И дело было даже не в упущенном времени, а в самой аварии. Удар пришелся как раз по пассажирскому сиденью.
- Потеря крови была слишком велика. Мы не могли ее спасти, мистер Миллиган.
Все, что было дальше происходило в какой-то пустоте, словно во всем мире кончился звук, кончились прикосновения, кончилось все, и только какая-то фоновая картинка проходила перед ним. Он что-то подписывал, о чем-то говорил. Но все это не имело ни какого значения. Не сейчас. Не теперь.

Пустой днем бар принял его. Не для этого разве они днем и работают? Чтобы тот, кому больше некуда идти мог залить все, что у него на душе.
"Вина водителей сейчас устанавливается. Не исключено, то виноваты оба." Джонатану не было до этого ни какого дела. Он не хотел мести, он не хотел даже справедливости. Все, что ему было нужно, было не возможно. Вернуть Бэкку.
- Алло, папочка. Я у бабушки. Как тетя Бэкки?
- Привет, милая. - Джонатан молчал. Он не знал как сказать это шестилетнему ребенку. Но сказать было надо. - Тети Бэкки.. больше нет с нами.
Поймет ли ребенок, что значит эти слова? Нет, не поняла. В трубке раздалась возня.
- Бабушка, а что значит нет?
Джонатан малодушно положил трубку, решив, что его мать объяснит все сама. Сейчас он все равно не смог бы сказать ничего. И тем более, он смог бы видеть лица своих родителей, так и не принявших его избранницу. Осуждавших ее за то, что она была англичанкой.

Ноги несли его из бара. Куда? Он сам не знал, только чувствовал, что там ему станет легче. Хоть что-то, хоть кто-то во всем этом городе должен понять его. Принять.
"Мастерская "Морриган и сыновья"".
- Морриган?
Джонатан зашел в мастерскую, оглядываясь, выискивая среди кучи дерева единственную живую фигуру того, кто должен был понять его. Должен.
- Келлах. Ее нет.

Отредактировано Jonathan Milligan (2017-01-26 09:38:25)

Донатан стоял посреди мастерской, заполненной не настоящими птицами, рыбами, резными цветами, сделанными из того, что уже умерло, чтобы служить основой для чего-то фальшивого, чего-то, что не имеет ни какого отношения к тому, чем хочет казаться. Так и этот мир был не настоящим, фальшивым, искусно выточенным из обломков чего-то, что было раньше, что умерло вместе с Бэккой. Этот мир просто не мог быть настоящим, он был только иллюзией, размытой количеством алкоголя, который плескался в нем, скрытый пеленой дыма, клубившегося в его голове, от бессчетного количества сигарет. Но он понятия не имел, что делать, чтобы этот мир исчез, как сломать его так, чтобы его искусственность стала очевидна, а Джонатан смог бы вернуться к тому, настоящему миру, где она была, где она ждала его дома, мило воркуя с его дочерью о чем-то понятном только им. Он хотел услышать, как она беспокоится о выборе платья, хоть и прикрывает это тем, что ей все равно. Уже которое "все равно" за эту неделю? И он в очередной раз скажет "Я влюбился не в твои платья, а в твою улыбку, так что, не надейся, что я замечу его раньше, чем начну его с тебя снимать". Она улыбнется, той самой очаровательной улыбкой с хитринкой, чуть нахмурит брови и снова сообщит ему, что на свадьбе они будем далеко не одни. Джонни вздохнет, "А жаль. Тебя и Эммы мне более чем достаточно, чтобы создать из нас троих семью".
Из них троих.
Вопрос Келлаха бьет ему поддых. Не буквально, но этого достаточно, чтобы вернуть Джонатана в этот самый искусственный мир. Чтобы напомнить, что в нем ее нет и заставить его поднять взгляд.
- Бэкки. - Слезы медленно текут по щекам, но он не чувствует их. Он не чувствую ничего, кроме сильного дружеского плеча - единственного повода, чтобы он не осел прямо здесь, ведь он достиг того места, куда шел. Но поддержка не только не дает упасть под тяжестью чувств и выпитого алкоголя, она иссушает, успокаивает и он затихаю. Опирается рукой о руку Келлаха и садится на ближайший табурет, утыкаясь лицом в свои ладони. Джонни не может смотреть ни на что, и какое-то время, не может говорить. Голова чуть плывет, но это не важно. Мыслей все равно нет, только звонкая пустота. И все же, спустя молчание он поднимаю взгляд на своего собеседника.
- Ребекка... попала в аварию. Сегодня утром. - Он не может произнести слова "погибла", "скончалась" и любые другие, которые несли бы прямой и сухой смысл только, что произошло. Он не в силах даже думать ими. Но он хочет, чтобы его слова были понятны и судорожно ищет им замену, сопротивляясь тяжелой, тягомотной трясине горя и виски. - В больнице сказали, что она потеряла сознание при ударе. Внутреннее кровотечение.
Все это звучит настолько сухо, что кажется, что это говорю не он сам, что все эти слова ни как не касаются его собственной жизни, и жизни его любимой. Все это просто факты из сводки новостей.
Дыхание перехватывает мысль, что там она и будет, и Джонатан тяжело глотает это ощущение. Молодой журналист, ведущая дневных новостей, тех самых, в которых и будут освещать аварию.
Только сейчас Джонни вспомнил, что ему задавали вопросы, что в больнице были какие-то камеры. Но он ушел от них, не желая участвовать в этом фарсе. Из-за них он и покинул больницу так спешно.

