Это было как тюрьма.
Хамма не выходил из хостела уже полмесяца. Сперва он, как и некоторые другие жители хостела, возмущался и бунтовал, когда объявили, что их закрывают на карантин. Карантин, какой карантин? Они и так здесь торчат бог знает сколько, без работы, почти без денег, без развлечений... а тут им говорят, что теперь и на улицу выйти нельзя? Что вы нам говорите про этот ваш коронавирус, мы этого коронавируса в глаза не видели... Потом положение стало серьезнее - новости с внешнего мира звучали все тревожнее и тревожнее, каждый день объявляли о новых заражения, потом - и о новых смертях. Однажды к хостелу прикатила машина скорой помощи и все, прилипнув к окнам, смотрели, как облаченные в защитные костюмы работники мед. службы увозят одного из жильцов. Тогда настроения качнулись в другую сторону: мигранты шумели и требовали, чтоб их немедленно расселили из хостела куда-нибудь в другое место, потому что здесь, в тесноте, они обязательно перезаражают друг друга! Но расселять их было некуда. Администрация предписала находится по возможности в своих комнатах, не устраивать собрания в коридорах и залах, не ходить друг к другу в гости, и, по возможности, забирать еду из столовой к себе в комнату. Напряжение росло: люди, которые прежде обнимались и здоровались за руки, теперь шарахались друг от друга с подозрительными взглядами. Чихать в коридоре стало опасно.
Наконец Хамма устал от этого всего. Он не хотел нарушать правила, рискуя заработать какой-нибудь штраф или "черную метку" - пусть даже сейчас точно никого не депортируют, но ведь эпидемия не продлится вечно? А потом ирландцы выгонят назад в Африку и на Восток всех, кто, по их мнению, показа свою неблагонадежность нарушением карантина. Нет уж, лучше проявлять благонадежность.
Хамма лежал днями напролет на своей койке, втыкал в телефон, пока не начинали слезиться глаза, и чувствовал, как стремительно тупеет и пустеет от такого времяпровождения. Сосед по комнате предложил ему скачать приложение для изучения английского - с разными упражнениями и дурацкой зеленой совой, выскакивающей после правильных ответов с похвалой. Это развлекло Хамму на какое-то время, но вскоре, он почувствовал, и от этих однообразных упражнений начинают оплывать мозги. Можно было отжиматься в проходе между кроватями, а вот прыжки и бег на месте вызывали возмущенные стуки соседей снизу и бурчание соседа по комнате.
Скучно.
Однажды Хамма, уже совсем не зная, чем себя занять, пролистывал на фейсбуке страницы всех своих немногочисленных знакомых из Килкенни: интересно было, как они проводят время взаперти. И тут его внимание привлек свежий пост от Келлаха. Кадр из видео, на котором Хамма заметил знакомое лицо. Он пригляделся, почитал пост. Келлах писал о своем друге - священнике, который служил в Африке. И пропал в Африке два года назад.
Хамма вспомнил тяжелое и печальное лето прошлого года. Пыль, испепеляющее солнце, смерть его близкого товарища, горечь и разочарование. И этот новый пленник, к которому его приставили охранять. Огненно-рыжие волосы, мощное телосложение - он не мог его забыть. В отличие от Брендана, он не пытался с ним сдружиться, даже имя его не узнал. Слишком ему было не до того. Просто приносил воды и еды, обменивался незначительными фразами. Он тогда был усталый, злой и надломленный, как и многие другие боевики.
Но он запомнил этого человека.
И сейчас его охватило странное ощущение, будто он должен - может - что-то сделать. "Интересно, они ведут уже переговоры или  нет?" Он поискал в интернете видео, выложенное джихадистами. Он был всего лишь рядовым бойцом, и имел мало представления о том, как проходят переговоры, и все же ему показалось, что пока что еще никто не вышел на связь с его группировкой, а видео - всего лишь приглашение к диалогу.
Хамма снова открыл пост Келлаха и начал писать в комментариях, что знает этого человека. Задумался, остановился. Стер написанное, напечатал: "Я знаю кого-то, кто видел этого человека". Подумал. Нет, и это будет слишком опасно - так привлекать к себе внимание.
Наконец, после долгих сомнений, он открыл личные сообщения и написал прямо Келлаху:

И отправил, прежде чем снова передумал.

