Кажется, постояльцы хостела узнали о приходе журналиста раньше, чем администрация. По меньшей мере, так им казалось. Один хауса из Нигерии торчал на проходной, когда туда пришел человек - из Kilkenny People, как он сказал. Нигериец ушел по коридору к женским душевым, откуда выходила именно в этот момент бойкая девчонка из Сомали. Девчонка побежала на второй этаж, где в зоне отдыха сидели полдесятка дам разных стран и народов, беседуя о жизни, и рассказала им про журналиста. Тотчас поднялся шум и гам, каждая дама высказывалась на тему, что именно нужно сказать журналисту, пусть напишет о том, какие издевательства они тут терпят! И все они говорили это не по очереди, а сразу. Этот гвалт разбудил Хамму, валявшегося на кровати в комнате.
Хамма вышел посмотреть, что происходит - и тоже узнал про журналиста. А также узнал, от бойкой сомалийки, успевшей два раза оббежать вокруг здания, что журналист идет в административный корпус.
- Конечно, он будет разговаривать с администрацией, они ему расскажут, как все тут хорошо и правильно, а у нас даже не спросят!
- Вон я был в ... - Хамма не разобрал название, - так там они специально не пускали к нам журналистов, чтоб не слышать, как тут все на самом деле!
Кроме женщин, в коридоре столпились уже и мужчины, им тоже было интересно, что там за журналист пришел, и будет ли он с ними разговаривать.
Хамма не стал ждать, пока вся эта толпа решит штурмовать административный блок. Он был уверен, что если они пойдут туда все вместе, к журналисту их не пустят. Придумают что-нибудь. Да хоть двери перекроют, а скажут, что уборка или ремонт. И что с журналистом поговорить, конечно же, можно, но не сейчас и не всем сразу.
Но ему было любопытно, поэтому он тихонько просочился между галдящего народа и побежал к кабинету начальницы. Сомалийская девчонка понеслась за ним.
"Если что, скажу, что я пришел узнавать насчет своего вопроса про пособие. Кстати, можно журналисту рассказать про пособие!"
Им удалось просочиться в административный корпус и беспрепятственно подняться на этаж к начальнице - видимо, тут еще никто не догадывался, что скоро здесь может набежать целая толпа жаждущих признания у масс-медиа. Девица обогнала Хамму и, взмахивая десятком косичек, подбежала совсем близко к стоящему у окна человеку. Хамма был осторожнее, он не хотел влезать вперед (а вдруг снимать начнут? он не позволит себя снимать!) - он хотел просто посмотреть. Или поговорить, но без камеры, просто так.
Камеры, кстати, он не увидел, зато вся фигура этого журналиста показалась какой-то подозрительно знакомой. До боли, даже можно сказать, знакомой. У Хаммы засосало под ложечкой. "Этого не может быть," - "Почему не может? Ты сам приехал в этот город, ты знал".
Человек у окна поднял голову, и Хамма замер в конце коридора.
Это вправду был Брендан.
Брендан, тот заложник из пустыни. "Как называется твой родной город?" - "Килкенни," - "Килкенни, это Ирландия?" - "Да," - "Видишь, я запомнил!"
Он знал. И только сейчас понял, что приезжать сюда было безумием.
Он снова, в который уже раз, почувствовал себя голым - еще острее, чем прежде, но почему-то продолжал стоять столбом и смотреть на Брендана во все глаза, вместо того чтоб развернуться и убежать.