Слова Келлаха режут ему слух. Джонни когда не был примерным католиком, и тех пор, как он сбежал из дома, лишь случаи приводили его под крышу храмов. Но он знал, что это за молитва, он знал смысл этих слов и не хотел верить в то, что они относились к Бэкке. Он не хотел, чтобы они к ней относились.
Джонни готов был вскочить и крикнуть "прекрати! не смей говорить эти слова о ней!", но отупение, сковывающего его, не дало ему даже открыть для этого рта. Сейчас он не хотел этого слышать не потому, что это была молитва, не религиозная составляющая его ужасала в этих словах, до религии ему было мало дела. Его ужасал тот смысл, что она несла в себе, неумолимо истинный, непоправимый.
Тяжелая голова пса, его дыхание, тепло прижатого к ногам тела, все же заставили Джонатана убрать от лица руки и накрыть одной из них затылок зверя. Он бы даже обнял пса, ведь эта молчаливая поддержка для опустошенного разума, была не менее важна, чем поддержка его хозяина. Но рука Келлаха легла на плечо Миллигана.
Подняться было сложно, тело отказывалось двигаться, отказывалось выполнять хоть какие-то осмысленные действия. Джонни снова оперся о друга, доверяясь тому во всем, что будет с ним дальше. Сам он был не в силах принимать больше ни каких решений. Ни сегодня. Сегодня его решения не спасли его любимую, они не помогли ему ни в чем. Так для чего что-то делать, если это не способно спасти?
Он упал на диван рядом с псом, откидывая голову назад и бесцельно глядя в потолок. Джонни знал, что Бэкки была бы зла на него за это. За то, что забыл про дочь и даже не пытается узнать, как она переживает эту новость. Но сейчас он не мог заставить себя позвонить. Это было малодушно, это было слабостью, но Джонни не хотел даже пытаться. Не сейчас. Не сегодня.
Рука привычно сжала стакан, как сжимала подобные всякий раз. Привычно, чисто механически поднесла его к губам и так же механически Джонатан сделал глоток.
Лишь когда стакан был пуст, Джонатан поднял голову, пытаясь сфокусировать взгляд на Келлахе, и уже спокойно, ровно, но совершенно пустым голосом задал ему простой вопрос.
- Как ты пережил?
Если ему, Джонатану так больно, то как Келлах смог пережить смерть не только любимой жены, но и детей. Его собственное убийство.