Хамма приготовился долго страдать в ожидании ответа, но неожиданно телефон зазвонил почти сразу: Келлах решил не переписываться, а обсудить предложение Хаммы по телефону. Его голос дрожал, он заметно нервничал и торопился. Так, словно речь шла о жизни и смерти.
Хамма смутился. Он почувствовал себя так, будто собирался всучить некоего кота в мешке, просроченный товар, человеку, глубоко и остро нуждающемуся в чем-то, что могло реально помочь. Ему нужна любая информация - о, Господи, он думает, что хоть какая-то информация может быть настолько важной, что сможет переломить ход событий? Даже если такая существует в принципе, это точно не прошлогодняя история Хаммы.
- Добрый день, - пробормотал он, когда Келлах дал ему вставить слово. - Я не знаю наверняка, правдивая ли это информация, понимаете?
Он хотел сказать: да это, наверное, не такая уж важная вещь, не знаю вообще, чем она может помочь, но почему-то сказал иначе. Как будто это не он своими глазами видел того священника в плену.
Он запнулся. Вообще, говорить по  телефону - плохая идея, как и писать в инернете. Кто знает, кто может все это подслушать, записать, сохранить и использовать против него. Даже если он будет стараться подбирать слова, придумает совсем другого джихадиста вместо себя -- какого-нибудь парня, с которым вместе выбирался из Ливии, например. Все это может пройти для Келлаха, но если запись попадет в руки опытным спецслужбистам... кто знает, на какие мысли это их наведет.
Да и он сам может нечаянно проговориться. Попасться на противоречиях. Келлах, он... можно надеяться, что Келлах его не сдаст - из симпатии ли, из желания узнать еще что-нибудь о друге. Из благодарности за весточку. С него можно взять обещание молчать в обмен на эту весточку - и, что-то подсказывало Хамме, он обещание не нарушит.
А телефонный разговор могут подслушать другие.
- Мы можем встретиться и поговорить? Если вы хотите знать, что я знаю, нам надо встретиться. Это не для телефона.
Сейчас карантин, но, может быть, Келлах может обеспечить Хамме выход из хостела? Или прийти сюда самому, что, конечно, будет не таким привлекательным вариантом. Хамма порядком здесь засиделся, и сейчас вдруг его осенило, что этот разговор можно использовать как отличный  повод выйти.
Раз уж Келлах так беспокоится о том священнике.

Хамма думал, что Келлах выпишет ему какой-нибудь пропуск, позвонит администрации хостела и договорится, чтоб Хамму выпустили наружу, или еще что-нибудь в таком духе. А Келлах предложил прислать за Хаммой аж целый автомобиль! Наверное, в условиях пандемии это было разумное и очевидное решение, но Хамма сперва смутился, а потом аж раздулся от чувства собственной важности. Проехаться по городу на автомобиле Келлаха с его секретарем! Да он чертовски важная птица!
Как только он будет отмазываться от вопросов других жильцов и работников, если те спросят, зачем Хамма понадобился Келлаху так срочно, что тот выслал автомобиль?
Желание прокатиться с помпой боролось в Хамме с осторожностью.
- Вы не могли бы сообщить администрации, что я вам нужен? Ну, в соборе? Иначе меня не выпустят, карантин же, - что можно придумать такое срочное, чтоб это не выглядело подозрительно, Хамма сообразить не мог. - Но я не хочу, чтоб они знали о... вы понимаете?
Да уж, здесь много народа, слишком догадливого для того, чтоб давать им в руки такую зацепку. Даже если все, что они додумают, будет лишь их фантазией, эти фантазии могут опасно совпасть с правдой. И они могут повредить.
В ответ он услышал, что не стоит беспокоиться - секретарь Келлаха легко и не привлекая ненужного внимания уладит все деловые вопросы, а потом заберет Хамму прямо с порога хостела. От таких щедрых предложений отказываться было нельзя, и, прорепетировав в голове несколько тупых отмазок, вроде "он просто мимо проезжал", "да я срочно понадобился, чтоб подпилить деревяшку" и "отец Келлах хотел поговорить насчет моих документов", Хамма натянул куртку, чтоб не промерзнуть суровым ирландским апрелем, если вдруг в соборе топить не будут, засунул в карман телефон и ринулся к выходу.
Ему пришлось послоняться какое-то время по коридорам хостела, прячась за углами о уборщиц. Все-таки, как ни быстр бы секретарь Келлаха, ему доехать до хостела было дольше, чем Хамме спуститься по лестнице.
Наконец он увидел в окно подъезжающий автомобиль и устремился навстречу отцу Грегору - так его звали, насколько Хамма помнил. Он успел уже с ним познакомиться формально, когда ходил в мастерскую.
По дороге Грегор не спрашивал ничего лишнего, а Хамма и рад был, смотрел все в окна на пробегающие мимо дома и деревья. Город, закрытый от него на несколько недель, представал теперь, как чужой. Острое и непонятное чувство. Он скучал по свободе передвижения, по воздуху, прогулкам... скучал ли он по этому городу? У него возникло ощущение, что нет: за эти месяцы, что он провел в Килкенни, он так и не успел узнать этот город как следует, а за время изоляции порядком отвык от него.
Чужой город, и неизвестно, станет ли он для Хаммы хоть когда-нибудь родным.
И собор, нависающий серой громадой стрельчатого камня, тоже был чужим. Хамма неизменно робел, приближаясь к нему, подавляемый не только его мощью и величием форм, но и враждебностью иной религии, которую он в себе воплощал. Религии, которая царила здесь, на чью землю Хамма пришел, желая занять тут место, но не желая расставаться со своей верой. И как бы доброжелательно не относились к Хамме служители этой чужой религии, он не мог до конца ответить им тем же, вечно готовый охранять свой бастион.
И в христианский храм он входил, ни на одну секунду не забывая, что он - мусульманин.
А сейчас еще, по странному переплетению судеб, он входил сюда как мусульманин - посланец тех мусульман, которые взяли в плен христианина, служителя этой Церкви.
И Хамма сам не понимал, на чьей он стороне, кому он хочет на самом деле помочь, принеся Келлаху информацию о пропавшем священнике.
- Салям алейкум, - никогда еще, наверное, такое приветствие не звучало под этими сводами.
Трудно понять, было ли это нахальной выходкой или искренним предложением мира.

