6 августа 2004
Год прошёл в метаниях. Где-то к Рождеству Келлах осознал, что пошёл учиться не потому, что ему так уж нужна была кельтская филология для существования. Даже его собственная теория о том, что колледж ему нужен для того, чтобы закрыться от мира, не выдерживала критики. С ним что-то произошло в прошлом августе, что-то очень важное, сути чего он, как ни старался, всё никак не мог постичь. Тогда, перед самой пятой годовщиной он замкнулся. Провалился в полную тишину даже в собственном сердце. Ничто не могло его вытянуть из этого безмолвия. Что-то словно надломилось внутри него после очередного разговора с мистером Хэролдом.
Он молчал за столом и за работами в саду - его едва хватало на приветствие, а Хэролд и не пытался его разговорить. Им, на удивление легко оказалось молчать друг с другом, занимаясь своими делами на одной территории. Их совместный молчаливый труд - то единственное, что успокаивало Келлаха, сглаживало его смятение.
Он промолчал так всю осень. Мать говорила, что он похудел и стал похож на тень. Сколи несколько раз заикнулся о встрече с психотерапевтом. Келлах молчал, словно переваривал в себе что-то, искал какие-то ответы, скрытые в глубине сознания.
Во время мессы провозглашения Рождества его внезапно посетила мысль о том, что он, наверное, хотел бы стоять у алтаря не как министрант - мысль эта зародилась в нём в тишине храма, и вспыхнула удивлённо с засиявшим со всех сторон светом.
Он снова промолчал, не решаясь тревожить это слабое зерно, упавшее в его сердце. Молчал и продолжал думать. Думать о своей жизни, о всех своих поступках... и неожиданно снова достал с дальней полки книжного шкафа старый бревиарий. А потом вышел с ним к утренней куриальной молитве.
Перед Пасхой он снова чувствовал себя опустошённым, но не пустым. Великий Пост, который он решил для себя держать со всей строгостью - с молитвой и регулярным покаянием, которого его душа уже не просила, требовала - словно наконец-то очищал его разум от шелухи, позволяя ему мыслить просто и ясно. В первое воскресенье хоронили МакКини - старик-столяр скоропостижно скончался, оставив своему ученику свой самый лучший набор инструментов и одно незаконченное дело.
Келлах нашёл в мастерской МакКини прекрасную статую...
На кончиках деревянных пальцев, кажется, даже отпечатки были видны, а в глубине развороченной толстыми гвоздями плоти виднелась тёмная запёкшаяся кровь - Келлах коснулся тёплых ладоней Христа кончиками пальцев. Но едва только он притронулся к краям ран на ладонях Иисуса, его самого словно током прошило по всему позвоночнику - эти раны были из-за него, и из-за каждого его греха они появлялись вновь. За каждый его грех сын человеческий был распинаем вновь.
- Господи... - слова застряли в горле. Келлах неотрывно смотрел на протянутые к нему ладони статуи Иисуса. - Господи... - шептал практически беззвучно, шевеля одними лишь губами, сглатывая солёную влагу, катящуюся по щекам. - Прости меня, Господи, Боже мой.
Он сам не заметил как рухнул на колени перед статуей - его трясло, буквально колотило, беззвучные рыдания вырывались из его груди с такой болью, что ему снова и снова приходилось стискивать пальцами рубашку на груди, только чтобы чувствовать, что грудная клетка всё ещё не вспорота этой дикой острой болью. Он никак не мог поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо своего Господа, чтобы снова увидеть этот взгляд, полный милосердия. Милосердия и прощения. Полный такого понимания, из-за которого хотелось выть, хрипеть, задыхаясь от боли, стискивающей горло. От которого хотелось умереть. Просто перестать быть.
Но он снова и снова целовал эти израненные руки, вымаливая прощение не словами, но всей испытываемой мукой, всем страданием, рвущим его изнутри в кровавые ошмётки.