Забыл? Как можно забыть лицо той, с которой действительно хочешь прожить свою жизнь? Или возможно? Забыть ее глаза, улыбку.. Бэкки улыбается всегда словно бы с издевкой, но глаза говорят правду, и Джонатан верит ее глазам, ни чуть не ошибаясь. Улыбалась. Как же сложно в это поверить. Она лежала под звездами и с удивлением слушала, как его голос разносился над водной гладью Темзы. Ей ни кто прежде не пел песен. Не таскал на набережную, что бы полежать вместе под пледом на втором свидании. А его никто не слушал до сих пор с таким интересом, не требуя ничего больше. Юная, красивая, серьезная, любящая. С ней он мог быть собой с самой первой встречи.
Как может он забыть ее полные счастья глаза, когда она снова смогла после травмы скакать на лошади во весь опор? Ее нежные руки, касающиеся его, когда он учил ее перебирать струны. Ее гибкое красивое тело, подарившее столько наслаждения. Для него она была идеальна, со всеми достоинствами и недостатками. С ней он снова хотел жить. Действительно хотел этого, чувствуя, что все, что между ними полностью взаимно.
Но что делать теперь, когда ее нет? И что делать, если однажды и он забудет лицо любимой? Как жить дальше?
И Джонатан знает, что он должен жить. У него есть та, ради кого он должен это делать.
Пять лет назад, когда он остался с почти годовалой дочкой на руках, все было иначе. Он потерял любовь, но не смысл жизни. Он пил. Он спихнул дочь на наемную няньку, сам уходя в работу и алкоголь. Ему казалось, что мир померк. Но он не хотел умереть так, как хотел этого сейчас.
- А что делать, если не хочется жить, как бы отчетливо ты ни понимал, что должен это делать? Меня не пугает ад или что там еще меня может ждать. Я просто хочу быть с ней.
Тогда его вытянула Бэкки. А теперь..
Джонатан протянул пустой стакан, чтобы Келлах наполнил его вновь. Горе и мысли не давали напиться, не давали ощутить то, на сколько он сейчас действительно пьян. Джонни до сих пор казалось, что сколько бы он ни выпил за сегодня, он был непростительно трезв, и он очень хотел это исправить, надеясь, что алкоголь заглушит все. Он бы не отказался и от старых друзей - марихуаны или еще кого, но вот уже десять лет как их вообще не было рядом, о чем он пожалел сейчас впервые за эти самые десять лет.

Если бы Джонатан услышал эти слова в любой другой ситуации, то бы рассмеялся тому, что священник их говорит. Но сейчас смеяться у него не получалось ни чему. Он только молчал и думал, медленно, словно мозг был чем-то медленным и вязкими.
В его собственной жизни не было веры. В его восприятии мира ее не было. Не сказать, что там было как таковое знание, но для Джонатан было только одно то, что он мог бы приравнять к Богу или еще чему-то, что было бы определяющим структуру мира - ощущение гармонии. Не сама гармония, а ее ощущение. И сейчас этого ощущения не было совершенно. Весь его мир, все что он знал, понимал и чувствовал разлеталось осколками, расплескивалось, ломалось, крошилось и текло вязкой липкой безысходностью. Он не чувствовал ничего, что могло бы быть верой или знанием. Он просто не хотел жить в мире, где нет Бэкки. Он даже до сих пор не мог ощутить этот другой мир, изменившийся. Словно сейчас он был где-то в пограничье, между мирами, где она была и где ее уже не будет. В своем собственном чистилище.
Келлах снова говорил о памяти, а Джонатан не мог даже и думать о чем-то подобном. Не помнить ее. Еще сегодня утром она касалась его, ласкала его, была в его объятиях, доставляя наслаждение, разбудив его прежде, чем проснется Эмма, чтобы поднять настроение перед работой. Все тело заныло от этого воспоминания, ощущения ее прикосновения, которого, если все это реально, больше никогда не будет. Он даже сам тихо простонал, полный тоской.
Он не хотел забывать о ней ничего. Совсем ничего. И именно сейчас он сильно жалел о том, что не делал с ней бесконечного количества фотографий, видеозаписей и прочего, что могло бы сохранить для него ее. Но она была так молода и прекрасна. Они должны были умереть вместе, в старости, когда бы стали немощными стариками с кучей детей, внуков и сиделкой, высказывающей этим самым внукам и детям, то они ужасно непослушные старики и опять сбежали на романтическое свидание и заблудились, а ей их искать.
Она не могла умереть вот так. Не сейчас.
- Я хотел жить с ней. Да, с ней я действительно хотел жить. Любить. Мечтать. Я даже снова начал писать песни. Для нее. О ней. Если Он есть, то где его милосердие? А если его нет.. - Джонатан замолчал, не зная, что еще сказать. Не зная вообще к чему он вел. - У меня сейчас ощущение, что я сам мертв. Что я где-то в другом мире, а она осталась там, без меня. А мертв я, но боюсь это осознать. Я чертовски пьян. Это.. - Джонатан посмотрел на стакан, - я не знаю сколько бутылок я уже выпил. Но мне кажется, что и этого мало. Что я скажу Эмме. Как мне объяснить ей все. Она знает, но.. Я не.. Она же успела полюбить Бэкку. Хотела ее мамой звать. Морин ушла от нас, когда Эмме был год..
Спокойствие атмосферы, алкоголь и мирное дыхание пса на коленях делали свое дело. Нервное напряжение требовало разрядки. Слова были все медленнее, связь между ними все слабее.
Джонанан не заметил, как опустил руку со стаканом на диван, а сам уснул.