Отредактировано Hamma Ag Acharatoumane (2020-05-14 19:24:16)

Келлах ответил таким же - мусульманским - приветствием, и у Хаммы неожиданно потеплело на душе. Пусть он не мог пока что с чистым сердцем назвать этого человека своим другом, и относился к нему настороженно, как ко всем прочим, он чувствовал: Келлах понимает его лучше, чем все прочие, и способен разговаривать с ним на одном языке - пусть не безупречно, но все же. Может быть, их цели и устремления в конечном итоге окажутся совсем разными, но даже просто говорить на одном языке - это ценно.
- Давайте выйдем во двор, - попросил Хамма.
Храм пугал его не только тяжестью своих сводов, но и гулким эхом, которое рождалось от любого звука, кроме самого тихого шепота. У него не исчезало ощущение, что кто-то может их подслушивать. Или даже - Кто-то. Смешно, ведь этот Кто-то так же легко может услышать их и под открытым небом, больше того, Ему не надо слушать, чтобы знать все...
Все, что Хамма хотел скрыть от людей.
Келлах проводил Хамму сквозь боковую дверь на зеленую, аккуратно подстриженную лужайку. Было прохладно, и Хамма обрадовался, что взял куртку.
Он не знал, как начать этот мучительный разговор.
- Я без понятия, что вам уже известно, и может ли пригодится то, что узнал я, - он смущенно отводил взгляд и принялся рыхлить землю носком кроссовки. - Я просто услышал, - он пытался придерживаться своей изначальной легенды, про случайно встреченного террориста, но чувствовал, как тяжело, против обыкновения, дается ему эта ложь, - от одного человека, я встретил его на пути из Ливии, среди мигрантов. Он видел этого вашего человека, в Мали. У известно какой группировки.
Ему хотелось понять, что знает сам Келлах обо всей этой истории. Потому что это важно: владеть информацией, чтоб говорить на одном языке. Он опять вернулся к тому, с чего начал. Келлах приветствовал его по-мусульмански, но насколько он был в курсе всех хитросплетений, сетью опутавших родину Хаммы, сетью, в которую попался один из друзей Келлаха. Все эти группировки, войны, интриги, заложники, переговоры...
Хамма все время думал еще об одном человеке: Брендоне О'Кейси. Этот человек, возможно, был нужнее Келлаху, чем Хамма - ведь кто-то уже вытащил его из рук группировки Хаммы, и Брендан, вероятно, должен бы знать, кто.
Но Хамма пока что боялся называть это имя. Слишком это было личное.