Отредактировано Hamma Ag Acharatoumane (2019-10-05 00:10:37)

Брэндан так быстро прошел по коридору мимо Хаммы и скрылся на лестнице, что можно было бы и не догадаться: узнал он своего бывшего охранника или нет. Можно было бы, если б не выпавшие из рук и разлетевшиеся веером бумаги, так и оставленные лежать на полу, а еще - страх. Этот страх Хамма почувствовал сразу. Узнал его безошибочно. Этот страх он сам испытывал в детстве - гадкий, выворачивающий изнутри, заставляющий неметь руки и ноги, сжимающий горло. Когда он бежал из школы с другими детьми - в их школьном дворе тормозили, взывая песок, текникалы, и люди с замотанными лицами, люди его народа, схватили их учителя и потащили за угол. Когда солдаты Мали ломали дверь их хлипкого домика в Тимбукту. Когда они шли через блокпосты малийских войск и каждый раз гадали, в чем обвинят их сейчас. Когда они шли по пустыне, где следы от шин указывали дорогу - и впереди, в какой-нибудь в сотне метров, взлетела на воздух "тойота".
В детстве он знал этот страх. А потом детство кончилось. "Раньше вы всех боялись, а теперь другие будут бояться вас," - так сказал чернобородый моджахед с колючим взглядом, вручая Хамме автомат калашникова. Нет, страх не ушел совсем, ему и теперь приходилось много бояться, и учиться скрывать свой страх. Зато он узнал, как смотрит безоружный человек, которому в грудь утыкается ствол твоего оружия. Он узнал, как можно одним жестом заставить человека дрожать, и как заставить плакать несколькими словами, над которыми другие смеются.
Он узнал это, и не сказать, чтоб ему понравилось. Но лучше заставлять бояться других, чем трястись самому, так он решил.
И сейчас страх Брэндона сбил его с толку (они же не в пустыне, ведь так?) - но и успокоил немного, будто встряхнул от накатившего было оцепенения.
Хамма подошел к рассыпанным по полу листкам, присел и принялся их собирать, разглядывая каждую бумажку. Вот блокнот с множеством разных записей. Имена, телефоны, даты и непонятные пометки. Маленькие прямоугольные картонки и с именем, телефоном и адресом или должностью. Сколько разных людей Брэндан здесь знает. Это все его друзья? Коллеги? Хамма поднял конверт, аккуратно надорванный с краю. Брэндан О'Кейси, Килкенни, улица... это же его адрес. Хамма подумал немного, а затем сунул конверт в карман. Потом подумал еще, вынул его назад, вытащил из конверта бумажку - вдруг она нужна Брэндану? А конверт снова положил в карман. Так Хамма будет знать, где Брэндан живет.
Зачем ему это, он себя не спросил. А если бы спросил - не смог бы ответить.
Сгреб все бумаги под обложку блокнота, схватил его покрепче и пошел по лестнице вниз, к выходу. Если Брэндан уже ушел - он сможет взять адрес, найти его дом и отдать блокнот. Вдруг это стало очень важно.
- Журналист уже ушел? - спросил он у сомалийки, которая с довольным видом смотрела на лампу, закрыв один глаз прямоугольной картонкой из блокнота Брэндана. - Эй, это его, ты взяла это отсюда? Отдай!
- Он сам мне дал, отстань, - сомалийка показала Хамме язык. - Не веришь - спроси, он там, сидит на лестнице в подвале!
У нее точно была способность - знать, где кто находится в каждый момент.
Хамма спустился по лестницы и, действительно, увидел Брэндана в самом низу, сидящего на ступеньках. Хамма затормозил на площадке выше, прижимая к груди блокнот. Что с ним случилось - как будто стало нехорошо, неужели только от того, что он увидел Хамму?
Ему уже больше не надо бояться.
Хамма подошел тихонько, встал перед Бренданом и протянул ему блокнот с бумажками:
- Это твое, возьми.
И после долгой, вечность длящейся паузы подумал, что должен сказать что-то еще, и добавил:
- Здравствуй.

Что он здесь делает? Сперва вопрос показался Хамме настолько нелепым, что он только вытаращился на Брэндана, стоял, открыв рот, молчал. Что он здесь делает? Как что? Это же хостел для мигрантов, беженцев, а он - беженец. Разве это не очевидно? Потом он подумал, и понял - нет.