Головная боль была такой, что Джонатан и не помнил, когда в последний раз подобную испытывал. Еще хуже было во всем остальном организме. Но яркий свет бил в глаза, не позволяя и дальше пребывать в блаженном состоянии забытия. Не таком уж блаженном, если учесть, что его штормило даже сквозь сон, и все же, это было куда лучше, чем то, что стало, когда он проснулся.
Движение головой отозвалось едва подавленным рвотным рефлексом. Горло пересохло, да еще и так мерзко, что попытки сдержать порывы вызывало едва ли не болезненное ощущение. О вкусе лучше было даже не думать, и вот это, к счастью или нет, получалось. Мысли вообще не хотели появляться в голове, только какие-то размытые образы происходящего сейчас и произошедшего.. вчера? Но все это было слишком большим бредом.
Джонатан попытался перевернуться на живот, чтобы оттолкнуться руками от кровати, но падение вниз не дало осуществиться этому маневру.
Громкий собачий лай прямо над ухом, вкупе с падением пытались вернуть ясность мысли, но не так хорошо, как хотелось бы. Какие-то тяжелые недовольные стоны доносились до ушей, пока Джонатан не понял, что это его собственные, вызванные не очень удачными попытками сесть.
В голове начало проясняться. Он потер ладонями лицо, пытаясь осознать где находится. Уже довольно давно у него не было пробуждений неизвестно как и неизвестно где. С момента появления в его жизни Бэкки.
- Бэкка..
Джонатан тихо выдохнул любимое имя, пытаясь понять как именно она связанна с происходящим. Рвотный позыв подавил матерное слово, желавшее сорваться с языка, когда цепочка события хотя бы примерно обрисовалась в голове.
Он был у Келлаха, а эта белая псина - Эйфин. А вон там, заметил Джонатан краем глаза, и сам Келлах, делает что-то явно религиозного характера.
- Мне это не приснилось? - Наконец выдавил он глухим голосом, снова утыкаясь лицом в ладони и пытаясь ими вернуть себе ясность мысли, массируя голову. - Можно воды? Я сам не дойду до кухни.

Вода казалась спасением. Чудесная ледяная вода, почти что живительная. Ровно до того момента, когда все не попросилось обратно.
Джонатан с трудом подавил рвотный позыв, облокачиваясь на протянутую Келлахом руку с телефоном. Он уж знал, куда бежать в этом доме и, согнувшись в три погибели, сделал это. Как бы ни было ему плохо, он не имеет права допускать подобных промахов в доме своего друга.
За вчерашний день он ничего так и не съел. И теперь организм словно хотел отомстить ему за это, пытаясь выдать из себя его внутренние органы, когда то немногое, что еще было в кишках, успело выйти. Отравление давало о себе знать во всей красе.
Когда все, что могло покинуть организм, сделало это, Джонни нажал на кнопку и отполз к двери, опираясь о косяк, и все так же, не желая подниматься выше уровня пола.
Говорить было тяжело, не только из за общего состояния. Теперь у него было еще и содрано горло. Но Келл поймет, а с остальными он говорить и не собирался. Не сегодня.
- К черту ее. Не хочу о ней даже слышать. - У Джонни было время подумать над ответом, на предложение Келлаха позвонить. Но ответ был таким изначально и он не изменился. Он все еще не хотел ни как связываться с матерью, особенно сейчас. - Ни о ней, ни об отце.
Обид было много, но сейчас они имели особенное значение для Джонатана. Он просто не мог не думать о том, как смотрели его родители на его невесту. Даже спустя месяцы общения, даже после объявления о помолвке, даже.. Они улыбались ей, но их взгляды говорили только об одном - им слишком сложно принять ее, как человека. Обычного человека, без постоянных мыслей о ее английских корнях.
Но была та, кому позвонить было нужно.
- Сколько сейчас.. - Джонни подполз к ванне, ополоснул руки и выудил из кармана телефон, плохо соображая, что на этот ответ ему легко мог бы дать и Келлах. - Хорошо. Она еще не на уроках.
Пальцы слушались плохо. Слишком плохо и Миллиган протянул чертову трубку другу, чтобы тот сделал это за него. Набрать номер дочери было сейчас самым правильным решением. Она сейчас дома и они узнают о том, что Джонни жив.
- Привет, милая. - Кивнув в благодарность, Джонни приложил трубку к уху. - Да, я не очень хорошо себя чувствую. Не давай трубку ни кому. Я хочу слышать только тебя. Только ты и я во всем этом мире. Я здоров, просто слишком... перенервничал. Но к вечеру я буду дома. Попроси их привести тебя, хорошо? Я люблю тебя, Эм. И Бэкки, где бы она теперь ни была, тоже. До вечера.
Он сбросил трубку.
- Доволен?