Хамма вздрогнул, услышав слова о бегстве и освобождении от груза - они вдруг объяснили ему его собственные поступки. Зачем он пришел сюда? Неужели за этим - освободиться от груза? Причем, не только в собор - сегодня, но и вообще... в Ирландию, в Килкенни. Ему было безопаснее выбрать любой другой город любой другой европейской страны, но он приложил усилия, чтоб попасть именно в Килкенни. Наплел что-то миграционной службе, сбил всех с толку. Зачем? Чтобы что?
Этот груз, который навесила на него жизнь, разве кто-нибудь мог снять его с плеч? Брендан? Он не чувствовал себя особенно виноватым перед Бренданом, и все-таки искал у него что-то. Келлах? Который вообще чужой человек, немного помогающий ему. Тот священник, что томился сейчас в плену - а Хамма мог бы помочь?
Он слышал, христианам священники могут отпускать грехи. Но он не христианин, да и, возмущенно заявил он сам себе, не грешник. Он просто попал в такую ситуацию, совершал вещи, которые многие посчитали бы преступлениями. А многие, наоборот, считают доблестью. И как тут быть?
- Да, может быть, - невнятно пробормотал он. - Но это было давно, летом прошлого года. Тогда он видел этого человека, перед тем, как убежал. Но, я думаю, вам и так это было известно, у какой он группировки, нет?
Но по следующим словам Келлаха Хамма понял, что ему может быть известно гораздо меньше. Он удивился. А потом задумался. Какие-то вещи казались ему очевидными, как воздух, которым он дышал. Ему бы в голову не пришло спрашивать такие вопросы. Чего они хотят, что будет? Ну как - что...
Он жил в этом почти пять лет. Он видел этих заложников, которых возили взад вперед, много раз. Он слышал обрывки разговоров, из которых мог узнать о ходе переговоров и о сумме выкупа. Или иногда, он видел выпущенных на свободу братьев по джихаду - их выпускали в обмен на заложников. Дольше всего он охранял Брендана, просто так сложилось. Но были и другие, много разных.
Вот чего он не знал и о чем никогда не думал - это как чувствуют себя оставшиеся с другой стороны. Родные и близкие этих людей, те, кто ищет их, сбиваясь с ног, используя любые лазейки. Раньше, со своей стороны, процесс переговоров для близких казался ему совершенно простым. А если они медлят с выкупом, то только потому, что жадные западные правительства не хотят выделить деньги на освобождение своих граждан. Ведь эти деньги пойдут муджахедам, которые сражаются с этими правительствами - так что здесь удивительного. Это война.
Чего он не знал, так это то, в каком неведении и тревоге могут находится те, кто пытается спасти заложника.
- Конечно, они хотят выкуп. Они всегда так делают... ну, только если это не ДАИШ, те берут заложников, чтоб отрезать им голову на камеру, - Хамма спохватился, что это прозвучало совсем не ободряюще для Келлаха. - Но это ДАИШ, а мы АКМИ, совсем не такие...
Он действительно сказал "мы"? Земля уходила из-под ног. Он вдохнул воздух поглубже, попытался вернуть самообладание, хотя бы внешнее.
- Эта группировка - АКМИ, они не убивают заложников. Если выкуп не заплатят сейчас, они будут просто ждать, пока заплатят. Они могут долго ждать. Год, два, пять... они ничего не сделают заложнику, правда.
Конечно, заложник мог заболеть тяжело, так, что в условиях пустыни вылечить его не удалось. Мог сбежать в пустыню слишком успешно и умереть от жажды. Мог сойти с ума и броситься на джихадистов, чтоб отнять оружие - и вызвать тем самым огонь на себя. Но говорить это вслух Хамма не стал. Он и так сказал слишком много.
Он боялся посмотреть на Келлаха, хоть и хотелось. Понять, услышал ли он его оговорку, а если услышал - то понял ли?

Отредактировано Hamma Ag Acharatoumane (2020-05-23 22:26:31)