- Вот я, пошли меня, - горячечный шёпот снова и снова срывался с опалённых губ, горящих так, словно был к ним приложен обжигающий уголь с жертвенника.
Его нашли утром, спящим посреди мастерской у ног Иисуса - статуи, высотой в человеческий рост, законченной стариком МакКини буквально за несколько дней до смерти, статуи непривычной формы - Иисус протягивал сложенные чашей руки со следами крестных ран. МакКини сделал эту статую для крещальной купели. Только саму чашу закончить не успел - её-то и предстояло вырезать к Пасхе Келлаху. Крестить в такое Торжество положено в соответствующей обстановке.
Когда статую вместе с купелью устанавливали у алтаря ранним утром Великой Субботы Келлах осторожно коснулся руки дядьки и прошептал едва слышно:
- Как ты думаешь, я смогу поступить в Мейнут?
Сколи, уже давно потерявший надежду донести до племянника мысль о его истинном призвании, только лишь пожал плечами, задумавшись о чём-то своём. Потом кивнул и словно неожиданно что-то поняв резко взглянул в осунувшееся лицо Келлаха, отметив краем сознания, что глаза его обрели какой-то потаённый свет. Тот самый свет, что увидел в нём Сколи много лет назад.
- Подожди, ты про университет или... - Морриган-старший осёкся, уловив едва заметный наклон головы племянника. - Сможешь. Конечно сможешь. Но почему ты решил, что именно это тебе нужно?
- Я не знаю, - честно и всё так же тихо проговорил Келлах, бросив короткий взгляд на Иисуса, освобождаемого от ткани, в которой статую переносили из мастерской в собор. - Просто, так я больше не могу. Я должен, понимаешь? Только..
- Ты никого не убивал, Келли, - твёрдо проговорил Сколи, крепко сжав его запястье. - И знаешь это не хуже меня.
- Отец Сколи только что с Илией разговаривал, - в праздники епископов не поймать, а Келлаху срочно нужно было поговорить с дядькой. Вот и искал его по всему собору, спрашивая едва ли не у каждого проходящего мимо - священника ли, или вот у пожилой монахини, сестры Иоанны.
- С кем? - почему-то имя, произнесённое монахиней, заставило его даже остановиться. Слишком уж непривычно оно звучало. Да и вообще встречалось впервые Келлаху в этих стенах.
- С Илаем, Хэролдом, ты что как громом ударенный, Келли? Это же ты с ним в саду вечно копаешься, неужто не удосужился имени узнать? Ох, оболтус... - сестра укоризненно покачала головой и поплыла дальше по своим монашьим делам, оставив Келлаха наедине с его вмиг перемешавшимися мыслями. Но вдруг вернулась и подёргав его за рукав добавила: - Илай цветы из сада принёс, надо стенд украсить к Преображению. Иди помоги...
Ноги стали ватными - Келлах не знал, что и думать. Знал, что Господь находит нужные пути, даёт нужные знаки, но кто он, чтобы в его жизни был свой собственный пророк Илия, помогший ему распутать все жизненные узлы, которые он сам и навязал. Келлах с трудом переставлял ноги, продираясь сквозь пелену осознания - да, он всё делал правильно. Наконец-то. Всё. До последней мелочи.
И когда молился, вид лица Его изменился,
и одежда Его сделалась белою, блистающею.
И вот, два мужа беседовали с Ним,
которые были Моисей и Илия;
У стенда с изображением облечённого в сияющие одежды Иисусом стояли Сколи и мистер Хэролд, как привык называть его Келлах.
- ...всегда знал, что он должен быть священником, - не скрывая, против обыкновения, своей радости по этому поводу негромко произнёс Сколи, но Келлах услышал каждое слово. Илия же многозначительно хмыкнул, кивнув в ответ на слова Моисея.
Паззл сложился...[AVA]https://i.imgur.com/0kWHwPh.jpg[/AVA]