Келлах был прав, требуя от него сообщить родным о том, что он жив. Конечно же, долгие годы Джонатан жил вообще ни кому и ничего не сообщая, даже своим друзьям он порой забывал рассказать как и чем живет. Больше всего о нем знали только нынешний продюсер и лучший друг, и то, только потому, что сами прилагали к этому усилия. Но теперь он был должен хотя бы своей дочери, и долг он этот благодаря другу выполнил.
- Спасибо, - поблагодарил ДЖонатан за все, что Келлах для него сделал и делал сейчас. Голова гудела и плыла, но кое-какие человеческие мысли к Джонатану начали возвращаться, и среди них оказалась и благодарность. Что уже хорошо, учитывая ситуацию. - Да, воды.
Джонни откинулся на диван мордой вниз, так меньше вело и не нужно было прилагать невероятных усилий, чтобы удержать себя в равновесии.
Освободившееся от мути сознание, хоть и пока совсем немного, возвращало и мысли о причине всего происходящего, снова и снова. Пальцы сами тянулись сжать край дивана, чтобы подавить рвущийся снова из груди вопль. Нет, лучше пусть мутит, лучше страдать телом, чем снова и снова видеть ее перед глазами. Вот только даже муть, от того, что Джонни поднялся на диване обратно, не помогла прогнать мыслей и видений. Он видел ее там, на железном столе, когда какой-то мужик закрывал чертовы двери. Холодные стены больницы, окровавленное, бледное лицо Бэкки на опознании и равнодушие во взглядах медперсонала. Нет, Джонатан знал, что так и должно быть, что она для них всех, не более, чем еще одна пациентка, которая не выжила. Но не для него. Мелкая дрожь снова прошлась по его плечам, когда он силился понять что же ему говорит Морриган.
- Спасибо. Я не хочу есть. Не могу. - Даже от мысли о еде его снова тошнило. "Надо" не срабатывало. Джонни чувствовал, что он сейчас при всем желании не сможет запихнуть в себя ничего, кроме жидкостей. И лучше всего, если это будет еще одна доза алкоголя. С несколькими граммами эйфоретика. Но в этом доме его точно не найдешь - едва ли вообще стоит искать наркотики в доме священника. А вот в куртке самого Джонатана можно поискать самокрутки.
- Я могу покурить здесь? - Миллиган пошарил рукой по дивану в поисках куртки, а после кармана на ней, чтобы выудить пачку, в которой среди родных ей сигарет, ждали своего часа и те немногие самокрутки, от которых Джонни старательно отучался последние годы. Ради Бэкки. Его рука сжала пачку, сминая несколько тонких белых палочек. - Или мне лучше попытаться выйти наружу?