Хамма не имел никакого представления о политической карте Ирландии, даже самого смутного. Больше того, он был настолько зациклен в мыслях о своем, что, когда Келлах заговорил о "террористических группировках девяностых годов", он подумал, что речь идет все еще про Африку, и чуть было не принялся возражать: в девяностые годы у них не было никаких террористов, были только обычные повстанцы, борцы за свободу туарегского народа, которых нельзя считать террористами. Но решил придержать язык, прежде чем пускаться в оправдания, а чуть позже осознал, что все понял не так.
- Как, - ошарашенно посмотрел он на Келлаха. - В Ирландии тоже боролись за свободу? От кого?
Ему стало интересно. Может быть, у туарегов и ирландцев больше общего, чем казалось раньше?
- Мы, туареги, тоже всегда боролись за свою свободу. Мы противостоим тем, кто пытается нас притеснять - Мали, Франция... они захватили наши земли и навязали нам наше правительство. Весь мой народ сражается за свободу. А что касается террористов... АКМИ... понимаете, - он решил объяснить Келлаху, как видел это сам. - Когда туарег берет оружие и идет воевать с Мали, на Западе его называют комбатантом и повстанцем. А когда он говорит, что делает это во имя Аллаха, его называют террористом. Это все из-за нашей веры: западные ненавидят ислам, поэтому называют террористами тех, кто сражается под флагом религии.
Хамма был воспитан исламистами, поэтому он закономерно считал, что "светские" повстанцы немного предатели, отрекшиеся от истинной религии ради сделок с западными правительствами. Несмотря на это, он все равно чувствовал солидарность с ними, хоть в его голове прочно осела мысль, что исламисты честнее.
Что касается методов, то, по правде сказать, он не видел, чтоб они слишком отличались. Да, светские группировки никогда не признавались во взятии заложников и не брали на себя ответственность за суицидальные миссии. В общем-то, они не так чтоб горели желанием подрывать себя, но это все потому, что не были так устойчивы в вере, забывали о том, что награда за джихад - не только свобода на земле, но и рай после смерти.
Рай? А сам Хамма что? Он вспомнил, как засомневался в методах джихада после смерти своих друзей, и его вдруг охватило мучительное чувство стыда. Он-то не продолжил борьбу за свободу, во имя Аллаха, а, поддавшись отчаянию и страху, сбежал куда подальше - в Ирландию, где сейчас изворачивается как может, пытаясь и сохранить себя, и приспособиться к жизни среди "неверных".
Он запутался.
Но у него не было привычки распутывать последовательно клубок мыслей и разбираться в своем душевном состоянии, поэтому он просто остался с тем же клубком, но в попытке разъяснить хоть что-то, ухватился за подкинутую Келлахом боковую ниточку:
- Знакомый? Его зовут Брендан Кейси?
Вот, опять. Не стоило произносить имя вслух. А с другой стороны, неужели у Келлаха мог быть еще какой-нибудь знакомый, который вернулся недавно из плена в Мали? Не слишком ли много заложников крутится вокруг одного священника в Килкенни? Да и странно, если, живя в одном городе, они с Бренданом не знают друг друга.

Хамма почувствовал, что Келлах уже обо всем догадался, и сам не понимал, надо ему уже паниковать или нет. Довериться своему ощущению, что Келлах готов стать его другом и не выдаст его? Или прислушаться к зудящей мысли, шепчущей, что доверять не стоит никому, особенно чужеземцу и иноверцу? Впрочем, решил Хамма, как бы там ни было, поздно что-то исправлять: если Келлах захочет его сдать, он уже может это сделать. Достаточно будет взять свидетельские показания у Брендана, которого, наверное, нетрудно будет убедить, и все - Хамме конец.
А раз все пропало, точнее, держится лишь на взаимном доверии, то какой смысл осторожничать дальше?
- Это был я, - впервые за всю беседу он посмотрел прямо в лицо Келлаху и не отвел взгляда тут же. - Я видел вашего друга в Мали в июле. Мне жаль, я не могу сказать, что ак-то помог ему, или общался с ним... это было не так, как с Бренданом, - Хамма запнулся. Все-таки его отношения с Бренданом касались не только его, но и самого Брендана. Кажется, священник уже знал немного о том, что Брендан перенес в плену, очень может быть, он знал больше, чем упомянул сейчас в разговоре.
Но лучше оставить эту тему.
- Но он был в хорошем состоянии, он не болел, несмотря на ужасную жару, - Хамма припоминал, что бы можно было еще сказать утешительного. - Мой друг тогда погиб на войне, а я стал думать, есть в этом всем смысл, - неожиданно признался он.
Грустное, ужасное лето, перевернувшее его жизнь. Когда он совершил то, что еще сам не мог оценить - было это величайшей трусостью или величайшей храбростью, ведет ли это к его гибели или к его спасению?
- Пусть это все останется между нами, хорошо? Если кто-то узнает обо мне, это ничем не поможет вашему другу. Если вы хотите узнать, как помочь, спросите лучше у Брендана - наверное, он знает, кто вел переговоры о его освобождении. Тот человек должен иметь контакты, он может помочь связаться с людьми, которые держат вашего друга. Это те же люди, это точно.