Все то время, что они провели с Брэнданом вместе в пустыне, Хамма не только не рисковал говорить что-нибудь плохое о группировке, о пути, который он себе выбрал, о джихаде, об исламе, как его толковали наставники-муджахеды - он даже думать об этом особенно не думал. Сомнения прорастали медленно и незаметно для него самого, то чувством острой жалости к пленнику, осмеянному и оплеванному, то вопросом, чем же Брэндан виноват - он ведь не убил ни одного мусульманина. То вспоминались вдруг пронзительно-печальные звуки туарегских гитар, объявленные "харамом", то пренебрежительное отношение арабских товарищей к туарегами и фулани заставляло спрашивать себя - они говорят, что ислам справедлив, тогда почему сами относятся по-разному к людям разных национальностей?
А еще - они обещали новый, хороший мир, когда завоюют победу, но сколько они не воевали, ничего хорошего не было впереди, только все тот же песок, текникалы, калашниковы, смерть. Они обещали, что погибшие получат рай после смерти, и сначала Хамма верил. А потом, однажды, случился тот день, когда он провожал своего друга, обвязанного поясом из кирпичей взрывчатки - заглянул в его остекленевшие восторженные глаза и понял: нет ничего, кроме пустоты и смерти, и после смерти их ждет одна пустота.
Это был миг минутной слабости и страха, потом он вспомнил, что есть Бог, и Бог не позволит им исчезнуть насовсем. Но он уже не мог принять, что Бог хочет, чтоб они взрывались вот так, заперевшись в жестяных машинах, с обезумевшим взглядом, бормоча в исступлении Его имя. И тогда он решил убежать.
Но все это было слишком сложно, чтоб объяснить Брэндану вот прямо тут. Поэтому Хамма просто сказал:
- Я убежал, - неопределенно провел рукой в воздухе, изображая траекторию своего побега из далекой Африки. - Я больше не хочу быть с ними, вот и ушел.
Время тянулось медленно, густое и липкое, как пальмовый сок. Но Хамме не были в тягость паузы и молчание между отдельными фразами. Напротив... в этом новом для него мире все куда-то спешат, вс стараются проговорить все как можно быстрее и заняться делами, так, что не успевают даже помолчать рядом друг с другом. Так, как это делают в пустыне.
Только здесь, к несчастью, была не пустыня.
Хамма поднял глаза и увидел над перилами несколько разноцветных голов и несколько пар любопытных глаз, откровенно пялившихся на них.
Хамме стало не по себе. Что бы не происходило между ним и Брэнданом, это происходит между ними двоими, и никого больше не касается! Никто не должен знать!
- На нас смотрят, - тихо сказал он Брэндану, отвернулся и взлетел наверх по ступеням - руки в карманах, взгляд в под ноги, односложные невнятные ответы на вопросы праздных зевак.

Отредактировано Hamma Ag Acharatoumane (2019-10-22 01:04:10)

Хамма покрутился в коридорах и вернулся на лестничную площадку на втором этаже, откуда был виден выход из хостела. Как раз вовремя, только успел заметить спину Брэндана, направляющего по двору к площадке, где стояли машины. Хамма подошел к окну, оперся на подоконник руками и смотрел ему вслед.
Зачем он вообще хотел увидеть этого человека? Зачем его искал? Зачем приехал в город, где он живет? Лучше было бы забыть все, что между ними было. Не подвергать себя риску быть раскрытым. Не ворошить прошлое, оно может стать взрывоопасным. Оно может стать настоящим. Зря, что ли, Хамма ушел оттуда, потратив столько сил?
А он ведь ушел только потому, что - в его воображении - ему было куда. Отправиться через столько стран и морей в никуда он бы не смог никогда. А так... он представлял себе новый дом, тот город, который был ему чуть-чуть знаком, и человека, к которому привязался. И стремился туда, как домой.
А теперь может оказаться, что в этом доме ему никто не рад - никто из тех, кто знает его на самом деле. Брэндан не рад, если без обиняков говорить. И их симпатии, их дружба посреди пустыни здесь ничего не значат. И на самом деле они враги.