Нет, есть он не хотел не от похмелья. Совсем не от него. Когда он напивался до похмелья обычно, то знал, что нужно сделать и не противился спасительным средствами. Но сейчас все было иное. Он просто не мог этого сделать сейчас. Но толку спорить не увидел, предпочитая просто проигнорировать еду по факту.
А вот покурить он хотел сейчас.
Да, у Джонни было много опыта пьянок. Да, это не первый раз, когда он пьян на столько. Но такого всепоглощающего горя он прежде не испытывал. Любые жизненные проблемы и преграды он решал отмахнувшись от них и действуя дальше. Он мог страдать сейчас, но через месяц заставить себя забыть об этом, не думать, загружая голову чем-то новым. Он терял друзей и оставлял их в памяти, решая, что они были бы рады узнать, что он живет дальше. Он переносил унижения и лишения, но когда все заканчивалось, он больше не думал об этом, шагая вперед с упорством носорога. Вставал, отряхивая неприятное и запоминая хорошее, и шел дальше. Так было проще не сломаться. Гнуться, меняться, забывать или прощать. Но сейчас не получалось.
Это было куда больше, чем просто похмелье.
Джонни выудил из кармана помятую пачку, надеясь, что хоть что-то там осталось живо. Несколько сигарет и несколько самокруток у него было с собой в момент, когда он выходил из дома. В барах он, вроде бы курил то, что можно было купить там же. Ну может пару-тройку самокруток где-то между. Но он не был в этом так уж уверен.
Из открытой пачки на него смотрели помятые и не очень свертки. Джонни медленно, по одни вытащил ситареты из пачки, выкладывая их на подоконник, чтобы узнать есть ли среди них не сломанные.
- Бери любую. В самокрутках гашыш. Я хотел ради Бэкки завязать. - Миллиган вздохнул, понимая, что теперь бы ему не скуриться вообще. Рука так и тянулась к одному из них, но все же, Джонни подхватил сигарету и прикурил ее, обликачивая голову на подставленную руку. Сидеть на табурете оказалось испытанием.

Джонни курил и слушал. Он уже знал эту историю, но так же, как и сигарета она дарила одно - успокоение. Нет, не потому что  Келлах перенес нечто не менее уничтожающее изнутри, чем он сам, даже куда большее. А потому, что Келлах был еще жив. И даже, в какой-то мере, вел совершенно нормальную жизнь.
Джонатан кивнул. Последнее он еще не слышал, но не был удивлен. Многие, кого он знал, женились "потому, что так надо". Сам он понять этого не мог, но мог принять, как принимал в людях очень многое.
Он чувствовал, что надо бы сейчас думать о том, что говорить Морриган, о чем угодно вообще, чем-то совершенно далеком. О поделке в школу для Эммы, создание которое надо бы проконтролировать, об отличном проекте, в который он может ввязаться помимо своей основной работы, действительно хорошем для развития, как специалиста. Но мысли снова и снова возвращались в морг.
Сигарета обожгла пальцы, прежде, чем погаснуть и Джонни сдавлено прошипел. Он смахнул пепел с подоконника на улицу и положил окурок в пепельницу.
- Ты же знаешь, как я жил до сих пор. - Миллиган усмехнулся, горько, не скрывая того, как тяжело ему сейчас вообще думать о чем-то подобном. - Я любил Морин. Я любил всех их, отдаваясь чувствам, искренне веря в то, что это так. Но только с Бэкки так сильно мне хотелось стать лучше. Может даже и стал, хочу верить, что стал. Для нее, с ней.
Джонни покрутил в руках еще одну сигарету, примериваясь, стоит ли курить или во рту и так уже слишком сухо. Но по-сути выбора не было и он прикурился.
- Знаешь, я ведь вспомнил, что у меня есть дочь только из-за нее. Я чуть не бросил Эмму. Не осознанно. Не хотел бросать, понимал, что кроме меня у нее ни кого нет, но я не знал, что мне с ней делать. Я уже говорил вроде, на исповеди. Приходил домой, давал няньке денег и уходил дальше. А если бы деньги кончились.. Я не знаю, что бы тогда было. А потом я встретил Бэкки. Я не знаю как она сделала это, но я жить захотел. А захотев, вспомнил и о дочке. Увидел, наконец, ее. А она уже и болтала и ходила даже тогда. Я.. Как же мне тогда хотелось показать ее Бэкки. Но я испугался. Испугался, что Бэкки не примет, слишком молодая, деловая. Свидания на крыше, конные прогулки, серенады под окном. Все это хорошо, но вот дочь плохо вписывается в образ такого парня. А когда понял, что все серьезно, что она любит меня, меня самого, такого уж какой есть, то прошло уже много времени. Идиот. Какого хрена я молчал? Нахуя я сюда поехал?

Быть может в другой ситуации Джонни заметил бы, как Келлах старается сейчас быть только его другом, а не священником. Но сейчас Джонни не виде ни каких деталей, ни какой разницы. Он сжал кулак и с трудом поднял на Келлаха взгляд.
- Я благодарен жизни. И еще больше я благодарен Бэкки, что она не отвергла меня всякий раз, когда узнавала лучше. Нет ничего важнее для меня, чем ее любовь. Но она приехала ко мне и умерла. Кому за это я должен быть благодарен?
Миллиган зло выплюнул слова, прекрасно зная, что для него самого у этого вопроса только один ответ: он сам. Он не винил судьбу, не винил бога или кого либо еще, нет, Джонни знал, что все, что он делает - это только его действия, его выбор, а иногда, его вина. Но злиться на Келлаха было куда проще, чем на самого себя, ему он мог что-то высказать, себе - не мог. Не так, как можно высказать это другому. Он знал, что это не справедливо, но разве от этого знания что-то меняется?
Сделав еще затяжку, Джонатан немного успокоился. Состояние давало знать о себе, не давая слишком распалиться гневом, даже если очень хотелось. Нужно было что-то большее, чем чувство вины для этого. Сейчас хотелось не злиться, хотелось только лечь и умереть.
Миллиган молчал довольно долго, рассчитывая, что Келлах поймет и не станет пытаться как-то его увещевать. Сейчас тишина и просто присутствие рядом были нужнее всего остального. И тишина позволяла думать, медленно, тяжело и горько, но думать. Осознавать, что мир не кончился и ему придется с этим смириться.
- Знаешь, больше всего я боюсь сейчас посмотреть Эмме в глаза. Когда Бэкки приехала, она решила, что теперь-то мы станем полноценной семьей. Я знаю, какая это редкость, когда мачеха и падчерица находят общий язык, когда они действительно хотят стать одной семьей. И мне так повезло. Видимо везение - это не мое. - Слеза медленно катилась по щеке Миллигана, стягивая кожу там, где оставался след. - Я не знаю что теперь сказать ей. Она же еще совсем ребенок. Умница, самостоятельная девочка, но еще ребенок.

Джонни знал, что Келлах желает поддержать его, помочь, успокоить. Но не всегда слова поддержки дают нужный эффект. Особенно, когда тот, кого надо поддержать не готов принять это. Не готов услышать. Джонни не было готов. В его жизни было достаточно того, что кто-то мог бы назвать словом из лексикона священника - адом. А теперь он потерял ту, кто его оттуда вырывал.
Да, Джонни умел принимать свою жизнь такой, какая она есть. Он понимал, что часто он сам вел себя туда, куда не стоило, он понимал и действовал дальше. Но ради нее он хотел быть другим, он хотел изменить в себе многое, чтобы наконец, почувствовать радость от жизни в семье, от жизни, в которой есть хотя бы надежда на то, что не нужно будет бороться с вечным неиссякаемым одиночеством, заполняемым случайными связями. Джонни слишком нуждался в любви и ласке, его потребность была физической и он восполнял это как мог. И только с Бэккой он готов был сконцентрировать всю свою потребность на ней одной. С ней он словно и правда повзрослел. Но ее не стало.
И Джонни просто не мог принять мысль, что хоть что-то может быть хорошо. Он дернулся от этих слов, сметая с подоконника все, что там было. Пальцы жгло от попавших под руку окурков, бывших в пепельнице, но ему было все равно.
- Не будет! - Миллиган со злость посмотрел на друга. Его злило, что Келлах рассчитывает такими шаблонными, идиотскими словами донести до него что-то. Келлах должен знать, как много для него значила Бекка. - Как угодно будет, Келлах, но не хорошо.
Похмелье умерило прыть Джонни и он осел обратно, оглядываясь и понимая, что сделал то, что делать все же не стоило. Через муть в голове и рвотные позывы, он наклонился за пепельницей, чтобы поднять ее и собрать все, что из нее рассыпалось. Чтобы дотянуться до укатившегося стакана.
- Прости. Ты знаешь, что она была для меня куда больше, чем просто возлюбленная. Спокойней, не так больно. Но не хорошо. Может быть даже нормально, на сколько это у меня бывает. Но не хорошо.