Но Хамма так это не оставит. Может быть, надо просто напомнить Брэндану - Хамма ему не враг, он не такой, какой другие. Он же сбежал, в конце концов, предал весь этот джихад. И он помогал Брэндану обжиться в пустыне, почувствовать себя там как дома. Может, Брэндан просто забыл?
Хамма сбежал вниз по лестнице и выскочил на улицу. Быстро подошел к машине - Брэндан еще не успел уехать. Просто сидел в машине и курил.
Хамма нагнулся к открытому окну и в нос ему ударил резкий табачный дым. Вспомнилось вдруг, как они ходили группами по песчаному городу или стояли у дороги на заставе, останавливали машины, заглядывали внутрь. Если чуяли табачный дым, вытаскивали владельца наружу и били по лопаткам тонкой пружинистой палкой. Потому что сигареты - это харам, они отравляют разум человека, это противно Аллаху.
Он едва удержался, чтоб не вытащить сигарету из пальцев Брэндана и не бросить на землю. Вовремя вспомнил, что здесь Ирландия, а не Сахара, а он больше не в исламской полиции.
Воскликнул только скорее удивленно, чем осуждающе:
- Ты куришь!
Осекся, перебил сам себя:
- Я не то хотел... прости... Я хотел спросить... здесь никто не знает про меня, ничего. Ты один знаешь. Ты ничего не скажешь, правда? Я не хочу, чтоб меня отправили назад. Они меня убьют, я же сбежал.
А еще его могут посадить в тюрьму, непонятно правда, где - в Ирландии или в Мали, но оба варианта не казались привлекательными. Заслужил ли Хамма тюрьму? Сам он искренне считал, что нет. Тюрьма в Мали - это точно не то место, куда попадают по справедливости, это место, где бандиты из малийской армии убивают и мучают людей его народа, туарегов. А ирландская тюрьма... Хамма ничего плохого Ирландии не сделал, только скрыл кое-какие вещи про себя - за что же его в тюрьму?
Оставалось надеяться, что Брэндан рассудит так же и согласится, что депортировать Хамму тоже нельзя: это будет значить отправить его на казнь от рук исламистов.

Отредактировано Hamma Ag Acharatoumane (2019-10-30 16:33:10)

Али. Он уже успел отвыкнуть от звучания этого имени. Кто такой Али? Али - это он сам, мальчик с автоматом, твердящий строки из Корана. Когда-то он был Хаммой, а потом оставил позади свою жизнь, покинул родных, забыл детские привычки и стал Али. А теперь жизнь перевернулась снова, он теперь - Хамма, не Али. Тот ли Хамма, который был раньше? Он рассказывал свою историю работникам спецслужб - свою мирную историю. О том, как убили его отца, как он ушел из города, разоренного войной, как скитался в пустыне с матерью и братьями-сестрами. Как потерял их однажды. "Мне говорили, они в лагере в Мавритании, но я не смог туда добраться". Что работал то там, то сям, то месил кирпичи из глины, то водил ослов с бурдюками воды. Рассказывал много раз, пока сам почти не поверил. И все же он никогда полностью не забывал про существование Али.
Никогда в глубине души не переставал им быть.
Услышав неуверенное "ничего не могу обещать" от бывшего пленника Хамма (или не Хамма - Али!) еще острее почувствовал угрозу собственному существованию. А за жизнь он был готов биться отчаянно, как шакал. Как всегда, с самого рождения. Те, кто не борется - умирают, а он еще жив и будет жить. И желательно, хорошо жить, а не где-нибудь в тюрьме.
- Брендан, послушай, - горячо и сбивчиво заговорил он, ухватившись руками за окно автомобиля, не давая поднять стекло. - Почему? Там, в пустыне... я знаю, ты перенес много. Но разве я когда-нибудь был жесток к тебе? Те, другие, они делали всякое, я знаю. Но разве я такой, как они? Я просто хочу жить. Нормальной жизнью. Как все. Как ты.
Было бы гораздо лучше, если бы он проявил благоразумие раньше и не появлялся у Брендана на глазах. Или вообще не приезжал в его город. Хотя, вероятно, это и не от него зависело: да, он что-то там наболтал соцработникам про брата, который уехал в Килкенни раньше Хаммы и потерялся. Но не понятно, может быть, они отправили его сюда не потому, что прислушались к его болтовне, а просто - здесь были свободные места в новом хостеле. Вот и все.
Хамма мог спрятаться от Брендана, когда увидел его в коридоре. Но в таком маленьком городке они бы все равно столкнулись потом. Дело не в желании Хаммы его увидеть... или все же в нем?
В любом случае, получилось, как получилось. На все воля Аллаха - а дело Хаммы выпутываться из положения, в которое он попадает. Сейчас это значит: убедить Брендана, что не нужно доносить.
- Или ты хочешь, чтоб я умер, после всего, что было с тобой?
Он понятия не имел, что будет делать, если Брендан ответит "да". Но надеялся, что он все-таки не хочет.

Хамма боялся, что Брендан скажет: "Да, я хочу, чтоб ты умер". Хамма вполне ожидал, что он так скажет. Или скажет: "Я хочу, чтоб ты страдал так, как страдал я". Он сказал: "Ты просто стоял и смотрел". А Хамма мысленно продолжил: "...а теперь я постою и посмотрю, как будешь страдать ты, когда тебя заберут в тюрьму, буду допрашивать, пытать, а потом выкинут из страны — или запрут в тюрьме надолго, или, еще хуже, отвезут в тюрьму в Мали, где замучают до смерти, как многих его соплеменников. А я посмотрю. Я не буду ничего делать, наоборот, может быть, даже пожалею тебя, но не пошевелю и пальцем, чтоб тебе помочь. Это будет справедливо, нет?"
Хамма не знал, справедливо ли это — у него в голове тотчас поднимался рой не до конца оформленных мыслей, протестующих и защищающихся. Он хотел сказать, что не виноват, но сам пыл, с которым он готов был оправдываться, свидетельствовал, что в глубине души он не был в этом уверен.
Но вот чего Хамма не ожидал, так это того, что Брендан пожалеет о собственном спасении — о том, что не умер тогда в пустыне. Хамма прямо не поверил своим ушам. Он бы понял, если бы Брендан говорил о смерти там, в пустыне, когда после миражей близкой свободы снова обнаружил себя в плену. Но сейчас? Здесь — посреди зеленой Ирландии, сидя в хорошей машине, снова занявшись любимым делом... разве он не должен радоваться, что жизнь не закончилась там, посреди раскаленных песков Сахары?
— Дать тебе умереть, но почему! — потрясенно проговорил Хамма. — Ты же спасся, ты теперь на свободе, ты вернулся домой — к твоей семье, к твоим детям. Разве ты не счастлив?
Все шло как-то не так. Не то что бы Хамма заранее представлял себе, как должна была проходить их встреча. Он заранее не думал. Может быть, в этом и была его беда: он вообще не очень много думал. Но сейчас, живя прямо здесь, в этой ситуации, он чувствовал, что-то от него ускользает и становится дико непонятным.
Брендан не очень хотел выяснять с Хаммой обстоятельства своей жизни. Брендан хотел от него отвязаться. Пожалуй, это был самый разумный выход сейчас.
— Я не хочу тебя беспокоить, совсем. Твоя жизнь — она твоя, а я тут никто. И я стану никем для тебя, как хочешь.
Он наконец отлепился от машины Брендана и выпрямился, отступив на шаг.
— Меня зовут Хамма. Хамма аг Ашаратуман. Али больше нет. Прощай.
Он не хотел уходить вот так, не дождавшись ответа, поэтому задержался еще на минутку — услышать, как Брендан скажет ему "прощай". Если скажет.